Во всяком случае, мы хотели верить, что это именно нужная нам карточка. Я с удовольствием продекламировал:
— «Полотно, масло, осенний пейзаж, иностр. школа, авт. неизв., рама — багет художеств., нереставр., рам.: 67x52. Цена — 110 р. Комитент — Обнорский С. Ю. Дом. адр.: 6-я ул. Октябр. поля, д. 94, кв. 66». Старик Шарапов прав — не бывает, чтобы не осталось хоть каких-нибудь следов от любой человеческой акции. Необходима только настойчивость и фантазия!
— Не приписывай счастливый случай себе в заслугу, — сказал Сашка, развалившись на пачках бумаг. От пыли его лицо посерело, пригас лихорадочный блеск волос.
— Сашок, всякий случай — это несистематизированный и не взятый под контроль факт. Просто надо придать его стихийности некоторую упорядоченность. Тогда все приходит в соответствие и заурядный случай превращается в вещдок.
Сашка смотрел на меня улыбаясь:
— Что-то я не заметил такой уверенности и твердости духа несколько часов назад у пустого прилавка…
Мы приехали на Петровку, чтобы привести себя в порядок и выяснить, кто такой этот Обнорский Сергей Юрьевич. Пока я старательно отчищал от пятен и пыли свой и Сашкин пиджаки, мой боевой зам усердно накручивал телефон адресного бюро. Передав запрос — «только срочно, слышите, очень срочно, я дожидаюсь», — он подошел проверить мои успехи. Осмотрел критически, взял у меня щетку:
— Совсем ты безрукий человек, Тихонов. Тебе и пиджак доверить нельзя. В гардеробные мужики тебя бы точно не взяли.
— Нахал вы, Александр, и прирожденный эксплуататор чужого труда.
— Не говори… Где-то я даже неоколониалист и агент империализма. А теперь надевай снова пиджак и смотри, как это делается. На щетку нажимать не надо — это тебе не утюг, и движения должны быть не снизу вверх, а совсем наоборот. Касания легкие, быстрые, вот так, вот так. Эх, если бы не ты надо мной был бы старший, а я над тобой — я бы тебя быстро жить научил. А так воспитательный процесс затягивается.
— Бодливой корове бог рогов не дает, — проворчал я и неожиданно спросил: — Саня, а ты стричь умеешь?
— Умею, — удивленно сказал Сашка и добавил: — Если ножницами, а не машинкой. А что?
— А стряпать? Ну суп там, второе всякое?
— Умею, — сказал Сашка, и по недоуменному выражению его лица я понял, что спрашиваю о вещах, для него само собой разумеющихся.
— А рубашку сшить?
— По выкройке? Или так?
— Ну, допустим, по выкройке.
— Конечно. А чего там уметь? Наложил материал, обвел, ножницами обкроил, и на машинке швейной по сгибам — вжик! И готово.
Я засмеялся, дернул его за рыжий вихор и сказал:
— Если бы я был женщиной, то вышел бы за тебя замуж, несмотря на твою исключительную внешнюю непривлекательность.
— Если бы я был женщиной, то нашел бы тебе лучшее применение: я бы делал из тебя уксусную эссенцию…
Зазвонил телефон. Сашка подбежал к аппарату.
— Я слушаю. Да, да. Записываю, адрес имеется, так — профессор абдоминальной хирургии в третьей Градской клинике, телефон… Спасибо, девочки. Ну еще бы, у нас с вами любовь до гроба…
Сашка положил трубку, я спросил:
— Как ты думаешь, Сань, за что тебя девушки любят?
— Секрет фирмы очевиден: широкая доступность, простота и надежность в эксплуатации. Итак, звезду нашу купил профессор Обнорский. Давай-ка позвоним ему в клинику и увеличим его прием еще на двух пациентов.
— Давай.
Но профессора мы не застали. Минут десять ловил его Сашка по все новым и новым номерам телефонов — в хирургии, в прозекторской, в амбулатории, в перевязочной, в ординаторской — и везде сообщали: только что был, уже вышел. Наконец, когда круг замкнулся в отделении, медсестра сказала: сегодня больше не будет, уехал домой.
— Сегодня двадцать девятое апреля, — сказал я. — Если мы это отложим до завтра, все может повториться снова, и тогда до после праздников — пишите письма. Потеряем неделю.
— Идеи есть? — деловито осведомился Сашка.
