„Но ведь и вы не заметили“, — вертелось на языке у Мартынова, но он благоразумно промолчал.
Генерал с отвращением отодвинул от себя снимки.
— Свободны.
— Дело будем вести мы?
— С какой стати? — буркнул генерал. — У МУРа есть дела поважней. Передайте в район.
У МУРа не было более важных дел, чем убийства. Но Мартынов понимал, что генерал хочет как можно скорее забыть о том, как он облажался. Поэтому только и сказал:
— Слушаюсь…»
* * *
— Так Мартынов попал в Таганскую прокуратуру, — объяснил Леонтьев, когда главка была выведена на принтер и внимательно прочитана соавторами. — И там встретился со следователем Авдеевым, который вел дело о самоубийстве художника Егорычева…
Глава шестая. ИНТЕРМЕДИЯ
«Со следователем Таганской межрайонной прокуратуры Авдеевым Мартынов был знаком еще с тех времени, когда оба учились в Высшей школе МВД, только Авдеев был на три курса младше. Получив диплом, Мартынов пошел на оперативную работу в милицию, Авдеев — следователем в прокуратуру. Быстрой карьеры оба не сделали. Мартынов — из-за неумения себя подать, Авдеев — из-за юношеского романтического отношения к профессии, которого не вытравили из него годы рутинной службы. В каждом деле он старался найти второе дно, в самой банальной уголовщине ему мерещились короли преступного мира, управляющие этим миром из глубокого подполья. Он вцеплялся в дело, как клещ, заваливал оперативников следственными поручениями, назначал десятки экспертиз. Несколько раз благодаря своей дотошности ему удавалось раскрывать масштабные преступления, но у подавляющего большинства дел никакого второго дна не было, рвение Авдеева приводило к тому, что следствие затягивалось до бесконечности, и это вызывало законное недовольство начальства. Поэтому в свои тридцать семь лет он все еще имел классный чин юриста первого ранга, что, по армейским и милицейским меркам, соответствовало званию капитана. Но это его не охлаждало, в своем деле он был поэт, и, как всякий настоящий поэт, даже если его не печатают, продолжает писать стихи, потому что не может их не писать, так и Авдеев вгрызался в каждое дело со страстью кладоискателя.
Когда Мартынов вошел в его кабинет, следователь сидел с закрытыми глазами, откинувшись на спинку стула, сцепив на затылке руки и вытянув длинные ноги так, что они далеко торчали из-под стола. На экране монитора плавали разноцветные рыбы, как в аквариуме. Авдеева можно было принять за глубоко задумавшегося человека, если бы не легкое похрапывание и посвистывание.
Мартынов приоткрыл дверь и со стуком закрыл. Следователь встрепенулся, деловито поправил галстук, схватился за компьютерную мышь и недовольно оглянулся, как человек, которого отвлекают от дела. Но тут же узнал Мартынова и заулыбался во все тридцать два зуба, крупных, как кукурузные зерна.
— Гоша, ты? Какими ветрами?
Авдеев был длинный и худущий, как Дон-Кихот. Пиджаки висели на нем, как на вешалке, а в форменном мундире, в который ему приходилось облачаться по торжественным случаям, он болтался, как пестик в ступе.
— Привет, Димон. — Мартынов пожал следователю узкую руку. — Как жизнь молодая?
— И не спрашивай! Завал, не продохнуть. И это в феврале. Вот я и думаю: если такая зима, какое же будет лето?
Зимние месяцы в милиции и прокуратуре считались периодом относительного затишья. С наступлением весны природа оживала: из-под снега лезли старые трупы, их так и называли — „подснежники“, новых тоже не убывало.
— Ты по делу? Или так?
— По делу. Заодно решил и к тебе заглянуть. Меня интересует один парень. Пустил себе пулю в голову, было в сводке. Егорычев его фамилия.
— Есть такой. Вернее, был. На мое дежурство пришлось. Кровищи! Полбашки начисто снесло, представляешь? Он что — педик?
— Это еще почему? — удивился Мартынов.
— Если человеком интересуется „полиция нравов“, то сразу возникают подозрения, что у него не все в порядке с „облико морале“.
— Нет, про это ничего не знаю. Даже не уверен, тот ли это Егорычев. Месяцев шесть назад его задержали за мелкое хулиганство, пинал машину.
— Какую машину?
— „Мазду“. Новую, из дорогих.
