— Можно, я пороюсь в бумагах? — спросил отец.
Мама покраснела почти до слез, беспомощным жестом поднося к горлу ладони.
— Можно, конечно. Отчего же нельзя! Иди, побудь с папой, — послала она Настю.
Отец выдвигал ящики письменного стола, задвигал, — ничего ему не нужно было в бумагах!
Настя сидела на тахте и перелистывала книгу. Что за книга? Она прочитала название и тут же забыла.
Отец вытащил из ящика толстый том и какую-то папку и положил на стол.
— Пусть так лежит.
— Пусть, — ответила Настя. — Взял бы к себе свой письменный стол. Зачем он нам?
— Настя! А в детстве ты была как цветочек. Нежненькая! Я приехал с фронта, а ты говоришь: «Папа». Я тебя оставил, только родилась. Занятно было мне с тобой познакомиться после войны…
Скоро он ушел.
Настя проводила отца в прихожую, а мама закрылась у себя в комнате и не вышла.
— Ничего не поделаешь. Ничего не попишешь, — сказал отец.
Он не решился поцеловать Настю на прощание.
Настя легла на свой диван и заплакала угрюмыми, злыми слезами. Слезы не облегчали ее. Она плакала оттого, что на свете нет верности, люди мелки, ничтожны, любят только себя, свои цели и удовольствия. Счастья рушатся. Так легко рушатся счастья! Она плакала оттого, что враждебно говорила с отцом.
7
«Между нами все кончено. Презираю себя за то, что пишу. Не жду ответа, поэтому письмо без обратного адреса. Сам не знаю, зачем я пишу.
Мы ехали пять дней. Нина Сергеевна ввела в обычай подводить перед сном итог дня и на одном итоге снова подвергла анализу поведение твое и Славки. Вы балласт, хотите брать от общества все блага и ничего не хотите давать. Я возразил, что Абакашин и ты не одно и то же. Нина Сергеевна рассердилась и стала доказывать, что я тебя идеализирую. У нее привычка учить, она не может перестроиться. Почему-то теперь меня часто подмывает ей возражать, особенно когда она пускает в ход высокие слова. Например, когда мы приехали на место, оказалось, нам не готова ночевка. Сюда едут, едут люди, жилья не хватает, и первое время людей суют куда попало, была бы крыша над головой. Нам отвели комнату в клубе (клуб временный уже построили). Девчонки отгородились простынями, но матрацев — один на троих. Ясно, мы отдали матрацы девочкам. Неужели это — проявление высокой сознательности, как сказала Нина Сергеевна?
А вот что нам не подготовили приличный ночлег — безобразие! Интересно бы выяснить, кто из местных властей виноват, наверное, какой-нибудь бюрократ. Нина Сергеевна обиделась и говорит: „Прошу не разводить демагогию по поводу местных властей; мы знали, что идем на трудности“.
Но зачем же лишние трудности из-за чьего-то ротозейства или, вернее, наплевательского отношения к людям?!
Города еще нет, но стройка идет вовсю. Оказалось, здесь не голая степь, а довольно живописная пересеченная местность: овражки, озерца, холмы и березовые рощицы, похожие на островки среди пшеничного поля.
Строят здесь не завод, а колоссальный элеватор и мукомольные мельницы. Вокруг на сотни километров пшеница. Будет агроиндустриальный город.
Мы наломали бока, спавши на голом полу, и утром кое-кто из ребят поддался панике. Борька Левитов совсем расхныкался. У Нины Сергеевны нет юмора. Можно бы иногда и пошутить, а не призывать каждую минуту к сознательности!
Борьку мы высмеяли, хотя валяться на голом полу не очень-то весело.
Скоро нас разбили на группы и послали работать. Восьмерых, самых крепких ребят, и меня в том числе, отправили на прорыв: строить временное зернохранилище.
Жаль, что город и элеватор начали строить до нас. Здорово бы приехать самыми первыми, когда еще нет ни одного дома! Ни одного! Только природа. И вот начинается… как мы с тобой представляли.
Но пол в зерноскладе мы должны целиком сделать сами. Наша бригада подрядилась сделать этот самый пол. Нужно навозить глины, разровнять, утрамбовать, выложить камнями и залить сверху цементным раствором.
