Леонид Жариков: Рассказы - Леонид Жариков 8 стр.


Партизаны замерли, настороженно вслушиваясь в зловещую тишину.

Должно быть, часовой у тюрьмы почуял неладное и, чтобы подбодрить себя, крикнул на всякий случай:

— Кто идет?

Партизаны молчали. Часовой тоже прислушивался.

Березкин был старый вояка, опытный командир. Он напрягал зрение, но не видел часового, хотя луна ярко освещала тюрьму. Зато он понял по окрику, что на посту полицай, и это облегчало дело, с такими воевать проще…

Под чьей-то ногой хрустнула ветка. Часовой крикнул испуганным голосом:

— Стой, стрелять буду!

Медлить было нельзя. Березкин дал по голосу очередь из автомата. И тут партизаны увидели, как от стены тюрьмы отделился человек, сделал шаг и упал, выронив винтовку.

Пулеметчики залегли, взяв на прицел все подступы к площади, чтобы встретить гитлеровцев, если они поспешат на помощь. Группа захвата бросилась к тюрьме. Березкин стал взламывать замок. Но обитая железом дверь не поддавалась. Хотели взорвать ее гранатой, но под напором сильных рук дверь слетела с петель.

Первым в темный знакомый коридор шагнул Петр Березкин. Здесь он мог бы вслепую нащупать любой уголок. Вон там, если пройти в конец, направо — дверь его бывшего кабинета. На какое-то мгновение горькая боль стиснула сердце — такое здесь все родное. Но предаваться воспоминаниям было некогда.

— Кто живой, выходи! — крикнул Березкин в темноту.

Ответом было молчание.

— Коваленко, ты здесь?

За одной из дверей послышался шорох, точно кто-то пробовал открыть ее.

Партизаны налегли, и дверь распахнулась. Войдя в полутемную комнату, они увидели женщину, которая пыталась подняться с пола.

Березкин склонился над ней:

— Вы кто? Не бойтесь, мы партизаны.

Женщине помогли встать. Двое партизан поддержали ее, а Березкин допытывался:

— Кто еще в тюрьме? Парнишку чернявого, по фамилии Коваленко, не видала?

— Вчера всех увезли… — слабым голосом ответила женщина.

Партизаны обшарили все комнаты и не нашли никого. Заключенную надо было взять с собой, но она не могла идти. Под руку попался кусок брезента, заколеневший от крови, осторожно положили на него измученную женщину, и двое партизан понесли ее.

В селе разгорелся бой. Гулко отдавались в садах автоматные очереди, ухали взрывы гранат. Пылала немецкая комендатура.

Отходили к условленному заранее месту. Потерь не имели. Но на душе у каждого было тяжело — не удалось выручить боевого товарища.

* * *

Командир отряда был озадачен тем, что вместо связного Коваленко, ради освобождения которого он рисковал жизнью десятков людей, партизаны доставили в лагерь раненую женщину. А потом он и вовсе был сбит с толку, узнав, что спасенная скоро должна стать матерью.

— Вы о чем думали? — угрюмо спросил командир у начальника штаба и комиссара. — У нас не женская консультация, и некогда нам детишек нянчить.

— Погоди, командир, не торопись, — сказал комиссар. — Эта женщина пережила такое, что нам всем вместе и не снилось. Ты лучше выслушай ее. Кстати, узнаешь и о том, с кем мы должны свести счеты, о карателе Цейсе.

Феня Мозговая — так звали женщину — не слышала разговора, но понимала, что в отряде хотят от нее избавиться. Со слезами на глазах она просила партизан:

— Не бросайте меня, братики… Я буду стирать на вас, готовить буду… Товарищ командир, я крепкая, все перенесу, только оставьте меня, пожалуйста, примите в отряд…

— Не могу. Это противоречит всем боевым уставам и… здравому смыслу, — ответил командир отряда Щетинин. — Мы вас переправим в другое село и передадим падежным людям.

— Выслушайте меня, прошу вас. Я должна бороться, обязана… — Феня перехватила многозначительный взгляд командира и с силой подтвердила: — Да, да, во имя его… обязана, должна и хочу бороться…

Командир долго оставался непреклонным. Он считал, что не имеет права подвергать опасности молодую женщину, а тем более ту, будущую маленькую жизнь…

Однако, когда он услышал рассказ Фени, жуткую историю расстрела жителей Хлебодаровки, он заколебался.