— Зачем?
— Выражал социальный протест.
— И что?
— Ничего. Отделался легким испугом — любовница выкупила.
— У него была любовница? — живо заинтересовался Авдеев. — Впрочем, ясен пень. Такой красавец, да если не педик, любовницы для него не проблема.
— Он был художником, — подсказал Денисов.
— В точку, Гоша. Художник. Значит, тот.
— Почему он застрелился?
— Ну знаешь! Если я буду выяснять, почему этот застрелился, а тот начал торговать наркотой, мне работать некогда будет. Для меня важно — застрелился или не застрелился,
— Об этом я и хотел спросить. Застрелился?
— Вроде бы да. Но… Есть вопросы, Гоша, есть. Первый. Хозяйка квартиры, которую он снимал, показала, что Егорычев был если не совсем голодранцем, то уж человеком не больно-то состоятельным. За квартиру иногда по три месяца не платил. А у него нашли около трех тысяч американских денежек. Точнее — две тысячи семьсот. Валялись в серванте. У тебя в серванте валяются три тысячи зеленых рублей?
— Нужно глянуть. Но почему-то кажется, что не валяются.
— И у меня не валяются. Интересно, да? А у Егорычева валяются. То он за квартиру не платит, а то вдруг пьет коньяк „Хеннесси“. Второй вопрос… Впрочем, прочитай протокол, сам поймешь.
Авдеев извлек из папки протокол осмотра места происшествия и терпеливо ждал, когда Мартынов его прочитает.
— Понял, какой второй вопрос?
— Ствол.
— Правильно, ствол. Не какая-то пукалка, переделанная из газовика. Даже не „тэтэшник“. На секундочку — „Таурус“, лицензионная копия итальянской „Беретты“. Такой ствол хороших денег стоит. Я отправил его на экспертизу и сделал запрос в отдел разрешений. Ствол чистый, ни по каким криминальным делам не проходил. А насчет владельца ответили вот что…
Длинными ловкими пальцами, привыкшими к работе с бумагами, Авдеев перебрал документы в деле и извлек компьютерную распечатку.
— „Автоматический пистолет ''Таурус''“, модель ПТ-99, производитель „Forjas Taurus SA“, Бразилия, регистрационный номер TLR 37564. Владелец — гражданин РФ Рогов Алексей Вениаминович, шестидесятого года рождения, москвич, место работы — генеральный директор архитектурно-строительной фирмы „Дизайн-проект“. Твой Егорычев точно не педик?
— Да что ты привязался ко мне с этим педиком? — разозлился Мартынов.
— Объясняю. Какая хрень может связывать генерального директора архитектурно-строительной компании, солидного человека в годах, и никому не известного молодого художника? Просится: нетрадиционная сексуальная ориентация. По нынешним временам дело житейское. Нет, скажешь?
— Брось. Что угодно может связывать. Или ничего.
— Тогда остается один вариант — пистолет был украден. Сам Егорычев украл. Или купил краденый.
— Заявление о пропаже пистолета было?
— Хорошо мыслишь, Гоша. Не было. Значит, что? Или этот Рогов до сих пор не знает, что пистолет у него сперли. Или… В общем, послал я ему повестку на завтра. Думаю, кое-что прояснится.
— Ты не возражаешь, если я поприсутствую на допросе? — не очень уверенно спросил Мартынов, не совсем понимая, для чего ему влезать в это дело.
— Возражаю? Приветствую! Помощь такого профессионала, как ты, для меня просто неоценима!
— Трепло, — усмехнулся Мартынов. — Лучше введи меня в курс дела. Из того, что не вошло в протокол. Что за квартира?
— Квартира как квартира. Однокомнатная, но большая, с большой кухней. Вся завалена какой-то мазней — я даже не знаю, как еще это можно назвать. Вообще-то я не великий знаток искусства, знаешь ли, особенно всякого там абстракционизма. Для меня картина — это картина. Если на картине стол, это и должен быть стол. Если человек — то человек. А весь этот авангардизм — это не для меня. Но парень именно такую ерунду и рисовал. Сплошные пятна, кривые фигуры, и никакого смысла. Но я своих эстетических пристрастий никому не навязываю.
— Что еще?
