— Угу. Сколько арбалетов было у покойного?
— Думаю, два или три.
— Какой-нибудь из них походил на этот?
— По-моему, да. Это было три года назад, и я не…
— Где он хранил арбалеты?
— В том сарае в заднем саду.
— Но минуту назад вы о них не вспомнили, не так ли?
— Да, не вспомнил. Это вполне естественно.
Оба опять ощетинились. Массивный нос и подбородок Флеминга торчали вперед, как у Панча.
— Давайте послушаем ваше экспертное мнение. Могла эта стрела быть выпущена из такого арбалета?
— Без особой меткости. Она слишком длинная и входила бы в паз слишком свободно. Вы бы промахнулись на расстоянии двадцати ярдов.
— Но ею могли выстрелить?
— Полагаю, да.
— Полагаете? Вы отлично это знаете, верно? Дайте мне стрелу, и я покажу вам…
Сэр Уолтер Сторм поднялся опять:
— В демонстрации нет необходимости, милорд. Мы принимаем заявление моего ученого друга. Мы также считаем, что свидетель честно пытается выразить свое мнение при весьма угнетающих обстоятельствах.
— Это я и имела в виду! — шепнула мне Эвелин. — Видишь? Они будут дразнить старого медведя, пока он от ярости не позабудет о кольце в носу.
Складывалось явное впечатление, что Г. М. плохо справился с задачей и вдобавок ничего не доказал. Последние два вопроса он задал почти жалобным тоном.
— Забудем о двадцати ярдах. Можно было бы попасть в цель с очень короткого расстояния — скажем, в несколько футов?
— Вероятно.
— Фактически промахнуться было бы нельзя?
— С двух или трех футов — нет.
— Это все.
Возобновив прямой допрос, генеральный прокурор отрубил это предположение на корню.
— Значит, чтобы убить покойного таким образом, как предположил мой ученый друг, лицо, использовавшее арбалет, должно было находиться на расстоянии двух-трех футов от жертвы?
— Да, — ответил Флеминг, слегка оттаяв.
— Иными словами, в той же комнате?
— Да.
— Вот именно. Мистер Флеминг, когда вы вошли в эту запертую и запечатанную комнату…
— Мы протестуем! — внезапно рявкнул Г. М., взмахнув бумагами.
Впервые сэр Уолтер казался слегка растерянным. Он повернулся к Г. М., и мы наконец смогли разглядеть его лицо. Оно было массивным и румяным, с темными бровями и чеканными чертами. Оба обращались к судье, словно разговаривая друг с другом через переводчика.
— Милорд, против чего возражает мой ученый друг?
— Против слова «запечатанная».
Судья с интересом посмотрел на Г. М., но сухо промолвил:
— Термин, возможно, излишне вольный, сэр Уолтер.
— Я охотно отказываюсь от него. Мистер Флеминг, когда вы вошли в эту незапечатанную комнату, где все возможные входы и выходы были заперты изнутри…
— Снова протестую, — прервал Г. М.
— Хорошо. — В голосе генерального прокурора невольно зазвучали отдаленные раскаты грома. — Когда вы вошли в эту комнату, чья дверь была крепко заперта на засов изнутри, а окна закрыты запертыми ставнями, вы нашли в ней похожий аппарат? — Он указал на арбалет.
— Нет, не нашел.
— Это не такая вещь, которую можно не заметить, не так ли?
— Безусловно, — весело отозвался свидетель.
— Благодарю вас. Вызовите доктора Спенсера Хьюма.
Глава 7
СТОЯТЬ ВОЗЛЕ ПОТОЛКА…
Спустя пять минут они все еще искали доктора Спенсера Хьюма, и мы поняли, что что-то не так. Я видел, как ручищи Г. М. сжались в кулаки, хотя он не проявлял других признаков гнева. Хантли Лотон поднялся с места:
— Милорд, свидетель, кажется… э-э… отсутствует. Мы… э-э…
— Я понял, мистер Лотон. Ну и какова ситуация? Вы ходатайствуете о перерыве до тех пор, пока свидетеля не найдут?
Последовало совещание, во время которого несколько взглядов было брошено на Г. М. Наконец сэр Уолтер встал:
— Милорд, сущность дела Короны такова, что, по нашему мнению, мы можем сэкономить время суду, обойдясь без показаний этого свидетеля и продолжив процедуру обычным курсом.
