Идём, идём! Начнём теперь странствовать!
Час настал! Начнём странствовать ночью!
Полночь приближается, о высшие люди:
и вот скажу я вам нечто на ухо, как этот
старый колокол говорит мне на ухо, -
с такой же таинственностью, с таким же
ужасом, с такой же сердечностью, с какой
говорит ко мне этот полночный колокол,
переживший больше, чем один человек:
- уже отсчитавший болезненные удары
сердца ваших отцов – ах! ах! как она
вздыхает! как она смеётся во сне! Старая,
глубокая, глубокая полночь! Тише! Тише!
Слышится многое, что не смеет днём
говорить о себе; но теперь, когда воздух
чист, когда стихает шум сердец ваших, -
теперь говорится оно, теперь слышится,
теперь крадётся оно в ночные
бодрствующие
души: ах! ах! как она вздыхает! как она
смеётся во сне!
- Разве не слышишь ты, с какой
таинственностью, с каким ужасом,
с какой сердечностью говорит тебе
старая, глубокая, глубокая полночь?
О друг, вникай!»
Фридрих Ницше
«Так говорил Заратустра»
Глава 1. «ЯВЬ. Профессор Зигмунд Шмаль»
- Итак, уважаемые коллеги, разрешите мне на сегодня подвести итог нашей встречи теорией бессмертного Фрейда, предполагавшего, что сновидения символизируют бессознательные потребности и беспокойства человека. Конечно, конечно, здесь не место для критической полемики с фрейдовской психологией сновидений, - говоривший поспешил унять поднявшийся в зале шум, - я подвожу итог всему вышесказанному, опираясь на имя Фрейда вовсе не потому, что являюсь его тёзкой! - В зале послышались отдельные смешки. – Но давайте вспомним, что, если не считать стараний, возраст которых измеряется тысячелетиями, предписывать сновидениям пророческий смысл, то открытие Фрейда является практически первой попыткой вникнуть в смысл сновидений: попыткой, за которой никак нельзя не признать атрибута «научности», и потому что этот исследователь предложил методику, про которую не только он сам, но и многие другие исследователи утверждают, что она ведёт к цели, а именно к постижению смысла сновидения, смысла, который не идентичен фрагментарным намёкам на смысл в манифестируемом содержании сновидения. - На этот раз зал зашумел одобрительно, и снова все замерли, с интересом ожидая продолжения. – Повторюсь, что не вижу смысла устраивать здесь полемику с теорией Фрейда о психологии сновидений, но, напротив, я постараюсь обобщить выступления наших многоуважаемых докладчиков, которые сегодня нам следует рассматривать в качестве более или менее достоверных благоприобретений.
На подиуме венского конгресс-холла ярко и убедительно представлял свою речь подвижный седовласый мужчина с пытливо горящими глазами. Казалось, всё, что он говорил, предназначалось не расположившейся перед ним маститой публике, основную часть которой составляли признанные учёные и лауреаты Нобелевской премии. Снова и снова искал этот человек с фанатичным взглядом ответы на вопросы, преследующие его с юности, когда он только поступил на психологический факультет медицинского университета в Цюрихе – и впервые очутился перед дверью мира сновидений. Сну, как основе жизни, человек отдаёт более трети своего времени, и не исследовать это потрясающее явление было бы несправедливо. Кто же мог предупредить любознательного юношу, что исследования затянутся на десятки лет!
- Сны! – с чувством воскликнул он и неожиданно для всех засмеялся. – Когда я впервые столкнулся с вопросами природы сна, я был ещё студентом, и сон мне тогда казался чаровником кружевного сказочного замысла. И вынужден признаться вам, достопочтимые коллеги, что с тех пор я многое узнал такого, над чем и не задумывался обыватель, но это ни на йоту не приблизило меня к разгадке сна. Как уже говорилось, мир сонных грёз отнюдь не летуч, а очень даже устойчив, и порой столь же однозначен, как дневная явь. Но он по-прежнему чарует и пленяет меня и, возьму на себя смелость сказать, - он окинул притихших и недоумевающих слушателей смешливо прищуренным взглядом, - никто из присутствующих здесь не сможет владеть и управлять миром сновидений лучше, чем его законный правитель Гипнос.
На этой отчасти метафоричной, отчасти юмористической ноте первый день международного симпозиума, посвящённого вопросам сна и сновидений, закончился, и человека на подиуме, председателя Общества психических исследований, психотерапевта профессора Зигмунда Шмаля взяли в плотное кольцо микрофонов и телекамер впечатлённые его выступлением журналисты.