— Показания соседей и консьержки. Вернее, консьержа. Из военных, полковник в отставке. Жизнь Егорычев вел тихую, не буянил, не устраивал оргий. Иногда приходили женщины, приличные. Иногда мужчины, не очень приличные. Судя по всему, такая же богема, как и он сам. Художником, как я понял, он был не особо удачливым, картины продавались плохо, о выставках мог только мечтать. Вот я и спрашиваю себя: может равнодушие общества к его таланту быть причиной самоубийства?
— Кто их, художников, знает! — неопределенно отозвался Мартынов. — Тонкие натуры. Полгода назад он был похож на человека, которого жизнь достала по полной программе.
— Гоша! Ему было двадцать пять лет! Вникни — всего двадцать пять! Из-за чего стреляются в двадцать пять лет?
— Из-за любви.
— И это говоришь ты? — поразился Авдеев. — Не ожидал услышать такое от муровского опера, специалиста по раскрытию сексуальных преступлений!
— Из-за чего, по-твоему, стреляются в двадцать пять лет? — огрызнулся Мартынов
— Из-за белой горячки. От наркоты. Но ничего такого экспертиза в крови не обнаружила. Ни алкоголя, ни наркотиков. Что и заставляет меня отнестись к этому случаю с присущей мне серьезностью.
— Хватит трепаться, Димон. Давай по делу.
— По делу так по делу. Вот ты прочитал протокол осмотра места происшествия. Тебя ничего не удивило?
— Две рюмки?
— Да, две рюмки с коньяком „Хеннесси“. Не одна, а именно две. Егорычев достал вторую не по случайности, поскольку обе были наполнены. Но почему-то не выпиты. Правда, пальчики на обеих принадлежат Егорычеву. Но вот зажигалка… Между прочим, изящная штуковина. И, заметь себе, золотая. Зажигалка — единственный предмет в квартире, на котором не обнаружены отпечатки Егорычева. Зато присутствуют другие пальчики. Некоего мистера или миссис Икс. Для кого и была наполнена вторая рюмка. В картотеке их нет. И это, Гоша, еще не все.
Авдеев извлек из папки еще один документ.
— Заключение криминалиста. „Расположение отпечатков на рукояти и спусковом крючке пистолета свидетельствует о его крайне неудобном для произведения выстрела положении пистолета в руке лица, производившего выстрел“. Если перевести с канцелярского на русский, это значит, что Егорычев держал пистолет вот так…
Авдеев достал из сейфа табельный „ПМ“ и выщелкнул обойму.
— На себе не показывай, — предупредил Мартынов.
— Не буду. Здесь прилагается схема расположения отпечатков пальцев на рукоятке. Если располагать пальцы, следуя этой схеме, получится вот что. — Авдеев взял „Макаров“ в руку таким образом, что на курке оказался не указательный, а большой палец. — Понял? Выстрелить, конечно, можно и из такого положения, но кто мне объяснит, для чего нормальному, без физических отклонений, здоровому парню нажимать на курок подобным образом? Вижу по лицу твой ответ: никаких! И наконец вот это: „Входное пулевое отверстие расположено в двух сантиметрах над правым ухом, выходное — сверху в сантиметре от левой брови“. Это он не просто большим пальцем нажал на курок, но еще и с вывертом, почти сзади.
Авдеев загнал на место обойму, убрал пистолет в сейф и заключил:
— Вот теперь все. Что скажешь?
Мартынов подошел к окну. Некоторое время молча смотрел, как с низкого серого неба валит крупными хлопьями снег, укладывается на ветках деревьев и проседает на черных слякотных тротуарах. Наконец спросил:
— Думаешь, инсценировка?
— Да, Гоша, именно это я и думаю. Инсценировка, причем не очень умелая. И прокурор со мной согласен, хотя, как ты сам понимаешь, лишняя головная боль ему ни к чему. В общем, дело возбуждено, приказано сформировать оперативно-следственную группу.
— Что ж, Димон, бог в помощь.
Авдеев словно только и ждал этих слов, чтобы снова начать ерничать.
— Очень на Него рассчитываю. А почему? Потому что стою на страже интересов Его. Ибо даровать человеку жизнь и отнимать ее — это прерогатива не человека, но Бога.
— Ладно, поеду. На какое время ты вызвал Рогова?
— На десять. Будешь?
— Постараюсь быть, — неопределенно пообещал Мартынов.
Но он уже твердо знал, что обязательно будет.