— Решать вам, сэр Уолтер. В то же время, если свидетель вызван повесткой, он обязан здесь присутствовать. Думаю, случившееся нуждается в расследовании, и я приму меры в этом направлении.
— Конечно, милорд… Вызовите Фредерика Джона Хардкасла.
Констебль Хардкасл дал показания, касающиеся обнаружения тела. Когда он дежурил на Гроувнор-сквер без четверти семь, к нему подошел человек, который теперь известен ему как Дайер, и сказал: «Пойдемте, констебль, — случилось нечто ужасное». Когда он входил в дом, подъехал автомобиль, где сидели доктор Хьюм и женщина (мисс Джордан), которая казалась потерявшей сознание. В кабинете он обнаружил подсудимого и человека, представившегося как мистер Флеминг. «Как это произошло?» — обратился Хардкасл к обвиняемому. Тот ответил: «Я ничего об этом не знаю» — и больше не сказал ни слова. Тогда констебль позвонил в свой участок и остался на страже до прибытия инспектора.
Перекрестного допроса не было. Обвинение вызвало доктора Филипа Маклейна Стокинга.
Доктор Стокинг был худощавым мужчиной с косматой шевелюрой, суровым узким ртом и при этом с сентиментальным выражением лица. Вцепившись в перила, он уже не отпускал их. Черный костюм и галстук-бабочка выглядели неопрятно, но руки были такими чистыми, что казались полированными.
— Ваше имя Филип Маклейн Стокинг, вы профессор судебной медицины Хайгейтского университета и хирург-консультант участка «С» столичной полиции?
— Да.
— 4 января вас вызвали в дом 12 на Гроувнор-сквер, и вы прибыли туда приблизительно без четверти восемь вечера?
— Да.
— Что вы обнаружили в кабинете?
— Мертвое тело мужчины, лежащее между окном и письменным столом лицом вверх и очень близко к столу. — Голос у свидетеля был невнятный. — Присутствовали доктор Хьюм, мистер Флеминг и обвиняемый. «Его передвигали?» — спросил я. Обвиняемый ответил: «Я перевернул его на спину. Он лежал на левом боку, почти прижимаясь лицом к столу». Кисти рук мертвеца были холодными, но предплечья и тело еще теплыми. Трупное окоченение начиналось в нижней части левой руки и в шее. Я пришел к выводу, что он мертв значительно больше часа.
— Вы не можете точнее назвать время смерти?
— Мне кажется, смерть наступила между шестью и половиной седьмого. Точнее сказать не могу.
— Вы произвели вскрытие тела?
— Да. Смерть причинило железное острие стрелы, проникшее на восемь дюймов в грудную клетку и пронзившее сердце.
— Смерть была мгновенной?
— Да, абсолютно. Вот такой. — Свидетель внезапно щелкнул пальцами с видом фокусника.
— Мог ли он двинуться или шагнуть назад? — настаивал сэр Уолтер. — Хватило бы ему сил после полученного удара запереть на засов дверь или окно?
— Это полностью исключается. Он умер немедленно.
— Какой вывод вы сделали из характера раны?
— Что стрелу использовали как кинжал, и что страшный удар был нанесен сильным мужчиной.
— Таким, как обвиняемый?
— Да, — ответил доктор Стокинг, бросив резкий взгляд на Ансуэлла.
— Каковы были причины для такого вывода?
— Направление раны. Стрела вошла высоко — здесь, — он проиллюстрировал на себе, — и скользнула вниз по диагонали, пронзив сердце.
— Вы имеете в виду — под острым углом? Удар сверху вниз?
— Да.
— Что вы думаете о предположении, будто стрелу выпустили из лука или другого оружия?
— Если вас интересует мое личное мнение, я бы сказал, что это почти невозможно.
— Почему?
— В случае выстрела, мне кажется, стрела вошла бы в тело более-менее по прямой линии и, безусловно, не под таким углом.
Сэр Уолтер поднял два пальца:
— Иными словами, доктор, если стрелой выстрелили, то стрелявший должен был стоять где-то возле потолка, целясь вниз?
Мне показалось, он с трудом удержался, чтобы не добавить «как Купидон». В его голосе явно слышались насмешливые нотки. Я мог бы поклясться, что на лице одного из присяжных, который сидел, словно аршин проглотил, мелькнула улыбка. Атмосфера заметно холодала.