Феня жила километрах в пятнадцати от районного центра. Домики села Хлебодаровки примыкали к лесу. Туда из-за реки наведывались партизаны. Муж Фени в первые дни войны погиб на фронте. А она с шестилетней дочерью переехала из рабочего поселка в родную Хлебодаровку к матери и жила там в тревоге, ожидая второго ребенка.

Гитлеровцы рыскали в поисках партизан. Уже не один раз они прочесывали лес по всей неоглядной речной пойме, но базу не могли обнаружить. Между тем каждую ночь то здесь, то там находили убитых полицаев, взрывались мосты, летели под откос поезда. Никак не удавалось немцам потушить эту тайную войну. Невозможно было понять, откуда партизаны появляются и куда исчезают. Ведь железные дороги просматривались на десятки километров, подходы к ним строго охранялись, но это не спасало, и снабжение фронта, ушедшего на восток, тормозилось.

К Донцу, в прилегающие к нему районы, была вызвана зондеркоманда СД — особый карательный отряд по борьбе с партизанами.

Фашисты обрушили всю злобу на жителей окрестных сел. Такие операции гитлеровцы выполняли охотно: мирные люди не могли дать отпор, и «оздоровительные» экспедиции проходили успешно.

Карательный отряд нагрянул в Хлебодаровку на рассвете. Был прихвачен весь палаческий инструмент, специально приспособленные «изобретения» — железные крючья для подвешивания за челюсть или ребро, пеньковые удавки, канистры с бензином.

В шесть часов утра, едва пропели во дворах редкие петухи, село было оцеплено со всех сторон. В семь часов началась операция.

Жителей, всех до единого, выгнали из домов на улицу и приказали построиться. Здесь были и дети, и больные, инвалиды. Староста разделил людей по дворам, и началась перекличка.

Гитлеровцы рассчитали правильно: коммунисты и все сочувствующие Советской власти будут отсутствовать. А если так, то их семьи можно объявить партизанскими и уничтожить.

Никто из жителей не знал, для чего ведется перекличка.

Феня стояла с матерью и дочкой Наташей. Девочка дрожала от утренней свежести: мать не успела одеть ее потеплее, и она стояла в легком ситцевом сарафане и парусиновых туфельках на босу ногу.

Перекличку вел старший полицай, житель этого же села Савка Чумак. Он приходился Фене дальним родственником, чуть ли не троюродным братом. Вместе они учились в школе.

Когда-то давно, еще в тридцатые годы, отец Савки был раскулачен. Сам Савка учился плохо, вел разгульную жизнь и успел еще до армии побывать в тюрьме: обокрал с дружками сельпо. В первые дни войны Савку призвали в армию, но во время отступления он дезертировал, отсиделся в погребе, а когда пришли немцы, заявился к ним.

С гитлеровцами Савка сдружился быстро и уже на другой день расхаживал по селу с пистолетом на поясе и повязкой полицая…

Прыщавый толстогубый Савка чувствовал себя хозяином и сейчас. Имя Фениного мужа он выкрикнул особенно громко и, когда никто не отозвался, повторил еще раз. Кто-кто, а Савка знал, что муж у Фени был офицером Красной Армии и, слава богу, убит. Все жители знали об этом, знал и староста, стоявший рядом с офицером зондеркоманды Цейсом.

— Мамочка, я боюсь, — прошептала Наташа, прижимаясь к матери.

Фене приказали отойти в сторону. И когда ее старая мать хотела спрятать внучку в толпе, Савка толкнул их туда, где стояла Феня.

Перекличка продолжалась. В сторону было отведено немало семей. В большинстве это были сельские активисты, родственники красноармейцев.

Савка передал список старосте, и перекличка была закончена.

Остальным жителям Хлебодаровки было приказано немедленно разойтись по домам. Оставшихся тотчас окружили немецкие солдаты с овчарками на поводках. Даже собаки предчувствовали приближение кровавой расправы и рвались из рук автоматчиков с такой яростью, что приходилось крепко наматывать на руку ременный поводок, чтобы сдержать их.

