— Это мы знаем, это мы с майором Мартыновым очень хорошо знаем, — покивал Авдеев. — Перейдем к другой теме.
* * *
— Мы еще не закончили с этой, — возразил Рогов. — Вы нашли мой пистолет. Выяснили, что он был у меня украден. Вор арестован?
— Мы вернемся к этому позже. Прошу извинить, господин Рогов. Не хотелось бы цитировать плохие фильмы, но вопросы здесь задаю я. И в каком порядке их задавать, определяю тоже я.
— Да, конечно. Спрашивайте.
— Вам что-нибудь говорит такая фамилия: Егорычев?
— Егорычев? Не припоминаю.
— Константин Иванович Егорычев. Художник, — подсказал Авдеев.
— А, этот! — Лицо Рогова исказила брезгливая гримаса. — Да, знаю.
— Когда вы с ним познакомились? Где? При каких обстоятельствах?
— Месяца четыре назад. В конце лета. Но я не стал бы называть это знакомством. Видел я его, в общей сложности, минут двадцать, и никакого желания видеть снова не испытываю. Мне был нужен специалист по интерьерам. Жена порекомендовала своего знакомого, интересного, как она сказала, художника. Я посмотрел его работы и от его услуг решительно отказался.
— Значит, вас познакомила с Егорычевым ваша жена?
— Да, она часто бывает на разных выставках, художественных тусовках и тому подобных мероприятиях.
— Почему вы отказались от услуг Егорычева?
— Бездарь он, вот почему. Много гонору, куча амбиций, а работы — мазня. Современная живопись хороша тем, что в ней может уютно существовать любая бездарность. Достаточно имиджа гениального, но непризнанного художника. Слишком мало специалистов, которые по-настоящему разбираются в современном искусстве. Моя жена к ним, к сожалению, не относится.
— А вы разбираетесь? — полюбопытствовал Авдеев. — Вы же бизнесмен, если судить по вашей должности.
— Возможно, я произвожу впечатление человека, далекого от искусства. Наверняка произвожу, раз вы задали этот вопрос. Да, я бизнесмен, но по образованию архитектор. В свое время закончил Московский архитектурный институт, и кое-что в живописи понимаю. Не на уровне эксперта, конечно, но талантливую работу от бездарной мазни отличить могу. Так что можете мне поверить: этот ваш Егорычев — бездарный мазила, вот и все.
— Он такой же мой, как и ваш, — усмехнулся Авдеев. — Но как-то слишком нервно вы на него реагируете. Знакомы были всего двадцать минут, а говорите как о заклятом враге.
— Меня дико раздражает этот тип людей. Вы сказали, что он художник. Заверяю вас: никакой он не художник и художником никогда не станет. Он всего лишь считает себя таковым и пытается убедить в этом весь мир. Он никогда не умел, не умеет и не желает работать, а быть причисленным к художественной элите ох как хочется. Он попросту неудачник, этот ваш Егорычев. А я терпеть не могу неудачников. Это бесполезные люди, само существование их бессмысленно. Ничего не добившись в жизни из-за собственной лени, они ни на что не способны, кроме как жаловаться на невезение. Знаете, что я могу сказать по этому поводу? Никакого невезения не существует. Есть только лень и безволие. Такие типы, как Егорычев, завидуют людям вроде меня, но даже представить себе не могут, сколько приходится работать, чтобы в наше время удерживаться на плаву. В первые годы, когда моя фирма еще не встала на ноги, мне приходилось работать по шестнадцать часов в сутки без праздников и выходных. Да, по шестнадцать часов! И вовсе не потому, что я трудоголик. Я уже тогда знал главную формулу успеха. Она очень простая: хочешь чего-то добиться — работай. Чем больше работаешь, тем ближе успех, а вместе с ним деньги и положение. А кто не хочет работать, пусть дохнет от голода под забором, спивается или идет воровать — это его собственный выбор. Минутку! — вдруг перебил себя Рогов. — Кажется, я начинаю понимать смысл ваших вопросов. Мой пистолет украл Егорычев?
— Не могу сказать „да“, не могу сказать „нет“, — ушел Авдеев от ответа. — Определенно могу сказать только одно: он был обнаружен в квартире, которую снимал Егорычев. Большие Каменщики, дом двадцать. Не случалось в ней бывать?
— Боже сохрани! С чего? Я же сказал, что общался с Егорычевым не больше двадцати минут в офисе!
— Скажу больше, господин Рогов, — продолжал Авдеев, внимательно наблюдая за реакцией собеседника на свои слова. — Пуля из вашего пистолета послужила причиной смерти гражданина Егорычева.
