Женщина замолчала, погрузившись в свои нерадостные воспоминания.
— И вы… Так и не простили свою дочь?
— Сначала очень обижалась. Я всегда верила, что он станет прежним, таким, как был. А со временем поняла, что Клара тоже с кровью его отрезала, как-никак отец.
Габриэль услышал, что открылась входная дверь.
Кевин вошел и застыл на пороге.
Габриэль под впечатлением рассказа своей собеседницы смотрел на паренька с особым чувством, потом встал и протянул ему руку.
— Я хороший знакомый Клары, — представился он.
Парень не пожелал пожать протянутую руку.
— Пришел сказать, что тревожится за Клару, — объяснила сыну мать. — Но я не знаю, чего уж он так боится. Я ему объяснила, что сестра у тебя крепкая.
— Могу я с тобой поговорить? — спросил Габриэль.
Кевин нехотя кивнул и мотнул головой, приглашая выйти с ним за дверь.
На лестнице он помчался через три ступеньки вниз, а на первом этаже внезапно обернулся, схватил обеими руками Габриэля за воротник и с неожиданной силой прижал к стене. Габриэль не успел и глазом моргнуть, как почувствовал у своего горла нож, и Кевин, трясясь от ненависти, глядя бешеными глазами, прошипел:
— Что тебе у нас понадобилось, мразь поганая?
— Я… Я не понимаю…
— Я же знаю тебя, гада! Из-за тебя моя сестра лежит на больничной койке! Мне в полиции показали твою фотку. Хотели узнать, может, я тебя знаю.
И тут Габриэль вспомнил, как он выглядит.
— Я пришел, чтобы…
— Мы тебя простили?
Подросток был неузнаваем. Перед Габриэлем стоял молодой бандит с безумным взглядом и улыбкой, не предвещавшей ничего хорошего. Кожей он чувствовал лезвие ножа.
— Погоди, успокойся. Дай слово сказать…
— Откуда узнал наш адрес? — прошипел Кевин.
— Не важно. Важно, что жизнь твоей сестры в опасности. Вот из-за чего я к вам пришел!
Паренек от неожиданности ослабил хватку, его шокировало услышанное. Он попытался понять смысл, но не мог его уловить и разъярился еще больше.
— Нашел дурака басни рассказывать? Ты ее едва не укокошил, а теперь о здоровье волнуешься? Сбрендил, что ли? Из сумасшедшего дома сбежал?
— Выслушай меня, очень тебя прошу, — спокойно произнес Габриэль. — Я пришел, чтобы с твоей сестрой не стряслось плохого. Она может наделать глупостей.
Подросток убрал нож и отступил назад.
— Каких еще глупостей?
— Я слышал, как врачи говорили, что она может покончить с собой.
Кевин уставился в пол.
— Быть не может. Клара такого никогда не сделает.
— Ты уверен?
— Уверен. Клара, она не слабачка.
— При чем тут слабачка? Она угнетена, перенесла тяжелый удар. У нее депрессия. Под влиянием болезни люди меняются.
— Конечно, ей сейчас тяжело. Но меня она ни за что не бросит.
— Возможно. Но сейчас она никого не видит от горя, забыла обо всех. А в тот день, когда отключат аппарат, и ее жених…
— Хлыщ-то этот, — пренебрежительно отозвался подросток, не скрывая, что эту причину для беспокойства считает и вовсе не серьезной.
Габриэля не порадовало столь пренебрежительное мнение Кевина на его счет. Насчет человека, уже погибшего или находящегося при смерти.
— Она его любит.
— Знаю.
— А ты? Ты ненавидишь?
— Тебе-то какое дело?
— Хочу… понять.
— Ты с ним одного поля ягода, вам не понять, как мы живем. Она для него была забавой. Он ее охмурил.
— Ты думаешь, он не любил ее? — возмутился глубоко задетый Габриэль.
— Любил. Как свою машину, свои часы. Трофей. Красивая женщина, почему не побахвалиться?
— Она была с ним счастлива.
— Имела возможность помечтать. А про себя всегда знала…
— Что знала? — распсиховался Габриэль.
— Что в один прекрасный день он ее бросит.
— Она говорила тебе это?
— Да. На свой лад, конечно.
