Я думаю об этом, пока обвожу ее вокруг части коряги, валяющейся на песке.
— Я, правда, не помню, — говорю я ей. — У меня есть немного воспоминаний о дедушкином доме. Думаю, что моя мать, может быть, брала меня туда время от времени. И еще, я немного помню Рождество. Но не более того.
Она снова смотрит на меня сочувственно, но ничего не говорит. У меня такое чувство, что она знает, что я не хочу сочувствия от нее.
— Как ты думаешь, Бог существует? — спрашивает она, меняя тему разговора. И это очень неожиданно. Я смотрю на нее.
— Что за вопрос?
— Это так, случайно.
Я улыбаюсь, мы продолжаем идти, и я чувствую влагу от мокрого песка, пронизывающего мои туфли. Мне жаль, я на надел мои бутсы, но они выглядели бы неуместно с брюками.
Мила вздыхает.
— Я не знаю. Это все не просто так. Просто, это время от времени, это интересует меня. Я никогда не думала об этом, пока мои родители не умерли, но теперь, этот вопрос привлекает меня все больше. Я не могу ничего с собой поделать. Сегодня мы говорили и о других личных вещах, так что я просто думала, что спрошу. Я пытаюсь узнать тебя.
Она улыбается и сжимает мою руку. От этого жеста мое сердце немного смягчается. Есть что-то в этой девушке. Я знаю, что она может спросить что угодно, а я бы, наверное, не смог не ответить.
— Я не знаю, — говорю я. — Я не знаю о Боге. Я уверен, что он где-то там. Далеко. Наверное, глядит на всех нас и интересуется, почему мы так облажались. И если он там, я уверен, что он забыл обо мне давным-давно.
В горле у Милы перехватывает дыхание, я слышу это. Она останавливается, поворачивается ко мне, ее рука на моем плече.
Она смотрит на меня, глаза ее наполнились чем-то непонятным для меня.
— Зачем ты так говоришь? — спрашивает она тихо.
Я качаю головой.
— Я не знаю. Кое-чего во мне не хватает, Мила. Этого просто нет, и я не уверен, было ли оно вообще. Я уверен, что Бог не возится с кем-то вроде меня.
По какой-то причине у меня образовался комок в горле, и я понятия не имею, почему. Я сглатываю и смотрю вниз, на нежную, красивую девушку, стоящую на песке рядом со мной. Кто-то, возможно, поджал бы хвост и убежал. Но не она. Ее ноги не двигаются, а глаза широко открыты.
Она протягивает руку и проводит по моей груди, потом по моему лицу.
— Ты ошибаешься, — говорит она мне тихо. — Во всем. Ты не видишь себя так, как тебя вижу я. Но если бы видел, то понял, что в тебе вообще ничего не отсутствует. Я думаю, что ты использовал наркотики, чтобы заглушить боль от вопросов, не дающих тебе покоя, или сомнений и страхов. Я не уверена, что это все причины. Но я знаю, что есть вещи, с которыми ты никогда не имел дело или не думал о них, и, наверное, поэтому сейчас чувствуешь пустоту. Но наступит время, и ты ответишь на все свои вопросы. Ответишь, и снова будешь чувствовать себя целым. Не будет больше дыр, не будет пустоты. Вот, что я думаю.
Мои глаза горят, когда я гляжу вниз, на эту невероятно проницательную женщину. Во мне много говна, о котором я никогда не думал. На самом деле, я пошел прочь со своего пути, чтобы не думать об этом. И, может быть, это было самым большим ущербом — не делать сумасшедшее дерьмо.
— Я думаю, что ты знаешь меня лучше, чем должна, — говорю я ей грубо. Она улыбается своей нежной улыбкой.
— Я не знаю тебя так хорошо, как хотелось бы, — отвечает она, обнимая меня за шею. — Но я собираюсь исправить это.
А потом она целует меня. Когда она это делает, мне кажется, что все правильно в этом мире, как это всегда бывает, пока она у меня в руках. Это, словно держать луч солнца. Я целую ее до тех пор, пока мы не начинаем задыхаться и, наконец, оторвавшись друг от друга, мы переводим дух и снова целуемся.
Звезды мерцают над головой. Озеро, находящееся с левой стороны, бесшумно и спокойно.
Впервые за все время, что я себя помню, я чувствую, что нахожусь дома.
Глава 11
Пакс
В первый раз за неделю во мне просыпается тяга к коксу.