Рогов окаменел. Мартынов подумал, что если это игра, то в нем погиб великий артист.
— Его… убили? — наконец выдавил он из себя.
— И снова не могу сказать ни „да“, ни „нет“. Такая уж у нас, господин Рогов, профессия. Он найден в квартире мертвым, с простреленной из вашего пистолета головой. По многим признакам, самоубийство…
— Господи боже! Он покончил с собой?! Невероятно, вот уж от кого я этого не ждал!
— Но и убийство тоже не исключено, — закончил свою мысль Авдеев. — Пока версия не подкреплена бесспорными фактами, она остается всего лишь предположением.
Авдеев закурил и принялся разыскивать среди бумаг пепельницу.
— Вы не угостите меня сигаретой? — попросил Рогов.
— Да, конечно. Но мне казалось, что вы не курите.
— Курю. Редко, дома. Трубку. Но сейчас…
— Понимаю, нервы.
Авдеев с готовностью предложил собеседнику пачку „Явы“ и зеленую пластмассовую зажигалку „Крикет“. Рогов прикурил и протянул зажигалку следователю, но тот, занятый поисками пепельницы, лишь кивнул: положите на стол. Пепельница, наконец, нашлась. Рогов курил нервными затяжками, лицо у него было тяжелым, мрачным и словно бы даже слегка растерянным.
— Такова человеческая психика, — проговорил он с кривой усмешкой. — Только что сказал, что убивать таких надо. А вот… Дрянь был человек, а все равно… Пусть бы, черт его побери, жил. Давайте продолжим. У вас есть еще вопросы? Надеюсь, вам не придет в голову подозревать меня в убийстве Егорычева?
— Я следователь. И не могу отбросить без проверки никакие предположения, даже самых фантастические.
— Но это же нелепость! Сами посудите: я его застрелил, оставил на месте преступления свой пистолет и преспокойно удалился ждать, пока меня вызовут в этот кабинет. Бред! А впрочем… Не мне вас учить. Делайте, что считаете нужным. У меня только один вопрос: я арестован?
— Ни в коем случае! — горячо запротестовал Авдеев. — У меня нет ни малейших оснований для вашего ареста. А вот подписку о невыезде возьму — это мое право. И произведу в вашем загородном доме обыск.
— Вы собираетесь сделать это сегодня?
— Прямо сейчас. А чего тянуть? Надеюсь, у вас возражений нет?
— Возражений у меня нет, это ваше право. Но у меня просьба. Я не хотел бы, чтобы при обыске присутствовала жена. Не хочу, чтобы она это видела. Вы разрешите ей позвонить?
— Звоните. Но мне все равно придется вызвать вашу жену для беседы.
— Я понимаю.
— Очень хорошо, что мы понимаем друг друга. Подпишите, пожалуйста: „Протокол мной прочитан, с моих слов записан верно“.
Рогов скользнул по тексту рассеянным взглядом и поставил подпись.
— Теперь я могу сделать звонок?
Авдеев подвинул к нему аппарат:
— Звоните.
— У меня мобильник.
— Тогда вам лучше поговорить в коридоре. Нам не хотелось бы смущать вас своим присутствием при разговоре с женой. Разговор, как я понимаю, будет нелегким.
— Нет. Я просто попрошу ее задержаться в Москве.
— А как объясните?
— Скажу, что буду на даче с деловыми знакомыми, с которыми не хочу ее знакомить. А когда она сможет приехать, перезвоню. Я не люблю врать жене.
— И в данном случае не соврете, — отметил Авдеев. — Потому что мы действительно ваши деловые знакомые, и вы действительно не хотите нас знакомить с женой. Но все же лучше говорить без свидетелей.
— Спасибо, вы очень любезны.
Едва за Роговым закрылась дверь, Авдеев ткнул в пепельницу недокуренную сигарету, извлек из ящика письменного стола небольшой полиэтиленовый пакет, в какие складывают вещественные доказательства, и аккуратно, взяв зажигалку двумя пальцами за торцы, опустил ее в пакет.
— Димон! — предостерег его Мартынов. — УПК для тебя нет? Не знаешь, как берут отпечатки пальцев?
— При чем здесь УПК, при чем здесь УПК? Не беру я никаких отпечатков. Я просто хочу сравнить пальчики эти и на той зажигалке. Просто сравнить. Ну, такой вот я любознательный человек. Посиди, развлеки Рогова разговором. Я быстро.
С этими словами Авдеев спрятал пакет в карман и вышел с озабоченным видом.