Капитан Цейс достал из полевой сумки приказ и прочитал его по-немецки. Там говорилось, что солдаты гитлеровской армии-освободительницы должны убивать каждого подозрительного русского, кто хоть чем-нибудь похож на партизана. Цейс предпочитал не особенно разбираться в том, кто партизан, а кто нет. Он твердо знал, что надо расстреливать всех мужчин, потому что они могут быть партизанами. Всех женщин, потому что они в будущем могут родить партизан. Всех детей, так как они в скором будущем могут стать партизанами.

Офицер-переводчик скороговоркой передал смысл приказа и лишь слово «уничтожение» заменил словом «эвакуация».

Село точно вымерло, когда по улице повели обреченных. Но тишина была обманчивой: десятки встревоженных и сочувствующих глаз следили отовсюду за печальной процессией.

— Куда их повели?

— В райцентр, наверное…

За селом конвой приказал людям свернуть в сторону оврага. Солдаты слегка поотстали. Те, что были с собаками, отрезали путь к дороге. Автоматчики отошли в сторонку, лениво опираясь локтями на висевшие на шее автоматы, и закуривали.

Дальше пути не было. У самого оврага люди остановились. Цейс приказал всем раздеться. Когда офицер-переводчик объяснил распоряжение капитана, никто из обреченных не пошевелился, точно до них не доходил смысл сказанного.

— Шнель, шкоро! — заорал Цейс.

Толпа зашевелилась. Кое-кто стал раздеваться. Феня машинально стянула с головы платок. Ее дочь, когда увидела, что все раздеваются и мама сняла платок, стала расстегивать свой сарафан.

— Дяденька, а туфли снимать? — спросила она, обращаясь к Цейсу.

Офицер перевел, и Цейс усмехнулся.

— Не нужно, Святой Петр и в туфлях примет ее на небо, — сказал он.

Женщины и дети разделись, сложив одежду на земле. Солдаты спокойно покуривали, делая вид, что никого не собираются расстреливать. Это успокаивающе подействовало на приговоренных — никто из них не знал, что сзади установлены замаскированные пулеметы.

Цейс взглянул на часы, потом строго предупреждающе посмотрел на солдат, поднял руку, и с двух сторон по толпе хлестнули пулеметные очереди. Феня увидела лишь, как лицо Наташи залилось кровью. Феня бросилась к дочери и почувствовала, что теряет сознание.

Солдаты зондеркоманды разобрали лопаты и, чертыхаясь, что им самим приходится заниматься грязным делом, стали швырять землю на окровавленные трупы. Савка Чумак ходил за Цейсом и услужливо перезаряжал ему пистолет.

Ночью Феня очнулась. Она выбралась из-под груды тел, наспех присыпанных землей, и поползла. Ослабев от потери крови, обезумев от горя, она ползла по лужам, по камням, сама не зная куда.

На рассвете ее заметили проезжавшие по дороге фашисты. Не добившись ответа, кто она и откуда, раненую подобрали и увезли в районный центр. Так очутилась Феня в той тюрьме, откуда ее освободили партизаны.

* * *

Бойцы были взволнованы рассказом Фени. Командир отряда, вопреки уставу и «здравому смыслу», решил оставить ее в лесу: пусть молодые бойцы учатся мужеству у этой сильной и стойкой женщины. К тому же Феня была серьезно ранена и надо было вылечить ее. Шура Дейнего, единственная в отряде девушка-партизанка, ухаживала за Феней. Они поселились в небольшой землянке, которую оборудовали для них бойцы.

Феня выздоравливала медленно. По ночам она пугала Шуру Дейнего вскриками и стонами во сне, а проснувшись, тайком плакала.

Подлечившись, Феня стала в отряде незаменимым человеком. Она стирала партизанам белье, чинила одежду, готовила пищу. Все это она делала с любовью, точно обрела родную семью. Она была предана и благодарна партизанам, ведь они спасли ей жизнь, даже не одну, а дне, потому что вторая, еще неведомая жизнь, то и дело давала о себе знать, вздрагивало живое тельце, билось внутри маленькое второе сердце. Но именно потому, что оно билось, мать обязана была выстоять и вынести любые невзгоды.

Партизаны относились к Фене по-сыновьи и, хотя она была моложе многих из них, называли ее партизанской матерью, старались помочь, освободить от излишней работы, отеплили ее землянку, добывали для нее молоко, а однажды кто-то из бойцов, вернувшись с боевого задания, смущенно вытащил из кармана и дал Фене добытую где-то соску. Это вызвало немало шуток.