— И когда?
— За несколько дней до аварии. Они тогда здорово поссорились.
Кевин опомнился, и лицо его снова окаменело.
— Да чего ты меня потрошишь? Хочешь все свалить на сестру? Мол, чувствовала себя несчастной, потеряла над машиной контроль? Или сама в дерево втюхалась? Это ты задумал?
— Да ничего подобного. Я виноват в аварии. И уже признал свою вину.
Кевин пытался понять, что привело к ним этого человека, чьи слова и манера себя вести мешали выплеснуться его агрессии. А ему так хотелось ее выплеснуть…
— Что бы ты ни задумал, — заявил Кевин, жалея, что не получается говорить более жестко, — я тебе не советую трогать мою сестру!
Габриэль, погрузившись в свои мысли, был настолько подавлен, что ничего не ответил.
Кевин, видя тоскливую печаль, в которую погрузился странный посетитель, отпустил его.
— Давай мотай отсюда, — приказал он.
— Следи за сестрой. Не оставляй ее. Будь с ней рядом, когда врачи отключат аппарат Габриэля.
— Мотай, я сказал.
Габриэль повернулся и побрел по улице. Светило солнце, но тепла не было. Он едва волочил ноги, такими они стали тяжелыми. Добравшись до машины, рухнул на сиденье и закрыл глаза. Ему нужно было набраться сил, чтобы продолжить свою миссию. А что, собственно, продолжить? Все его попытки выглядели смехотворно по сравнению с тем, чего он хотел бы добиться…
24
— А вот и мой ангел-хранитель, — прошептал Жозеф, увидев у себя в боксе Габриэля.
Габриэль взял стул и сел возле больного старика. Он показался ему еще более слабым.
— Знаете, Александр, мне почему-то нравится думать, что вы не совсем из здешнего мира. Да, вы кто-то вроде ангела, которого мне послали, чтобы он добрыми словами облегчил мне уход. Вот до чего можно додуматься, когда ты один как перст, когда все твои привычные представления, нажитые жизненным опытом, работой, размышлениями, вдруг рассыпались перед неотвратимой явью конца.
Габриэль — ангел… проводник. Он не мог не улыбнуться очередной насмешке судьбы.
Он взял Жозефа за руку и ощутил слабое биение его жизни. Болезнь одолела тело, но остаток жизненной энергии еще светился в глазах.
— Я был бы рад познакомиться с вами пораньше, — прошептал Жозеф, растроганный дружеским жестом Габриэля. — Мне кажется, мы бы многому друг друга научили.
— Вы бы меня научили, без всякого сомнения. А я? Чем я мог бы быть вам полезен? — пожал плечами Габриэль.
— Возможностью поделиться, — улыбнулся старик. — Раньше я всегда считал, что желание поделиться продиктовано самовлюбленностью. С какой радости считать свой опыт ценностью, которую нужно передавать? Чему такому особенному ты научился? Тем более что твои познания и умения хороши в первую очередь для тебя. Каждый человек в особицу, и нечего лезть со своим к другим. Но с тех пор как я болею, я о многом начал думать иначе. По-другому стал смотреть на вещи. Невозможная гордыня — считать себя особенным. Верить, что распоряжаешься своей жизнью, — тоже большая ошибка. Воображать, что жизнь начинается и кончается тобой, — тут уж и не знаю…
— У вас есть семья? Дети?
— Да, но я оставил им только тяготы и дурные воспоминания. И поэтому я теперь один.
— Мы передаем что-то свое не только детям, — заговорил Габриэль. — Случайная встреча, неожиданный поворот судьбы тоже предоставляют нам такую возможность. Вы же сами говорили мне о дверях, которые открываются. С них и началась наша дружба. Иногда достаточно беглого знакомства, нескольких слов. Они врезаются в память навсегда, становятся точкой отсчета, помогают двигаться вперед, расти. Я уверен, что ваша мудрость помогла очень и очень многим.
— Может, и так, — прошептал растроганный Жозеф.
— Во всяком случае, знайте: я счастлив, что мы с вами встретились, и я буду о вас помнить. Ваши слова запали мне в душу, и они всегда будут мне помогать.
Старик отвернулся к окну, пытаясь совладать с волнением.