Шесть дней мы грузили на самосвалы глину. Пожалуй, что прошло часа два-три, не больше, а я иссяк. Стыдно признаться, что я так скоро иссяк. Я никому не признался, но насилу терпел. Борька воткнул лопату в глину и лег на обочине дороги. „Где наша хваленая механизация? Первобытный труд!“
Нам не дали механизации. Вся, что есть, механизация брошена на стройку элеватора. А мы грузили глину на самосвалы лопатами. Весь мой „интеллигентный“ организм („ин-те-лю-лю“, как говорит наш бригадир) протестовал против непривычной для него деятельности.
Удивительно, почему нам не дали механизации? Нагружали бы себе самосвалы, а мы… поверни рычаг — и вся забота. На элеваторе — там колоссальные транспортеры, а у нас, нам объяснили, слишком мелкая работенка. Нам от объяснений не легче: кидай выше себя глину лопатами!
Борьке мы ничего не сказали, будто не замечаем, что он изнемог. Повалялся в траве и принялся за работу.
Теперь мы цементируем в зернохранилище пол. Мы заливаем его известковым раствором и ходим измазанные, как штукатуры, вернее, как строительные чернорабочие, каковыми мы и являемся. Известь чавкает под лопатой, сопит, похрюкивает, как будто мы растревожили сон какого-то фантастического чудовища, вроде того, что в сказке „Аленький цветочек“.
Видишь, я привыкаю к физической работе, даже могу думать во время работы о постороннем, а не только о том, как бы продержаться до конца дня.
Но от нашего бригадира, кроме „ин-те-лю-лю“, все равно ничего не услышишь. У нашего бригадира странность — презирает интеллигенцию: болтуны, неумехи, а о себе понимают!
Мы постоянно с ним дискутируем. Не все же болтуны, неумехи и о себе понимают? А спутник кто изобрел? А расщепление атома? Или „ТУ-114“? Или симфонии Шостаковича?
Иногда мне невероятно хочется очутиться в нашей уютной городской филармонии. Вспомню, как перед началом концерта настраивают скрипки, и даже сердце заноет от зависти. А всего остального не жаль. Нисколько не жаль.
Представляю твою мирную, обыкновенную жизнь. Ничего плохого. И ничего нового. Буднично.
Если бы ты была здесь, ты узнала бы нелегкую, бурную жизнь. Все громадно! Глядишь на пшеницу — до горизонта пшеница!
Вчера мы шли с ужина спать и увидали грандиозную картину. Половина огромного неба была закрыта страшной, почти черной тучей, а на другой половине был багровый и пламенный закат.
Туча и закат стояли друг против друга, точно меряя силы: кто победит. Вдруг поднялся ветер, пшеница зашаталась. Тучу разорвало в клочки и погнало по небу, и гроза прошла стороной.
Конечно, сейчас нам тяжело с непривычки. Зато мы построили зерносклад. Зато мы выстроим город. А ты?
Прощай. Наверное, навеки.
8
Повязывание волос для ученицы в сборочном цехе — задача номер один. Есть технология покрывания косынкой, утвержденный фасон, и никаких чтоб фантазий, фестончиков и завитушек на лбу! И надо сделать маникюр. При заводе — маникюрши для сборщиц.
— Ноготки, дорогуша, в первую очередь следует в порядке держать. На пальце заусеница — детальку зацепишь, возись с ней! Волосок попал в механизм — брак. Тонкая работка! Хирургу под стать, дорогуша!
Технолог бригады, круглая, с ямочками на щеках женщина лет сорока, похожа на веселого доктора. Шумит накрахмаленным халатом без пятнышка, в пример всей бригаде.
Насте выдали такой же халат. Научили по технологии покрываться косынкой.
Она заходила в умывальную постоять перед зеркалом. Косынка ей к лицу. Жаль, что нельзя немного выпустить волосы. Она стоит перед зеркалом, видит себя, чистенькую-чистенькую девочку, и думает: «Вот тебе вместо грандиозных картин, вместо нелегкой и бурной жизни, вот тебе!»
Но все же ей нравится свой аккуратный вид в белом халате и замысловатом тюрбане.
Ей дали переплетенную в коленкор толстую тетрадь с описанием технологии всех операций и велели изучить. Настя знакомилась с технологией по тетрадке и подсаживалась к сборщицам, проверяя, точно ли помнит ход операции.