Я не знаю, почему. Может, потому что вчера вечером было чертовски классно? Мила и я гуляли по пляжу, пока не устали. Мы держались за руки и поцеловались, затем снова держались за руки. Я проводил ее к своей машине, где мы еще раз поцеловались. Но я не пригласил ее к себе, так же, как и она.
Сейчас все слишком хорошо, чтобы испортить. Даже такой мудак как я, знает это. Если она хочет, чтобы все было медленно, то именно так я и буду действовать. Я не буду торопить ее. Я не употреблял из-за нее и не собираюсь.
Даже думая о слове «употреблять», я вспоминаю свою тягу. Ту, от которой мой нос жжет, и онемение распространяется по всему телу.
Но это всего лишь привычка. Потому что в первый раз, что я себя помню, я не хочу быть в отключке. Мила заставляет меня хотеть чувствовать вещи... с ней и для нее. Она заставляет меня хотеть быть хорошим человеком просто потому, что я могу быть рядом с ней.
Итак, я отбрасываю покрывало назад и делаю спонтанную вещь.
Я открываю крышку флакона с таблетками, вываливаю все содержимое из него в унитаз и смываю. Смотря, как исчезают таблетки, я начинаю паниковать.
Какого черта я делаю?
Я почти засовываю руки в унитаз, чтобы достать таблетки.
Но лицо Милы появляется в моей голове, и я снова успокаиваюсь.
Я делаю то, что нужно. Это нужно мне. И я могу это сделать. Я не слабак.
Я спускаюсь на кухню и нахожу свои запасные таблетки в морозильнике, бросаю их в мусоропровод и включаю его. Я слушаю, как измельчаются таблетки, позволявшие мне сбежать от реальности.
Я даже с моим снотворным прощаюсь. Все, что может быть костылем для меня, я выкидываю. За исключением трех бутылок виски, которые стоят у меня на кухне. Я не сошел ума, черт возьми. Я пытаюсь начать с чистого листа.
Мои телефон звонит, и я вижу высветившееся имя Милы. Я улыбаюсь и отвечаю на звонок.
— Эй, детка.
На секунду образуется тишина, как будто моя нежность застала ее врасплох, но я чувствую улыбку в ее голосе, когда она, наконец, отвечает.
— Эй! Просто звоню, чтобы пожелать доброго утра. И поблагодарить тебя за прошлую ночь. Было действительно приятно. Я здорово провела время. Что ты сейчас делаешь? Я тебя разбудила?
Я смеюсь.
— Нет. Ты не разбудила меня. На самом деле, ты не поверишь, когда узнаешь, что я делаю.
Пауза.
Потом она смеется.
— Ну, ты собираешься сказать мне, или хочешь, чтобы я догадалась?
— Я хочу, чтобы ты догадалась, — говорю я ей. — Но если ты не хочешь напрягать воображение, то я могу просто сказать тебе. Я начинаю все с чистого листа. Я не буду утомлять тебя деталями, но, думаю, ты заметишь изменения.
Еще одна пауза.
Наконец, она отвечает:
— Пакс, что ты имеешь в виду, говоря, что начинаешь с чистого листа? О каких изменениях ты говоришь? Потому что, если это что-то значительное, я не хочу, чтобы ты это делал, только потому, что думаешь, что я этого хочу. Это не поможет. Изменения происходят если ты, на самом деле, хочешь, чтобы что-то изменилось.
Я хихикаю.
— Ты довольно умна для такой мелочи, — говорю я ей. — Но я хочу совершить это изменение. Ты была права вчера вечером. Я использовал наркотики, чтобы прикрыть эмоции — блокировать их. Только слабаки так делаают. Я могу справиться со всем, что жизнь бросает в меня. Мне не нужны костыли.
— Ладно, во-первых, я не намного моложе тебя. Мне двадцать три. И, во-вторых, я очень рад за тебя, Пакс. Это удивительно. И я помогу тебе, в чем бы ты ни нуждался. Если хочешь, я могу порекомендовать терапевта. Я использовала одного, когда мои родители умерли. Он был действительно хорош и помог мне справиться с горем. Я уверена, что он может помочь с твоей зависимостью.
— К черту, — говорю я ей автоматически. — Мне очень жаль. Я не хотел, чтобы это прозвучало грубо. Я просто имел в виду, что я не наркоман. Я не нуждаюсь в помощи по избавлению от привыкания. У меня, правда, нет привычки. Но спасибо за предложение.