— Да, что-то вроде. Или жертва должна была склониться почти вдвое, как если бы отвешивала убийце низкий поклон.
— Вы обнаружили какие-нибудь признаки борьбы?
— Да. Воротник и галстук покойного были скомканы, пиджак слегка смят на спине, руки грязные, а на правой ладони маленькая царапина.
— Что могло причинить эту царапину?
— Не знаю. Возможно, острие стрелы.
— Вы имеете в виду, что он мог вытянуть руку, защищаясь?
— Да.
— Кровь из царапины была на руке покойного?
— Да, царапина немного кровоточила.
— Во время осмотра вы нашли пятна крови на других предметах в комнате?
— Нет.
— Таким образом, весьма вероятно, что царапина нанесена стрелой?
— По-моему, да.
— Что произошло после произведенного вами первоначального осмотра тела в кабинете?
Косматый свидетель снова бросил взгляд на подсудимого, скривив рот от отвращения.
— Доктор Спенсер Хьюм, с которым я знаком, попросил меня взглянуть на обвиняемого.
— Взглянуть?
— Обследовать его. «Он рассказывает какие-то нелепые истории, — сказал доктор Хьюм, — что ему дали наркотик. Я только что его осмотрел и не нашел никаких признаков».
— Как вел себя все это время подсудимый?
— Он был слишком спокоен и сдержан — только иногда проводил рукой по волосам. Я был потрясен куда сильнее его.
— Вы обследовали обвиняемого?
— Поверхностно. Пульс был частым и неровным, а не замедленным, как после приема наркотика. Зрачки глаз были в норме.
— По вашему мнению, он принимал наркотик?
— По моему мнению, нет.
— Благодарю вас, это все.
Бледное лицо подсудимого выглядело озадаченным. Один раз он привстал со стула, словно желая выразить протест, и два надзирателя сразу напряглись. Я видел, как беззвучно шевелятся его губы. Если он был невиновен, то сейчас испытывал леденящий ужас. Г. М. неуклюже поднялся и добрые полминуты молча смотрел на свидетеля.
— Значит, вы обследовали его «поверхностно», не так ли? — Его голос заставил даже судью поднять взгляд. — Вы всех ваших пациентов осматриваете таким образом? По-вашему, человеческая жизнь должна зависеть от поверхностного осмотра?
— Нет.
— Или от него должны зависеть показания под присягой в суде?
Доктор Стокинг поджал губы.
— Моей обязанностью было обследовать тело, а не делать подсудимому анализ крови. Я считаю авторитет доктора Спенсера Хьюма достаточным, чтобы опираться на его просвещенное мнение.
— Понятно. Значит, все ваши показания основаны на просвещенном мнении доктора Хьюма, который, между прочим, здесь отсутствует?
— Милорд, я вынужден протестовать против подобных намеков! — воскликнул сэр Уолтер Сторм. — Пожалуйста, сэр Генри, ограничьтесь тем, что говорит свидетель.
— Прошу прощения у его лордства, — проворчал Г. М., — но я понял, что свидетель ограничивается тем, что сказал доктор Хьюм… Можете вы поклясться, опираясь на собственные знания, что подсудимый не принимал наркотик?
— Нет! — огрызнулся свидетель. — Я не собираюсь ни в чем клясться, кроме того, что честно выражаю свое мнение.
— Не понимаю, — вмешался судья. — Вы считаете невозможным, чтобы подсудимый принял наркотик?
— Нет, милорд, я не говорю, что это невозможно. Это было бы слишком.
— Почему?
— Милорд, обвиняемый сказал мне, что якобы принял этот наркотик около четверти седьмого. Я осматривал его без нескольких минут восемь. Если бы он даже принял наркотик, эффект был бы в значительной степени стертым. Однако доктор Хьюм обследовал его незадолго до семи…
— Мнение доктора Хьюма нам не было представлено, — сказал судья Рэнкин. — Я бы хотел выразиться ясно, так как это крайне важно. Если эффект этого таинственного наркотика в любом случае был бы стертым, мне кажется, вы едва ли в состоянии что-либо утверждать на этот счет.
— Я же говорил, милорд, что могу лишь выражать свое мнение.
— Хорошо. Продолжайте, сэр Генри.