Этюд 1. Сон Роберта Стивенсона
- Простите, Луис сейчас очень занят, - мягко отказала Фанни неожиданно нагрянувшему гостю, - но если вы заглянете к нам после полудня, то можете составить Лу компанию на прогулке верхом. Ему это будет полезно: ведь он работает с шести часов.
Гость удивлённо приподнял бровь, в его глазах мелькнула мысль, но она так и осталась невысказанной. «О, мистер Стивенсон нуждается в деньгах?» Слава Богу, что Лу не видел этого взгляда! Фанни почувствовала облегчение, когда неприятный гость покинул их дом. Луис так и не узнал, кто навестил его в тот день. Друзей и врагов хватает в жизни каждого, сейчас он должен был полностью сконцентрировать своё внимание на рождающемся сюжете. Как-то он уже написал небольшой набросок на тему чувства раздвоенности, которое время от времени заполняет любое думающее создание, но набросок показался ему пресным и он его разорвал. Последние два дня он снова напрягал мозги, чтобы получить хоть какой-нибудь результат. На второй день он увидел во сне сцену с окном, затем сцену, в которой Хайд, преследуемый за какое-то преступление, взял порошок и перевоплотился в присутствии своих преследователей.
Проснувшись, знаменитый английский писатель Роберт Луис Стивенсон взялся за перо и всё остальное додумал сам, признавшись Фанни, что всё-таки продолжал следовать манере и стилю сонной подсказки.
Закончив «Странную историю доктора Джекила и мистера Хайда», он отправил экземпляр повести Уильяму Г. Лоу, американскому художнику. В прилагавшемся письме была приписка: «Посылаю Вам готического карлика… думаю, что этот карлик небезынтересен, он вышел из глубины моего существа, где сторожит фонтан слёз».
Глава 2. «ЯВЬ. Мечты и реальность»
1. «Педсовет»
«Пул взмахнул топором, всё здание содрогнулось от удара, а обитая красным сукном дверь подпрыгнула на петлях и замке».
- Мы должны предоставить эти отчёты вовремя, иначе школа так никогда и не получит статус лицея, - воодушевлённо говорил директор.
«Из кабинета донёсся пронзительный вопль, полный животного ужаса. Вновь взвился топор, и вновь затрещали филенки, вновь дверь прогнулась, но дерево было крепким, а петли пригнаны превосходно, и первые четыре удара не достигли цели; только после пятого замок расскочился, и сорванная с петель дверь упала на ковёр в кабинете».
- Послушайте, пожалуйста, уважаемые коллеги, какие отчёты и графики вы должны подготовить: по успеваемости, по посещаемости, по результатам последних контрольных по математике, русскому и иностранному языкам. Да, чуть не забыл! Срочно сдайте курирующим вас завучам списки детей из неблагополучных семей, предварительно обновив их. Именно обновив, - налёг на слова директор, - мало кто из вас посещал эти семьи с прошлого года. Пожалуйста, классные руководители, займитесь этим. В вашем распоряжении неделя.
«… и, если бы не стеклянные шкафы, полные всяческих химикалий, она показалась бы самой обычной и непримечательной комнатой во всём Лондоне.
Посреди неё на полу, скорчившись, лежал человек – его тело дёргалось в последних конвульсиях. Они на цыпочках приблизились, перевернули его на спину и увидели черты Эдварда Хайда. Одежда была ему велика – она пришлась бы впору человеку сложения доктора Джекила: вздутые жилы на лбу, казалось, ещё хранили биение жизни, но жизнь уже угасла, и Аттерсон, заметив раздавленный флакончик в сведённых пальцах и ощутив в воздухе запах горького миндаля, понял, что перед ним труп самоубийцы».
- На повестке дня остаётся ещё один вопрос, после которого можно считать наш педсовет оконченным. - Директор выдержал паузу, и с горьким торжеством перешёл к этому вопросу. – Наша школа не сможет получить статус лицея до тех пор, пока мы не научимся справляться с такими учениками, как Стас Алкин. Что нам с ним делать? Мы не можем тянуть его из класса в класс, и двойки его больше не могут лежать красным пятном позора на светло-голубых ликах этого заведения.
«Мы явились слишком поздно и чтобы спасти, и чтобы наказать, - сказал он угрюмо, - Хайд покончил расчёты с жизнью, и нам остаётся только найти тело Вашего хозяина».