Пауза.
Длинная пауза.
— Хорошо, — отвечает, наконец, Мила. — Я уважаю это. Но дай мне знать, если я смогу сделать что-то, чтобы помочь. Я могу слушать, если ты захочешь поговорить, или попытаться занять тебя чем то, или все, что только нужно. Кстати, ты хотел бы сходить на второе свидание сегодня вечером? У меня есть кое-что на уме.
— В самом деле? — спрашиваю я, поднимая бровь, хотя она не может видеть этого. — И что же ты придумала?
— Ну, это включает в себя мой магазин и краски. Так мы больше узнаем друг друга, я думала, может быть, ты хотел бы увидеть, что я люблю делать.
Теперь я заинтригован, так что говорю ей, что согласен встретиться с ней в ее магазине в 19:00. Я должен принести еду на вынос.
Я улыбаюсь, направляясь в душ. Если это то, какими должны быть отношения, думаю, что смогу прожить без таблеток
***
Мила
Говорят, не надо желать, чтобы ваша жизнь ускорилась, но это именно то, что я делаю весь день, пока жду приближения семи часов вечера.
Закрыв магазин в 18:00, я мчусь до своей квартиры в душ, одеваюсь в джинсы, которые мне как раз в пору, и мягкий красный свитер — подарок от него. У этого свитера глубокий вырез и я не надеваю лифчик под него. Я вижу выпуклость моей груди, когда рассматриваю себя в зеркале, и румянец распространяется по моим щекам.
— Боже, ты смешна, — говорю я себе, брызгаясь духами. — Ты взрослый человек, он тоже взрослый. Ты можешь одеваться сексуально, если хочешь. Это не делает тебя шлюхой.
И теперь я говорю сама с собой.
Великолепно.
В 19:00, я прохожу свой путь назад, вниз по лестнице, делая вид, что спокойна, ожидая Пакса в своем магазине. Он как раз вовремя, слава Богу. Я смотрю, как он идет по тротуару и, честно говоря, от этого вида у меня перехватывает дыхание.
Я заметила, что снова принял душ и надел другие джинсы с черной рубашкой, которая облегает его грудь под пальто. Его тонкая талия заставляет меня жаждать обернуть руки вокруг него, поэтому я поднимаю свой взгляд на его лицо. Он подмигивает мне.
Мое сердце трепещет, когда я открываю дверь и впускаю его.
— Привет, — говорю я тихо. Он приносит с собой прохладный зимний воздух и свой чистый аромат. Я делаю глубокий вдох, затем тянусь, чтобы поцеловать его в щеку.
— Привет, — отвечает он. — Это все, что у тебя есть для меня? — Он усмехается.
Я качаю головой, закатывая глаза.
— В настоящее время, да. Будь терпелив.
— О, я очень терпелив, — говорит он. — Поверь мне.
Он останавливается в середине моего магазина и осматривается. Он такой большой, но при этом умудряется не выглядеть неуместно посреди всей этой изысканной мебели, мольбертов и красок.
— Так, каков план? Что мы будем делать?
— Ну, во-первых, я собираюсь взять твое пальто. И тогда у тебя есть два варианта: я могу либо научить тебя рисовать, и ты можешь рисовать со мной, или я буду рисовать тебя. Ты можешь быть моей моделью. В любом случае, это должно быть весело.
Пакс смотрит на меня задумчиво, кажется, по-настоящему думая об этом.
— Ну, я не похож на художника, — наконец, говорит он. — Честно говоря, я даже не знаю, сможешь ли ты научить меня. У меня просто нет художественных способностей.
— Думаю, что смогла бы научить тебя, — говорю я ему, самодовольно. — Но если ты будешь чувствовать себя более комфортно, я буду счастлива, нарисовать тебя, и мы могли бы пообщаться, пока я буду рисовать тебя.
— Раньше меня никто не рисовал, — объявляет он. — Я могу выбрать обстановку или позу, или еще что-нибудь?
Я удивлена, что его это заботит. Но я киваю.
— Конечно. Это просто для удовольствия. Я нарисую тебя любым способом, который ты захочешь.
Он широко улыбается.
— Отлично! Я хотел бы быть обнаженным.
Я в шоке, когда смотрю на него, но, увидев блеск в его глазах, я поняла, что сама виновата.
— Это была ловушка! — я закатываю глаза. — Ты меня подставил.
Он пожимает плечами и выглядит очень гордым собой.