Г. М., явно довольный, перешел к другим вопросам:
— Доктор Стокинг, есть еще один аспект дела, который вы назвали почти невозможным, — я имею в виду предположение, что стрела была выпущена из какого-то оружия. Давайте вернемся к вопросу о положении тела. Вы принимаете заявление обвиняемого, что вначале тело лежало на левом боку лицом к боковой стороне стола?
Доктор мрачно улыбнулся:
— По-моему, мы должны проверять, а не принимать заявления обвиняемого.
— Да, разумеется. Но могли бы вы согласиться с этим заявлением?
— Да, мог бы.
— Вам известно что-либо противоречащее ему?
— Нет, не известно.
— Предположим, покойный стоял с той стороны стола — взгляните на план — лицом к буфету у противоположной стены и наклонился, чтобы взглянуть на что-то на столе. Если бы, когда он склонился вперед, в него выпустили стрелу со стороны буфета, она могла бы войти в тело таким образом?
— В принципе могла бы.
— Спасибо, это все.
Г. М. плюхнулся на скамью.
Генеральный прокурор возобновил прямой допрос:
— Если события происходили бы так, как предполагает мой ученый друг, имели бы место следы борьбы?
— Не думаю.
— Вы бы вряд ли обнаружили скомканные воротник и галстук, смятость пиджака, грязные руки, порез на правой ладони?
— Да, конечно.
— Можем мы поверить в то, что этот порез вызван попыткой поймать в воздухе стрелу, которой выстрелили в покойного?
— Лично я назвал бы это нелепым.
— Вы считаете вероятным, что убийца, вооруженный большим арбалетом, прятался в буфете?
— Нет.
— И наконец, доктор, дабы подтвердить, что вы достаточно квалифицированны для определения того, принимал ли обвиняемый наркотик или нет, напомните нам — вы ведь уже двадцать лет состоите в персонале больницы Сент-Прейд на Прейд-стрит?
— Да.
Доктора отпустили, и обвинение вызвало своего самого важного свидетеля — Харри Эрнеста Моттрама. Инспектор Моттрам сидел за столом солиситоров. Я много раз обращал на него внимание, не зная, кто он. Инспектор выглядел человеком, тщательно следившим за своими манерами и речью. Он был сравнительно молод — не больше сорока лет, — но его спокойные и неторопливые ответы указывали на некоторый опыт в судебных делах. Все его поведение, казалось, говорило: «Мне не слишком нравится накидывать петлю на чью-либо шею, но убийство есть убийство, и чем скорее мы отправим преступника на тот свет, тем лучше будет для общества». У него было квадратное лицо с коротким носом и проницательными глазами, явно не нуждавшимися в очках. В целом он производил впечатление солидного семейного человека, стоящего на страже общественных интересов.
Принеся присягу, Моттрам устремил взгляд на обвинителя:
— Я детектив-инспектор столичной полиции. Приняв сообщение о случившемся, я отправился в дом 12 на Гроувнор-стрит, куда прибыл без пяти семь вечера 4 января.
— Что там произошло?
— Меня проводили в комнату, называемую кабинетом, где я обнаружил обвиняемого в обществе мистера Флеминга, дворецкого и констебля Хардкасла. Я опросил троих последних, которые сообщили мне то, о чем уже дали показания в суде. Потом я спросил обвиняемого, хочет ли он что-нибудь сказать. На это он ответил: «Если вы уберете из комнаты этих гарпий, я попытаюсь объяснить вам, что случилось». Я попросил остальных выйти, закрыл дверь и сел напротив обвиняемого. Процитированное инспектором заявление подсудимого совпадало с тем, которое зачитал в своей вступительной речи генеральный прокурор. Когда Моттрам повторял его бесстрастным голосом, оно звучало еще менее убедительно. А когда дело дошло до наркотика в виски, вмешался сэр Уолтер:
— Подсудимый говорил вам, что покойный протянул ему стакан виски с содовой, что он выпил половину и поставил стакан на пол?
— Да, около его стула.
— Думаю, инспектор Моттрам, вы трезвенник?
— Да.
— Изо рта подсудимого пахло виски? — вкрадчиво осведомился обвинитель.
— Нет.
Ответ произвел эффект, подобный взрыву бомбы, так как его простота и естественность были очевидны для присяжных.