- Между прочим, Дарья Алексеевна, речь идёт о Вашем ученике, и нам бы хотелось послушать, как Вы работаете над посещением и успеваемостью Алкина. Дарья Алексеевна!
- Мы явились слишком поздно и чтобы спасти, и чтобы наказать, - рассеянно произнесла Дарья, с трудом оторвавшись от книги и пытаясь понять, что от неё хотят.
Учителя, сидевшие рядом, недоумённо косились на книгу в её руках, а зычный голос директора возмущённо надрывался с кафедры:
- Простите, как понимать Ваши слова?
Он чуть поддался вперёд и тоже заметил причину, по которой молодая учительница отвлекалась во время столь важного собрания.
- Так-то Вы уважаете своих коллег! Вместо того, чтобы познакомиться с методами их работы, выслушать их достижения и, в конце концов, принять живое участие в судьбе Алкина, Вы принесли на педсовет книгу! Кого же Вы позволили себе цитировать в столь неподходящем месте?
- Роберт Луис Стивенсон вложил эти слова в уста нотариуса Аттерсона, - громко ответила Дарья и поднялась со своего места, - и мне кажется, что они очень точно отражают ситуацию со Стасом.
Притихшие и удивлённые учителя смотрели, как одна из них смело направилась к кафедре и остановилась возле директора. Когда она повернулась к залу и взглянула на своих коллег, все увидели, что Дарья сохраняет спокойствие.
- Если говорить о том, принимаю ли я участие в судьбе этого мальчика, то давайте сначала подумаем, насколько это возможно, учитывая – как только что было сказано – тот факт, что мы просто по горло завалены этими бесконечными, не представляющими из себя никакой ценности, а потому никому и не нужными отчётами, списками, графиками – эти бесполезные бумажки крадут у нас время, которое мы могли бы уделить детям. Но об этом никто не задумывался. Так же, как и о том, что браться за воспитание Стаса Алкина уже слишком поздно. Ему пятнадцать лет, его авторитеты сформировались года два назад и поверьте, в их число не входит никто из присутствующих здесь.
Дарья перевела дух и продолжила, не замечая, как каменеют лица школьной администрации, и наоборот, оживляются молодые учителя.
- Бесполезно разговаривать со Стасом с позиции воспитателя и взрослого. Всем своим поведением мальчик уже давно говорит нам – признайте во мне личность, уважайте меня, чтобы я мог уважать вас! Мы же считаем его недостаточно зрелым, чтобы вести диалог на равных. А ведь он этого достоин. Я была у него в семье несколько раз и видела, что в тех условиях, которые созданы для него, наверное, благодаря только чуду сформировалась уникальнейшая и интереснейшая личность. А мы по-прежнему печёмся о статусе лицея! – с презрением сказала Дарья и, оставив кафедру, направилась к выходу, млея одновременно от страха и смелости, которую она нашла в себе, чтобы преодолеть этот страх.
- Куда же Вы, Дарья Алексеевна? – голос директора не предвещал ничего хорошего. – Вы не хотите выслушать, что скажут по поводу Вашей, я бы сказал, чересчур откровенной и не-объ-ек-тив-ной речи, завучи и учителя, работающие в классе, где учится Алкин?
О да, конечно, оппоненты уничтожат её, как только она согласится на дискуссию с ними.
- Через три минуты я должна быть в кабинете, где меня ждёт Стас, - повернулась к ним Дарья, - это будет мой последний разговор с ним. Может быть, я ещё смогу повлиять на него, напомнив об аттестате, хотя всем известно, что эта корочка больше нужна его родителям, чем самому мальчику.
«Я уволена, я уволена», - жила в её в голове одна-единственная мысль, пока она шла по коридору, но её заглушала радость от того, что правда наконец-то прорвалась наружу. В таком противоречивом настроении Даша вошла в кабинет и увидела, что Стас уже ждёт её.
- Ты пришёл вовремя, - улыбнулась она, - хотя в такую погоду трудно заставить себя выйти из дома. Ничего, скоро зима кончится, а вместе с ней и наши погодные мучения! – весело говорила Дарья, совершенно не представляя, как будет строить дальнейший разговор, и чувствуя, что сейчас ей не хочется пропесочивать Стаса.
- Только ли погодные? – спросил он с насмешливым подозрением.
- Не бери в голову, - с лёгкой укоризной ответила Дарья, - возможно, так думают директор, его замы и некоторые учителя, но я не из их числа.
- Да, - сразу согласился обычно такой упрямый мальчишка, - иногда я склонен к обобщению. Ведь Вы даже не читали мне лекций из-за разбитого стекла в приёмной.