— Вы в этом уверены? — переспросил он, вновь поглядев на Габриэля.
Почему больной старичок сомневается? Он догадывается о том, чем Габриэль не имеет права поделиться?
— Я не понял, почему вы задали мне этот вопрос? — отважился спросить Габриэль.
— От вас ускользает главное.
— Что именно?
— Скажите, кто я такой для вас? Не стесняйтесь, говорите откровенно, кого вы перед собой видите.
— Больного… который размышляет о смерти.
— А еще?
— Человека, умудренного житейским опытом.
— Вы пока ничего не поняли, Александр. Мое стремление поделиться с вами означает, что вы почерпнете у меня крупицу истины, которая поможет вам двигаться дальше.
— Так что я должен узнать или понять?
— Правду об одиночестве. Я человек, совершивший непоправимые ошибки, и, умирая, могу рассчитывать только на случайный визит чужого человека. Я всего лишь больничный пациент, объект для суровых рук медсестер и врачей, ждущих, когда я освобожу койку для другого больного. Для вас я представляю некоторый интерес: больной, размышляющий о смерти. И вы меня утешаете. Но ведь не размышлений о смерти вы искали.
— Я вообще ничего не искал.
— Вспомните, что я сказал вам о дверях, которые вдруг распахиваются, — прервал Габриэля Жозеф. — И спросите себя еще раз: кто я такой для вас?
Габриэль напрягся, ему стало не по себе. Возникло ощущение, что ему хотят сказать что-то очень важное, а он никак не может уловить сути.
— Вы тот, кем могу стать и я? — отважился он спросить, не зная до конца
* * *
Габриэль подходил к Клариному боксу и вдруг увидел, что дверь открылась. Вышла Клара, придерживая обеими руками на груди халат. Она безнадежным взглядом окинула коридор, словно прикидывала, хватит ли у нее сил одолеть его, и двинулась вперед. Любовь его, его девочка, превратилась в тень былой Клары. Спутанные волосы, обострившиеся черты лица, сгорбленная спина, волочащиеся ноги. Где летящая грациозная танцовщица? Клара едва ползла по коридору.
Габриэль осторожно следовал за ней — он догадался, куда она направляется.
Клара дошла до бокса, где лежало безжизненное тело Габриэля, и с опаской подошла к кровати.
Габриэль затаился за приоткрытой дверью.
Клара наклонилась, поцеловала любимого в губы, села рядом и взяла бессильную руку.
— Здравствуй, любовь моя, — тихонько начала она, ласково гладя его волосы и щеку. — Мне нужно тебе кое-что сказать. Очень важное.
Она замолчала, ища слова. Потом снова заговорила:
— Возможно, скажи я тебе раньше, ничего бы не произошло. А вернее, все произошло бы именно из-за этого.
Клара, похоже, погрузилась в воспоминания об их былом счастье и позабыла о признании, которое собиралась сделать. Но вот она выпрямилась, потом со всхлипом припала к Габриэлю и выдохнула с душераздирающей безнадежностью:
— Я жду ребенка, любовь моя…
* * *
Признание как громом оглушило Габриэля. Мозг взорвался. Он вынужден был прислониться к стене, чтобы не упасть. Горло перехватило, дыхание прервалось. Клара носила под сердцем их ребенка! Неужели поэтому Габриэль так хотел, чтобы она осталась жить?
Клара подождала немного, словно ждала, что ее признание полетит туда, где пребывает душа ее возлюбленного. Но он лежал все так же неподвижно, и она снова расплакалась.