* * *
К началу допроса Мартынов опоздал. Ночью вдруг ударил мороз под двадцать, его старая „шестерка“ не завелась. С полчаса он, матерясь, чистил клеммы, менял свечи. Бесполезно. Только окончательно посадил аккумулятор и перемазался. Пришлось возвращаться домой и отмывать руки. Потом тащился на маршрутке по гололеду. Когда добрался, наконец, до прокуратуры и вошел в кабинет Авдеева, тот заканчивал заполнение протокола: анкетные данные свидетеля и прочие формальности. Рогов держался спокойно, хотя и чувствовалось, что он встревожен вызовом в прокуратуру. Поздоровавшись молчаливым кивком, Мартынов повесил „аляску“ и шапку на вешалку у двери и сел в сторонке. Авдеев представил его:
— Старший оперуполномоченный МУРа майор Мартынов Георгий Владимирович. Он будет присутствовать при нашей беседе. Не возражаете?
— А я могу возражать?
— Вы правы, нет. Мой вопрос продиктован присущей мне вежливостью. Распишитесь, что предупреждены об ответственности за отказ от дачи показаний и за дачу ложных показаний.
Пока свидетель расписывался, Мартынов внимательно его рассмотрел. Коренастый, чуть ниже среднего роста, крепкий, с широкими плечами. Подобранный, как сохранивший форму боксер. За его внешностью угадывался образ жизни: тренажеры, бассейн, теннисный корт. Короткие черные волосы, низкий лоб, выбритое до синевы лицо с твердым подбородком. На безымянном пальце правой руки — обручальное кольцо с алмазной гранью. Взгляд жесткий, уверенный. Чувствовалось, что это человек, который знает себе цену.
— Давайте начнем, — предложил Авдеев, когда с формальностями было покончено. — Господин Рогов, вам принадлежит пистолет марки „Таурус“ ПТ-99 номер TLR 37564. Я не ошибаюсь?
— Да, у меня есть пистолет „Таурус“. Номера, естественно, не помню. Но разрешение на него в полном порядке. А в чем дело?
— Где сейчас находится этот пистолет?
— Там, где и всегда. Дома.
— В вашей московской квартире?
— Нет, в загородном доме.
— Вы утверждаете, что пистолет находится у вас, вы его не передавали в чужие руки, не продавали, не теряли, у вас его не похищали?
— Да, утверждаю. Вы можете наконец объяснить, что происходит?
— Могу. Дело в том, что пистолет „Таурус“, зарегистрированный на ваше имя, был обнаружен на месте происшествия в одной московской квартире. Из него был произведен выстрел, о чем составлено соответствующее заключение эксперта. Хотите посмотреть на этот документ?
— Зачем? Я вам и так верю. Но… Вы уверены, что это не ошибка?
— Более чем. Есть немного вещей, в которых я так уверен. Что вы на это скажете?
— Только одно. Я по-прежнему считаю, что пистолет находится в моем доме, а если это не так, то собираюсь немедленно подать заявление о пропаже.
— На вашем месте я именно так бы и поступил, — одобрил Авдеев. — Где вы храните пистолет? В сейфе?
— Нет, в кабинете, в нижнем ящике письменного стола.
— Ящик запирается?
— Да.
— Ключ носите с собой?
— Зачем? Он лежит в другом ящике стола, в верхнем.
— Значит, любой человек, проникший в ваш дом, может отпереть стол и взять пистолет?
— В мой дом не так-то легко проникнуть. Он оборудован современной системой охранной сигнализации.
— Это может быть человек, которого вы сами привели в дом, — высказал предположение Авдеев. — Скажем, ваш гость.
Рогов усмехнулся со смесью снисходительности и презрительности.
— Извините, господин следователь, но мои гости не имеют привычки шарить по чужим столам.
— Когда вы видели пистолет последний раз?
— Месяца два назад. Или даже три, не помню.
— Странно. Вы каждый день сидите за своим письменным столом и три месяца не заглядывали в ящик?
— Каждый день с утра до вечера я провожу в офисе или езжу по объектам. У меня остается не так уж много времени, чтобы сидеть за столом. А когда нужно поработать, я работаю, а не шарю по ящикам. Я знаю, что пистолет под рукой, мне этого вполне достаточно. Разрешение распространяется только на его хранение, да носить его с собой я не собирался — к чему мне это? А дома оружие не повредит. Времена сами знаете какие.