Гитлеровцы не отказались от мысли уничтожить отряд. Однажды часовой показал командиру подобранную в лесу обертку от немецкого шоколада. Это было неприятным признаком того; что партизанский след обнаружен.

Но вот партизанская застава задержала в лесу неизвестного человека. На нем была поношенная красноармейская гимнастерка, пилотка с красной звездой. Командир опытным глазом тотчас подметил: звезда новенькая и, видно, только что пришита. Задержанного обыскали, но ничего, кроме кисета с табаком, не нашли.

Кто-то из партизан предложил позвать Феню: не опознает ли она в этом «окруженце» кого-нибудь из местных полицаев? Феня взглянула и побледнела: перед ней стоял Савка Чумак.

Еще не зная, как объяснить волнение партизанки, все поняли, что перед ними переодетый в красноармейскую форму предатель.

— Ты знаешь эту женщину? — спросил командир отряда.

Полицай со страхом и мольбой вглядывался в лицо Фени, но она молчала.

Все было ясно. Изменник тяжело рухнул на колени:

— Господин начальник… братцы… Я все расскажу, — полицай сел на землю, достал трясущимися руками кисет с табаком и протянул комиссару:

— Закуривайте, ребята, берите весь табак…

— Что будем делать? — спросил комиссар.

— Пусть решает Феня, — сказал Щетинин. — Матери слово!

— Феня, прости меня, — потянулся к ней руками Савка, — прости, мы же родные.

— Дайте винтовку, — тихо проговорила Феня.

* * *

В эту ночь никто из партизан не уснул. В маленькой землянке металась в родах Феня.

Утром командир приказал отряду выстроиться в боевом порядке. И когда из землянки, ослабевшая и радостная, показалась Феня с малюткой на руках, раздалась команда:

— Смирно! Равнение направ-о!.. — И хотя команда была подана серьезно, по всем правилам боевого устава, партизаны не удержались от улыбок.

— Товарищи бойцы! — торжественно начал командир. — Идет жестокая война, и никто из нас не знает, что с ним будет завтра. Но те, кто останется жить, пусть запомнит эту великую минуту. У нас в отряде родился человек, новый боец, дочь Родины! Сама жизнь подсказывает всем нам будущее — победу! Мы так бы и назвали нашу дочурку Победой, если бы не было еще одного имени — Зоя, которое в переводе с греческого языка означает — Жизнь! Мы боремся за жизнь, идем на смерть ради нее…

Грубоватыми добрыми руками командир бережно принял от Фени ребенка, завернутого в солдатскую шинель. И когда партизаны в честь новорожденной трижды негромко прокричали «ура», малютка проснулась, и лес огласился ее беспомощным, призывным и требовательным плачем.

1

Тупорылая итальянская грузовая машина выехала из балки, заросшей редким зимним леском, взобралась на гору и покатила по ровной заснеженной дороге.

В широкой кабине, похожей на кабину троллейбуса, сидели трое: немецкий майор в шинели с меховым воротником, щеголеватый офицер-переводчик, сильно смахивавший на армянина, и шофер — громадный детина в тесном мундире немецкого солдата и пилотке с «куриным глазом».

Во все стороны простиралась белая степь. Дул резкий боковой ветер. Солдаты сидели в открытом кузове и, чтобы согреться, глубоко надвинули каски, подняли воротники легких суконных шинелей. Ежась от холода, они тесно прижимались друг к другу, прятали руки в рукава, но это плохо согревало.

— Удивляюсь, как немцы терпят наш холод в этой рыбьей одеже? — заговорил высокий солдат, примостившийся в углу кузова на самом ветру. От стужи лицо у него стало лиловым, а шинель на груди заиндевела от дыхания.

— Неплохо бы погреться… — отозвался другой солдат, в огромной, не по размеру каске с фашистскими знаками по бокам, — костерчик бы развести да подкинуть лопаты две уголька…

— И к теще на блины успеть… — пошутил кто-то глухим голосом, должно быть, и нос укутал в шинель.

Солдаты рассмеялись. Из кабины, предупреждая, постучали.

Все разом смолкли, и лишь тот, что сидел в углу, добавил тихонько:

— Погодите, столкнемся с фашистами, всего будет: и нагреемся, и блинов попробуем…

— А на закуску колотушек, — снова отозвался шутник.

Назад Дальше