— Вникайте и твердо обдумывайте свою судьбу навсегда. Часовое производство — это вам не стройка, таскать кирпичи. Наполовину умственный труд, квалификации требует, — строго говорил мастер.
За глаза девушки называли мастера Васенькой.
— Васенька наш расходился, — говорили о нем, когда он начинал пробирать кого-то из сборщиц. Он постоянно кого-нибудь пробирал и очень при этом сердился.
Васенька первый год мастер бригады, не совсем обычной бригады, где новый конвейер, а сборщицы почти все с десятилеткой, от образования с капризами. Поэтому мастер напускал на себя строгость.
Особенно доставалось Корзинкиной.
— Корзинкина! Анекдоты рассказывать? На ленте не место соседок разговорами тешить. Не за школьной партой сидите.
— Корзинкина! Пыльником не пользуетесь, механизм запылится.
— Корзинкина! Ручки сложили? Стыдно, Корзинкина! — то и дело слышалось в рупор.
Корзинкина невозмутимо отсмеивалась:
— Я громоотвод для бригады. Васенька на мне душу отводит.
Она сидела на монтаже анкерной вилки. Конвейер из-за нее не стоял. Но мастер почему-то на нее не надеялся. Каждую минуту он ждал от Корзинкиной каверзы.
Когда, прочитав технологию монтажа анкерной вилки, Настя пришла понаблюдать операцию, Корзинкина словно только и подстерегала ее.
— Одолжи для меня люфты! — озабоченно зашептала она. — Не могу отлучиться: у Васеньки под особым надзором. Выручи!
Она сунула Насте банку из-под повидла и торопливо опустила на глаз лупу. Пинцетик ее заработал. Монтаж анкерной вилки — важная операция, все операции важные, но эта какая-то милая. Вилочка крохотная, с двумя алыми рубинчиками. Вилочку ставят на платину, проверяют приборчиком, верно ли встала, измеряют калибром высоту установки. Как скоро, как точно!
Настя воображала себя виртуозом, творила чудеса на конвейере, что-то особенное, к удивлению всего часового завода! Словом, сочиняла разные сказки во славу себе, как сочиняют в таких случаях все, в ком есть немножко фантазии.
— Ну, что ты застыла? — недовольно спросила Корзинкина. — Успеешь, насмотришься! Иди за люфтами на сборку хода, к ходисткам. Или не знаешь, где сборка хода?
Кое-что Настя уже знала. Эта операция еще позанятнее, чем монтаж анкерной вилки. Здесь проектор. Экран в сорок раз увеличит установленную на платину вилку, ‘й ты видишь положение вилки в механизме, ты его регулируешь.
Здесь уже нешуточная техника, недаром Швейцария «забéгала».
— Пожалуйста, одолжите люфты, — вежливо попросила Настя, протягивая банку из-под повидла ходистке.
— Что? Что? — в изумлении оторвалась от экрана ходистка. — Девочки, слышите, ей люфты понадобились!
— Ха-ха-ха! — закатилась соседка.
Пошло по конвейеру:
— Ха-ха! Новенькая люфты ищет в долг!
Докатилось до мастера. Мастер с лупой на лбу примчался к месту происшествия, как на пожар. Через минуту в рупор гремело:
— Кощунство так насмехаться над новенькой! Корзинкина, вы абсолютно нереагирующая личность! Останетесь со своими шуточками у разбитого корыта, как у Пушкина сказано! Предупреждаю, дошутитесь!
Настя вернулась с банкой к Корзинкиной.
— Тёпа! — встретила Корзинкина Настю. — Я проверить хотела, как у тебя со смекалкой. Невысокий процент, ах бедняжка!
Она давилась смехом, а быстрые пальцы без остановки мелькали.
Тут как тут явилась технолог и соболезнующе, как доктор больной:
— Люфт — значит зазор, дорогуша, то есть, значит, пространство между деталями. Пространство в банку просила, ай-ай! Ну, не кисни, дорогуша, подучимся, все будем знать! А ты, Корзинкина, перец!
Она укоризненно качнула косынкой и зашумела вдоль конвейера крахмалом халата.
— Лучше перец, чем простокваша! — фыркнула Корзинкина. — Злишься? Не злись. Так и учатся. А ты думала как? До чего все серьезны, ума помрачение! Только и начиняют серьезом, как насосом накачивают, особенно Васенька. Тебе часовой понравился?
— Ничего.