— Мне жаль, что ты не очень осмотрительна, — говорит он, и я думаю, что ему вообще не жаль. — Но ты уже согласилась на это. Так что, я думаю, ты будешь рисовать меня обнаженного. — Он сужает глаза. — Почему? Это тебя беспокоит? Ты беспокоишься, что не сможешь контролировать себя, когда будешь лицезреть мою сексуальность?
Теперь он играет бровями, и я хихикаю.
— О, я буду стараться, чтобы справиться, — говорю я ему. Но, честно говоря, это будет подвигом. Я не могу поверить, что втянула себя в это.
Я делаю большой глоток воздуха и осматриваюсь вокруг, пытаясь успокоить свои дрожащие нервы.
— Нам лучше сделать это в моей студии. Не думаю, что ты хочешь быть голым перед окнами. Или, может быть, хочешь, ты ведь извращенец-эксгибиционист.
Я смеюсь, вспоминая, что у него есть целые стены окон в своем доме, которые не останавливают его от прогулок голышом. Тогда я вспоминаю, как он получал минет через одно из тех окон, и это отрезвляет меня. Мои щеки вспыхивают, и Пакс замечает это.
— Что случилось? Тот факт, что я извращенец беспокоит тебя?
Он все еще шутит и понятия не имеет, что у меня есть представление о нем и Джилл, прочно засевшее в моей голове. Я качаю головой, пытаясь избавиться от образа.
— Конечно, нет, — шучу я в ответ. — Мне это нравится.
Я поворачиваюсь на каблуках в ответ на его шокированное выражение и прокладываю путь к моей частной студии. Входя в студию, я вдыхаю знакомый запах... масляной краски, акрила и деревянного пола.
Я обращаюсь к Паксу:
— Я даю здесь частные уроки, тут я делаю свою собственную работу.
Он одобрительно смотрит вокруг.
— Это прекрасно. Я могу видеть тебя здесь, работающую.
Он указывает на картину, висящую на стене. На ней изображена женщина, опустившая голову. Она довольно абстрактна и нельзя разглядеть детали ее лица. Никто не узнает, что это моя сестра. Ее голова наклонена, потому что она плачет на похоронах моих родителей. Этот конкретный момент запечатлен в моем сердце, и я знала, что должна нарисовать его. Картина висит здесь, в моей частной студии, потому что это слишком личное, чтобы быть проданным.
— Это Мэдисон? — спрашивает Пакс с любопытством. Я смотрю на него с удивлением.
— Как ты узнал? — спрашиваю я. — Картина настолько расплывчата.
Он подходит для изучения.
— Ну, я вижу, что черты лица такие же, как у нее. Ее волосы блондинистые, поэтому я предположил, что это должна быть Мэдисон. Это красиво.
— Спасибо, — бормочу я.
Он пробегается пальцем вдоль нижнего края рамы, изучая его.
— Она плачет, не так ли? — размышляет он. Я киваю.
— Да.
Он поворачивается ко мне.
— Тебе было больно в жизни, Мила. Я знаю это. И я клянусь тебе всем, что для меня священно, что постараюсь не делать тебе больно.
Я смотрю на него, вытаскивая рабочий халат.
— Всем, что ты считаешь священным? — Я пытаюсь шутить, чтобы вытащить нас из этого серьезного разговора. Я просто не в настроении для откровений прямо сейчас. — Что именно ты считаешь священным? Джек Дэниелс? — Я смеюсь, и он, наконец, тоже смеется, что позволяет мне перевести этот разговор в другое русло. Я, молча, благодарю.
— Я уверен, ты знаешь, мисс Всезнающие Штаны, что Джек помог мне в трудные времена. Так что, да. Может быть, Джек Дэниелс является священным для меня.
Он задиристо усмехается, подначивая меня что-то ответить. Поэтому я поднимаю бровь.
— Ты можешь снять свои трусы сейчас.
Вместо этого его челюсть практически падает.
— Снять трусы?
Шок заставляет меня хихикать.
— Эй, ты хотел обнаженную картину, извращенец. Чтобы я смогла сделать это, ты должен сбросить свои штаны, а потом трусы.
Пакс восстанавливает свое самообладание и очаровательно улыбается.
— Ну, если ты думаешь, что сможешь контролировать себя…
Пакс расстегивает свои джинсы и позволяет им упасть до щиколоток. Он выходит из них, и его нижнее белье следует вниз. Я борюсь с желанием взглянуть. Он усмехается.