— Домой. К профессору домой надо ехать. Ты мне больше не нужен, можешь отдыхать. Я к нему сам поеду.
Глава 24. СОВСЕМ ОДИН — ВОР ЛЕХА ДЕДУШКИН ПО КЛИЧКЕ «БАТОН»
«Куплю хорошую дачу с большим участком. Звонить от 19 до 22 часов». Я читал это объявление и никак не мог сообразить: то ли сама судьба меня в капкан манит, то ли это знак — сменился тайный ход карт и вся игра теперь пошла ко мне.
Вычитал я объявление в брошенной Зосей на кухне газете — приложении к «Вечерке». Глупость человеческая, суетливость, бессмысленная коллекционерская алчность бушевали на этих страничках. Какая-то дура умоляла возвратить ей потерянную собачонку, ученый хмырь Марк Львович менял, покупал и продавал старинные открытки, деятель по фамилии Мухосей предлагал поменять свою однокомнатную квартиру в Дегунине на трехкомнатную в Центре, таинственно намекая на «возможные варианты», недоделок Валерий был готов приобрести пяти-цветную шариковую авторучку, кандидат наук обещал двоечников подготовить в институт, а безымянный телефон сдавал, продавал, нанимал гараж. И хор в двадцать голосов зазывал няню к маленькому ребенку.
А меня заинтересовал покупатель дачи с большим участком. Дело казалось таким простым, что я даже испугался — не заломает ли меня судьба на нем?
Долго думал, ни на что твердо решиться не мог и положился на судьбу: если они сами полезут в мешок, то мне останется его только завязать.
Всего три газетные узенькие строчки занимало это объявление, но оно мне прямо весь свет застило. Ни о чем, кроме него, я не мог думать, потому что чувствовал — там можно содрать приличный куш, там можно снять банк, который позволит надолго лечь на дно и затихарить. Для меня так много было написано в этих трех строчках — телефон, по которому я легко узнаю адрес, они радостно мне сообщали, когда приходят домой и во сколько ложатся спать, и самое главное — на весь свет они прокричали мне, что имеют дома монеты. Конечно, не держат они в комоде специально для меня перевязанные толстыми пачками крупные купюры, но ведь и дураку понятно, что когда люди просят продать им хорошую дачу с большим участком, то еще до этой покупки они плотно набили свою хазу добром, потому что хорошие дачи с большим участком не покупают на деньги, сэкономленные на завтраках. Перед таким объявлением обязательно проходит несколько лет, а то и десятилетий благополучной, хорошо обеспеченной жистишки, когда и мебель, и разные там магнитофоны, приемники, холодильники, телевизоры уже давно закуплены и хорошо объезжена стоящая у подъезда машина. Теперь им понадобился свежий воздух, озон, кислород и с собственного кустика клубничка, наливная, краснощекая. Я вам, мать вашу раздери, покажу клубничку, малинку, крыжовник — так вас и разэтак!
Я сидел у телефона, дожидаясь, пока стрелка часов доползет до семи, и, когда палец повел диск по аппарату, понял — решено!
— Слушаю, — раздался чуть хрипловатый мужской голос в трубке.
— С телефонной станции говорят, старший линейный мастер Черевков.
— Здравствуйте, товарищ Черевков.
— Товарищи дорогие, ну так же нельзя! — заблажил я. — К вам монтер четвертый день попасть не может — целый день звоним, никто к аппарату не подходит.
Удивленно и немного растерянно мужской голос ответил:
— А кому же подходить — у нас все целый день на работе. А в чем дело — телефон ведь у нас вроде нормально работает?
— Мы на всем участке меняем аппараты — на новые, немецкие, с сигнальной лампой вызова…
— Да-а? — заинтересовался голос. Он не только хорошую дачу хотел, и большого участка при ней ему было мало — он еще забесплатно хотел немецкий аппарат с сигнальной лампочкой заграбастать. Давай глотай живца, раз ты так любишь новые телефоны.
— Да! — нажал я. — Мы до праздников должны закончить работу, иначе нас на другой участок перекинут.
— А как же быть-то? Нас ведь днем не бывает. Сейчас же у всех перед праздником дел полно, — потом его озарило: — А вы не можете попросить монтера прийти после семи? Ну, задержаться немного? А мы бы его уж отблагодарили!