— Ни-че-го? Вот так определила! Ни то ни се, ни рыба ни мясо, ничего себе разглядела! А где ты такой конвейер встречала? А бригада? В отдельном помещении, занавески, цветы! А лабораторию нашу видела? Красота! Вот где прогресс! А теперь посидим.
Она облокотилась на столик и беспечно подперла ладонями щеки.
Накопитель был полон. Постоял и медленно двинулся, перевозя механизмы на следующую операцию.
— Сейчас закричит: не в ритме работаю, — проворчала Корзинкина.
Но рупор молчал. По желобку конвейера прибыла новая порция тар — розовые коробочки из пластмассы с механизмами внутри.
— Поскакали дальше, — сказала Корзинкина, надвигая на глаза лупу.
Настя отчего-то повеселела, взяла табурет и села возле столика.
— Ты давно на конвейере? — спросила она, чтобы начать разговор.
— Второй год. Техникум кончу — конвейер адью! Стану технологом. Никто пилить не будет, сама буду пилить. А то в лабораторию двину — мозг производства. Пазухина! — окликнула она проходящую мимо красивую девушку с горделивой посадкой головы. — Пазухина, на пятке дыра!
Та проворно обернулась. Чулки были целы. Прикусила губку от досады на свое смешное проворство и не удостоила ответом глупую выходку.
— Стыдно, Корзинкина! — сама себе сказала Корзинкина. — Первый класс по серьезу, — усмехнулась она вдогонку невозмутимой красавице Пазухиной. — Зато и возносят. Уцепились за Пазухину и хвалят и хвалят! Просись к ней в ученицы. Не прогадаешь. Живо заделаешься передовым сухарем.
Кстати, прошел двухнедельный испытательный срок, и настало время практически осваивать какую-то одну операцию.
Настя попросилась к Корзинкиной.
Мастер был удивлен и не мог скрыть разочарования в новенькой, которую по первой встрече принял за разумную особу.
Могла бы разглядеть, что у него с Корзинкиной отношения натянутые.
Он вынул из стола книгу дисциплинарных взысканий и записал за Корзинкиной: учинила недостойную выходку, насмехалась над новенькой.
— После такого кощунства вы хотите иметь дело с этой недисциплинированной личностью? У нее на уме одни насмешки да реплики. Годится такое для рабочего класса? Категорически нет.
Он долго, постукивая себя для убедительности в грудь кулаком, пугал Настю Корзинкиной. Но Насте хотелось попасть на обучение именно к ней.
Мастер похолодел. Полистал книгу дисциплинарных взысканий. «Смеялась», «Болтала», «Дерзко ответила», «Подавала на собрании неуместные реплики».
Противно читать!
Других доводов против Корзинкиной, кроме недовольства ее насмешливо-независимым нравом, у мастера не было.
— Если у вас влечение к монтажу анкерной вилки, не неволю, — сухо сказал он. — У нас не неволят, напротив — поощряют влечение. Когда так, идемте.
Настойчивость новенькой уязвляла Василия Архиповича. Для авторитета мастера упорство ученицы невыгодно. Мастер с авторитетом должен бы настоять на своем. Но Василий Архипович не решался слишком натягивать вожжи. Раззвонят по бригаде: подавление личности, зажим демократии! Такая бригадочка у Василия Архиповича!
Поэтому мастер, насупленный, подвел Настю к рабочему месту Корзинкиной и объявил официальным тоном:
— Назначается вам ученица. Обязаны передать ей свой опыт.
Корзинкина подняла вспыхнувшее словно от внезапного испуга лицо, с любопытством посмотрела на Настю.
— И забыть свои школьные ухватки! — строго добавил Василий Архипович. — Учтите, вам оказали доверие.
Корзинкина перевела взгляд на мастера. И рассмеялась:
— Подумаешь!
В первый момент ничего не изменилось. Настя села на тот же табурет и, как прежде, следила за переходами сборки, исподтишка поглядывая на учительницу.
Корзинкина была невысокая, плотная, складненькая. Веснушчатое живое лицо с неправильными чертами и короткими, энергичными бровками выражало весь ее насмешливый и подвижный характер и было то совсем некрасиво, то вдруг необъяснимо чем привлекательно. Видимо, ее озадачило доверие мастера. Она не знала, как вести себя в роли учительницы, и решила вовсе не замечать ученицы.