- Ты разбил его не нарочно.
- Но кто поверил? Вы были единственной, кто не приставал ко мне с нравоучениями, а просто позвонили родителям и сказали, что нужно заплатить за это дурацкое стекло.
- Стас, - мягко остановила его Дарья, - я пригласила тебя сегодня не для того, чтобы говорить о моей исключительности. (Но чего стоила её речь на педсовете!) До конца учебного года осталось чуть больше трёх месяцев.
- Да уж, скорей бы! – вздохнул мальчишка.
- Если бы это был последний класс, - продолжала Дарья, - то уже ничего нельзя было бы исправить. Но у тебя впереди ещё три месяца и целый год, чтобы, наконец, решить, с каким аттестатом ты собираешься выпускаться из школы. Боюсь, что твой документ украсят не самые хорошие оценки.
Стас равнодушно пожал плечами.
- Кому они нужны?
- Пусть даже твоим родителям, но у них есть на это причины. Они хотят, чтобы их сын занял в этой жизни достойное место.
- Благодаря аттестату? – он сощурил глаза и вдруг резко ответил. – Выпуститься с одним из самых лучших аттестатов для меня не проблема. Но тогда меня точно засунут в этот ненавистный институт, и я пойду по папиной с мамой стезе!
- Твои родители замечательные актёры, - искренне сказала Дарья, - у тебя есть все шансы стать их достойным продолжением.
Он упрямо покачал головой.
- Только не это!
- Хорошо, - согласилась Дарья, - тогда кем же ты себя видишь?
Стас придвинулся к ней вплотную и ей пришлось снять очки, потому что на близком расстоянии его лицо казалось невообразимо чётким и от этого болели глаза. Мальчишка посмотрел в них и тихо, но с решимой убеждённостью, сказал:
- Президентом нашей с Вами страны.
2. «Сон президента»
Виталий Александрович проснулся рано, как всегда, и виной тому была не привычка, а неотложная громада дел, которая ждала его в гулких стенах Кремля. Подходил к концу первый срок его президентского правления, а работы стало ещё больше, чем в самом начале, и Виталий втайне надеялся, что второй срок поможет ему навести в стране порядок, если только он получит необходимое количество голосов избирателей.
Но сегодня был первый день, когда он не думал об этом.
Разбудил первого и самого влиятельного человека страны загадочный и волнующий сон. К счастью, жена проснулась почти одновременно, и Виталий Александрович обрадовался возможности рассказать ей о своём сновидении.
- Ты выглядишь выспавшимся и посвежевшим, - опередила она его, проводя ладонью по гладким линиям упрямого подбородка, - наверное, это заслуга тех восточных трав.
- Травы? Нет! – решительно возразил Виталий. – Лена, мне приснился удивительный сон.
- Для меня удивительным представляется то, что ты вообще запомнил его. Ты всегда говорил, что тебе ничего не снится.
- В школе нам рассказывали о фазах сна, о том, что если разбудить человека во время медленной, он не вспомнит, что ему снилось, - парировал Виталий Александрович, - а сегодня я, видимо, проснулся на самом пике быстрой фазы. Этот сон был очень ярким, такого я не видел со времён студенчества! Мне приснилось, что я лечу на самолёте куда-то на Восток, - встретив внимательный взгляд жены, он уточнил, - лечу один, со мной только охрана. Надо признаться, это одиночество пугало меня во сне, пока я не понял, куда лечу. Самолёт приземлился в каком-то аэропорту, где уже было много других самолётов – больше двухсот, наверное… А рядом плескалось море, такое солнечное, спокойное… Я смотрел из иллюминатора на аэродром и думал о том, как это получилось собрать в одном месте правительственные самолёты всех стран. – Он замолчал, силясь припомнить как можно больше деталей, но сон уже ускользал от него. – Меня проводили по дороге, ведущей из аэропорта, к горе. Поднимаясь всё выше и выше по мраморным ступеням, я видел вокруг себя храмы и сады невообразимой красоты. Какие-то люди в восточных одеждах – очень красивые, с мужественными лицами и дружелюбными взглядами – указали мне путь среди садово-храмового ансамбля, и дальше я пошёл один. Потом слово всё подёрнулось туманом; следующее, что я помню, это как оказался в огромном просторном помещении за круглым столом, между президентом Ирака и премьер-министром Англии. Я смотрел вокруг и видел правителей всех стран: президентов, премьер-министров, шейхов и королей. В тот момент, когда я понял, что происходит, я проснулся.