— Следователь сказал, что его вызвали к прокурору, — сообщил Рогов, входя в кабинет. — Как вы думаете, это надолго?
— Кто знает! Начальство. Дозвонились?
— Да, спасибо. Вы в самом деле из МУРа?
— В самом деле. Не похож?
— Честно говоря, нет. Я бы принял вас за муниципального чиновника средней руки.
— И не слишком бы ошиблись. По количеству бумаг, с которыми приходится иметь дело, я вполне чиновник средней руки. А вы владелец компании или наемный менеджер?
— И то, и то. Компания принадлежит мне. Я же ею руковожу. Старое правило: если хочешь сделать что-то хорошо, делай сам.
— Чем занимается ваша фирма? „Дизайн-проект“ — это что?
— Архитектурно-строительная компания. Делаем проекты и строим коттеджи по Москве и области, у нас есть специалисты по перепланировке городских квартир. Моя компания существует уже восемь лет. Сначала это было небольшое архитектурное бюро, я сам искал клиентов, желающих перестроить квартиры в старых домах, бывших коммуналках, делал проект, составлял смету, утверждал все бумаги, нанимал строительную бригаду. Позже взял на работу интересных архитекторов, специалистов по интерьеру, собственных строителей. Мы давно уже занимаемся не только квартирами, но и загородными домами. Вы не представляете, какое чувство испытываешь, когда видишь красивый особняк, который возник из ничего, из твоего воображения. Как говорит современная молодежь, — кайф.
— Ну почему? — возразил Мартынов. — Очень даже представляю. Когда удается засадить опасного преступника, я тоже испытываю кайф. У вас большая семья?
— Да как сказать… Мою жену зовут Ирина Александровна. Три года назад она закончила Институт культуры. Есть двое детей от первого брака. Сейчас они уже достаточно взрослые, младшему — шестнадцать, старшей — восемнадцать. Мы часто видимся. Дети есть дети.
Немного поколебавшись, Рогов достал портмоне. Это был „Монблан“, стоило портмоне около тысячи долларов. Однажды такое попалось в вещдоках, даже из соседних отделов прибегали посмотреть, что же это за хреновина, которую опер может купить за полугодовую зарплату, если при этом ничего не есть.
Как многие западные бизнесмены, Рогов носил фотографии своей семьи в бумажнике. Под прозрачной пленкой был небольшой цветной снимок — подросток и девушка с серьезным лицом. На другом снимке — красивая молодая женщина.
— Это сын, Игнат, в следующем году заканчивает школу. Это дочь, Екатерина, студентка МГУ.
— Симпатичные у вас дети, — заметил Мартынов. — А это кто?
Рогов неожиданно помрачнел и убрал портмоне.
— Жена, — коротко объяснил он.
Наступившую паузу, почему-то довольно тягостную, прервало появление Авдеева.
— Все в порядке, „УАЗ“ дают. Господин Рогов, вы на машине?
— Да. Мой „мерседес“ внизу. К вашим услугам, если желаете.
— Нет, мы уж на своем транспорте. Зачем привыкать к тому, что никогда не будешь иметь? Спускайтесь вниз и грейте двигатель. Мы подойдем через пятнадцать минут. Теперь, Гоша, с тобой, — продолжил он, когда Рогов ушел. — Прокурор подписал приказ. В оперативно-следственную группу включен майор Мартынов.
— Димон, охренел?! — заорал майор Мартынов. — Мало у меня своих дел? У меня педофил в разработке, у меня сорокалетнему гомосексуалисту горло перерезали прямо в баре. А ты еще хочешь свалить на меня своего художника?
— Гоша, ты же сам проявил интерес к этому делу, верно? Согласись, что твое знакомство с Егорычевым может быть полезным для следствия.
— Да не было никакого знакомства! Я видел его раз в жизни!
— Гоша, приказ есть приказ.
— Твой прокурор мне не указ! У меня свое начальство.
— С твоим начальством приказ согласован. Кончай кобениться, а? Лучше вникай. В знак безмерной дружбы я дам тебе дело домой. Хотя не имею на это права. Но чего не сделаешь для хорошего человека!
Он завязал на папке тесемки и положил ее на ладонь, как официант, разносящий шампанское на светском рауте.
Мартынов молча взял папку.
— Значит ли это, что мы договорились?
— Да, твою мать, значит!
— Ты даже не представляешь, как я счастлив! — пропел Авдеев и тут же подозрительно спросил: — Что-то больно легко ты согласился, Гоша! Почему?