— Теперь ты знаешь, любовь моя, почему мне вдруг захотелось, чтобы наша связь стала более прочной. Я не хотела ребенка, Габриэль. Конечно, я видела себя матерью твоих детей, но хотела, чтобы это чудо произошло, когда мы оба так решим, чтобы это было завершением нашей любовной истории и началом семейной жизни. Но судьба распорядилась иначе. Несмотря на все наши предосторожности, я забеременела. Когда я купила в аптеке тест, руки у меня дрожали, но я не знала, от страха или от надежды. Увидев положительный результат, я засмеялась. Сочла, что судьба посылает нам знак. Я ведь принимала противозачаточные и все-таки забеременела. Сначала наивно собралась сделать тебе сюрприз, какой делают все счастливые женщины: оставить тест в комнате на виду и посмотреть на твое лицо. Потом задумалась и поняла, что все не так просто, как мне кажется. Что я не знаю, обрадуешься ты или нет, потому что ты никогда ничего не говорил о нашем будущем. Сказать тебе о беременности означало заставить тебя принять решение. Мне этого не хотелось. Кто знает, а вдруг ты попросил бы меня сделать аборт? Я бы не послушалась и потеряла бы тебя. А если бы ты захотел сохранить нашего ребенка, то по какой причине? Из любви ко мне или из чувства долга? И что сказала бы твоя семья, которая настроена против меня? Что я хочу вытянуть из тебя деньги? Вот о чем я думала все последнее время, Габриэль. Вот почему я стала гораздо требовательнее и раздражительнее. Я убрала тест и стала ждать от тебя какого-то знака. Я хотела подтолкнуть тебя к проявлению чувств, но у меня ничего не получалось…
По щекам Габриэля-Александра катились слезы. Как ему хотелось утешить Клару, которая так мучилась, так страдала в одиночестве перед тем, как случилась авария. Страдала из-за его легкомыслия, неспособности вникнуть в происходящее.
А она продолжала говорить:
— Теперь все это не имеет смысла. Твои родители оказались правы: мне не судьба быть с тобой. Я твоя жена? Я мать твоего ребенка? Бред! Жизнь настигла меня, и я уже никто.
Клара замолчала, словно ждала, пока последние ее слова займут все пространство, опустошив ее сердце. Она больше не плакала. На лице ее не осталось живого волнения, каким оно дышало во время исповеди, — только смертный холод, свидетельство твердости ее решения. Увидев ее лицо, Габриэль чуть с ума не сошел от отчаяния.
— Скоро увидимся, любовь моя, — сказала Клара и поцеловала Габриэля.
Она приняла решение, сделала худший из всех выборов. Габриэль теперь знал это совершенно точно.
Клара встала и провела рукой по волосам Габриэля.
Александр-Габриэль отступил назад, теперь его нельзя было увидеть, и он чуть ли не побежал.
Ему нужен был укромный угол, чтобы спокойно посидеть, утихомирить расходившееся сердце, обдумать услышанное. Будь у него возможность выразить обуревавшие его чувства, он бы вопил в голос от отчаяния и гнева, жалуясь на несправедливую судьбу, на обрушившийся на них безысходный кошмар.
* * *
Габриэль сам не знал, сколько просидел в больничном парке. Он опустился на скамью сразу же, как только вышел из больницы, чувствуя, что не в силах двинуться дальше. Парк полыхал яркими цветами, словно бы насмехаясь над человеком, считающим себя царем природы, однако трагедии в стенах больницы свидетельствовали скорее совсем о другом. Сознание Габриэля словно бы отключилось, не желая участвовать в буре чувств, потрясших его душу до самой глубины. О чем, собственно, он мог думать? Искать смысла в том, что случилось? Мечтать о ребенке, который мог бы у него родиться? О жизни, предложившей ему лучшее, что могло с ним случиться, а он этого испугался и отверг из боязни нарушить свои планы? О Кларе, выбравшей смерть, несмотря на то, что ждала ребенка? Как это могло случиться? Слова, произнесенные Кларой, вспыхивали у него в мозгу, кружились в бешеном танце, мешая ему думать и рассуждать.
Теперь и он точно так же, как Клара, опустошенная после исповеди, чувствовал, что готов покориться судьбе, зажавшей его в тиски, чтобы раздавить и перемолоть.
В конце концов он все-таки встал со скамьи и направился к стоянке машин. Сделал несколько шагов и остановился. В его сторону двигались две знакомые фигуры, они шли медленно, поддерживая друг друга.
Появление родителей удивило Габриэля, их вид вызвал нестерпимую жалость.
Землистое лицо матери пересекали глубокие морщины, которых раньше Габриэль никогда не замечал. Она больше не заботилась о том, как выглядит, утратила лоск, высокомерие, холеность. Отец старался держаться, оставаясь для жены опорой, но и он поддался отчаянию, о котором говорили мятая рубашка, непричесанные волосы, взгляд, устремленный под ноги.