— Не знаю, не знаю, я ему таких приказаний давать не могу. Но завтра я с ним поговорю, может, согласится он. У вас линейный монтер Володя Попов, хороший парнишка. Я ему скажу завтра.
— Вот спасибо вам большое, — с чувством сказал дачник, любитель немецких аппаратов. — Ну и мы ему чего-нибудь к праздничку, того…
— Так, хорошо, подождите, сейчас запишу, ну есть, порядок, — бормотал я в микрофон, а потом, будто вспомнил: — Подождите, я же вашу карточку уже сдал в стол учета, повторите мне ваш адрес…
— Конечно, конечно, запишите…
Ну вот и адрес в руках. Иди, Батон, отдали тебе город на разор. Маленький город на улице Воровского, дом 22.
Глава 25. СВЕТСКИЕ КОНТАКТЫ ИНСПЕКТОРА СТАНИСЛАВА ТИХОНОВА
Супруги Обнорские собирались в театр. Жена была уже совсем одета, а Сергей Юрьевич завязывал галстук, когда я позвонил в дверь. Во всяком случае, узел был не затянут, пиджак с белым платочком в верхнем кармане висел на спинке стула — я видел все это в зеркале на стене прихожей. Жена, загораживая мне вход в гостиную, сердито сказала:
— Сергей Юрьевич никого сегодня принимать не будет. Он занят.
— Мне не на прием, и Сергей Юрьевич мне нужен буквально на две минуты.
— Не может он! Он не может сегодня. Я же вам русским языком сказала — он занят.
— Но у меня к нему дело, не терпящее отлагательства. И очень ненадолго.
— А у кого к нему дела терпят отлагательства? Господи, неужели нельзя понять, что врачи тоже люди, что им тоже полагается досуг, что раз в год и они имеют право сходить в театр, черт побери!
Сергей Юрьевич Обнорский, не догадываясь, что я прекрасно вижу его в зеркале, продевал в манжету запонку. Он был спокоен и весел, моложав и очень красив седой благообразностью, какой наливаются в последний период зрелости люди, никогда в молодости не бывшие красивыми. Грозный речитатив супруги он молча комментировал смешными гримасами, он ведь не знал, что я вижу его в настенном зеркале, как на телевизионном экране. Я сказал:
— Я бы, между прочим, тоже с удовольствием сходил в театр, но вместо этого приехал вовсе к вам…
Профессорша замерла, изучающе глядя на меня — сумасшедший или такой феерический наглец. Я воспользовался паузой.
— Мне медицинские познания профессора Обнорского, к счастью, пока не нужны. Я старший инспектор Московского уголовного розыска Тихонов.
Онемение мадам перешло в ступор. Но я смотрел через ее голову в зеркало: Обнорский поднял голову и насторожился — не ослышался ли он. Но продолжающаяся тишина в прихожей убедила его, что он не ослышался. Сергей Юрьевич смешно поджал губы и передернул носом, изображая крайнее удивление, потом крикнул:
— Валентина, в чем там дело? Почему вы говорите в прихожей, а не в гостиной? Проводи человека сюда…
Под пудрой у женщины выступила краснота, она вошла в комнату со словами:
— Этот товарищ говорит, что он из уголовного розыска…
Профессор протянул мне крепкую жилистую лапу, поросшую короткими жесткими волосами:
— Прелестно. Я всю жизнь мечтал познакомиться с настоящим детективом вроде комиссара Мегрэ, да никак не доводилось.
Обнорский говорил во всех словах вместо «е» тяжелые полновесные «э», и слова от этого получались особо весомые — прэлестно, мэчтал, дэтектив.
— А у меня с комиссаром сходство чисто внешнее, — сказал я.
Профессор оглядел мою тощую фигуру, видимо, сравнил с толстым комиссаром в драповом пальто с бархатным воротничком и от души захохотал.
— Итак? — спросил он. — Чем обязан?
— Пятнадцатого августа вы приобрели в комиссионном магазине номер пятьдесят три бриллиантовую брошь в форме восьмиконечной звезды…
Я говорил торопливо, потому что хотел быстрее покончить с формальностями и получить в руки свою вожделенную звезду. Смешно, что мне пришлось так долго гоняться за ней, а теперь она рядом, совсем рядом, где-то лежит в двух шагах от меня в любимой хозяйкиной шкатулке для драгоценностей. Я был так счастлив, что звезда нашлась, что нашелся покупатель, что застал его на месте, что все в порядке, что звезда лежит где-то рядом в коробке — я даже перестал сердиться на мадам.