— Не устоял перед твоим обаянием, — буркнул Мартынов.
* * *
Так он ему и сказал почему.
Но сам знал.
Потому что он узнал женщину с фотографии из портмоне Рогова. Это была та самая дама, с которой он видел покойного Константина Егорычева в отделении милиции полгода назад.
И которая назвала его своим любовником».
Глава седьмая. КРУГИ НА ВОДЕ
Сенсационная информация о таинственной смерти Незванского, появившаяся в «Российском курьере», была перепечатана всеми таблоидами и даже серьезными изданиями, но никакого развития тема не получила. Будто камень, брошенный в воду, булькнул и не дал никаких кругов. Не появилось даже ни одного некролога, что было и вовсе странно. Уход из жизни деятелей культуры, гораздо менее известных, чем Незванский, всегда отмечался в СМИ прочувствованными откликами других деятелей культуры.
Ничего не происходило и в милиции. Сосед Леонтьева Василий Петрович, который зашел вернуть краскопульт, рассказал, что никаких заявлений об исчезновении Незванского не поступало, никто не звонил, никто не вызвался его опознать. Приезжал какой-то журналист из «Российского курьера», и все. Как будто и не было человека.
— И что теперь? — спросил Леонтьев.
— Да ничего. Отправили труп в областной морг. Если ничего не всплывет — в крематорий, и дело с концом.
Через несколько дней позвонила секретарша «Российского курьера»:
— С вами хочет поговорить Владимир Георгиевич. Соединяю.
— Валерий Николаевич, у нас проблема, — прозвучал в телефонном динамике озабоченный голос главного редактора. — Надо бы дать некролог, но не можем найти для него автора. Обзвонили десятка два критиков и писателей. Никто Незванского не знал, а о романах говорить не хотят.
— Смоляницкому, генеральному директору издательства «Парнас», звонили?
— Первым делом.
— Тоже отказался? — удивился Леонтьев.
— Наотрез. Сказал, что для него это очень большая утрата. Писать о друге — надрывать себе сердце. Не могу, говорит, и не просите, слишком тяжело. Может быть, вы напишете? Всего страничку, обтекаемо?
— Нет, Володя. Я его ни разу в глаза не видел, а мое мнение о его сочинениях ты знаешь.
— Никто его не видел. Прямо человек-невидимка.
— Я знаю, кто напишет, — сказал Леонтьев. — И с большой готовностью.
— Кто?
— Туполь.
— Он в Америке.
— Ну и что? Созвонитесь. Есть электронная почта. Но это вряд ли будет некролог. Скорее — осиновый кол.
— Не годится. Мы все-таки серьезное издание, вынуждены соблюдать приличия…
— Удивляет другое, — озадаченно проговорил Акимов, слушавший разговор по громкой связи. — Надрывать себе сердце некрологом о друге — ну, допустим. А как насчет того, чтобы организовать ему достойные похороны? Или отправить тело в Германию?
Леонтьев изумился:
— Паша, да ты никак сам поверил в свою липу! Кому устраивать достойные похороны? Смоляницкий наверняка знает, что с Незванским все в порядке!
— Откуда?
— Оттуда. Позвонил в Гармиш-Партенкирхен. Ты же сам об этом говорил!
— Да? В самом деле. Совсем из головы вылетело. Заскок!..
Если в газетах смерть знаменитого автора детективов не стала событием, то в Интернете она вызвала бурное обсуждение. Но обсуждали не романы Незванского, а остро интересующий всех вопрос, сам ли он свои романы писал? Обсуждение сразу перекинулось на других популярных авторов. Необычайно плодовитая Донцова пишет сама или на нее работают безымянные «литературные негры»? Акунин? Маринина? Имена этих авторов были знаками времени, как для 70-х годов Трифонов, Нагибин и Солженицын с «Одним днем Ивана Денисовича», для начала 80-х — Астафьев и Владимов с «Верным Русланом», для позднеперестроечных 80-х Гроссман с романом «Жизнь и судьба», который был арестован КГБ и только чудом уцелел единственный экземпляр, Рыбаков с «Детьми Арбата», тот же Солженицын с «Красным колесом», хлынувшая в Россию, как через прорвавшуюся плотину, эмигрантская литература, до тех пор бытовавшая в самиздате. И вот, докатились, с сарказмом констатировали известные критики, уже и Незванский писатель — это и есть чаемые плоды демократии и свободы? Но факт оставался фактом. Мечта Некрасова о том, что «не милорда глупого, а Белинского и Гоголя мужик с базара понесет», сбылась с точностью до наоборот.