— Одну минутку, — сказал профессор и быстро взглянул на жену, — тут происходит какое-то недоразумение. Я ни пятнадцатого августа, ни в какой другой месяц не покупал никакой броши. Это ошибка.
— Как ошибка? — оторопело переспросил я. — Вы же сдавали на комиссию в этот магазин осенний пейзаж, масло, иностранной школы, автор неизвестен?
Жена поднималась в углу, как грозовое облако:
— В чем дело, Серж? О чем спрашивает этот молодой человек?
— Оставь нас в покое, Валентина! У тебя какие-то странные представления! Инспектор интересуется какой-то вещью и поэтому вправе задать мне все нужные вопросы…
По реакция жены стала уже неуправляемой:
— Ну и что? Сдавали, сдавали! Мы разве не имеем права продать собственную картину? Или есть указание получать в таких случаях разрешение в уголовном розыске? И при чем здесь какие-то краденые броши?
— Прекрати, Валентина! — сквозь зубы сказал Обнорский, у которого прямо на глазах портилось настроение. — Кто говорит о краденых брошах?
— Но этот человек не из Пушкинского музея, а из уголовной милиции. А там интересуются крадеными вещами! Ты хоть это понимаешь?
Обнорский судорожно вздохнул, будто слюну сглотнул, и зло покачал головой.
— Сергей Юрьевич, мы с таким невероятным трудом, собственно, благодаря счастливой случайности разыскали вас, нам до зарезу нужно взглянуть на эту звезду, мы ее вам сразу же оставим, только сфотографируем ее, она ведь, сама-то звезда, нам и не нужна, — я сбивчиво бормотал, чувствуя, как с трудом обретенная почва стремительно уходит из-под ног. — На звезде номер должен быть с обратной стороны, нас этот номер интересует…
Профессор решительно встал:
— Я никакой звезды не покупал, и о чем вы говорите, не понимаю.
Я видел, что тяжелый мучительный склеротический румянец пал на его щеки.
— Как же не покупали? Нам продавщица Надя сказала, она вас прекрасно запомнила, она помнила даже, что вы сдали картину на комиссию…
— Она меня с кем-то спутала. Это ошибка.
— Прекратите, в конце концов, допрашивать ни в чем не повинного человека! — закричала жена. — Мы завтра же позвоним вашему начальству на Петровку. Сержик, ну скажи ему, что ты примешь завтра меры!
— Уйди, Валентина, — тихо сказал Обнорский. — Ты меня медленно, но верно убиваешь, — и я испугался, что с ним случится удар. Но звезда была где-то здесь, совсем рядом, я не мог уйти без нее.
Поэтому я твердо сказал:
— Сергей Юрьевич, эта звезда не краденая. Но только с ее помощью я смогу раскрыть преступление, масштабы которого мне еще самому неизвестны. Если я разыщу эту звезду и окажется, что она та, которую я ищу, станет ясно, что мы на правильном пути. Я вас очень прошу подумать, мне без этой звезды от вас уходить никак нельзя…
Обнорский устало сказал:
— У меня звезды нет. Нет у меня звезды! И давайте кончать этот разговор.
Я ошалело посидел еще мгновение, потом провел ладонями по лицу, встал и пошел к дверям…
Совершенно оглушенный я брел по улице без направления и цели. Почему, ну почему они отказывались?
Я вошел в телефонную будку, набрал Сашкин номер. Он выслушал мой рассказ, лаконично резюмировал:
— Ты не прав. Надо было в прихожей на коврике лечь. Не уходить, пока звезду бы не показали.
— Ага. Дежурный по городу очень порадовался бы, когда бы ему дозвонилась мадам и сказала, что я лежу на коврике в передней.
— Я бы на его месте приказал тебе выдать матрасик.
— Поэтому ты не на его месте.
Сашка подумал немного и сказал:
— Слушай, Стас, а может, он липовый профессор, а сам из их шайки?
— Не безумствуй, Александр, — сказал я сердито. — До завтра.
Я остановил такси и поехал на Петровку.
Шарапов сидел за столом в парадном мундире, важный, загадочный за голубоватыми дымчатыми стеклами очков. И я снова удивился, как много у него боевых орденов. Даже какие-то иностранные.