в Штаты. Да у меня глаза тогда из орбит выкатывались и не закатывались обратно.
Сначала частный самолет. Я кожаных кресел до этого ни разу в жизни не видел. Потом
Лос-Анджелес. А затем и его дорогущий особняк, где всё было чужое. Даже стены орали о
том, что я — чужак. Я — грязный придурок, который ступил своими ногами на дорогие
ковры. Как же я ненавидел себя, мать, Джека, всех. Наверное, около года я прятался ото
всех, боялся людей. Они же были нормальными…
— Знаю, брат. Я прошёл все то же самое, — сказал Стефан и накрыл руками руки Макса.
— Я знаю.
— Ты знаешь, каково это, чувствовать себя ненужным своей собственной матери?
Женщине, которая дала тебе жизнь? Да, у тебя вообще её не было. Но лучше так, чем всю
жизнь быть второсортной игрушкой в её руках. Господи, тогда забота Джека казалась чемто диким, донельзя неправильным. И ты видишь, что лишь спустя двадцать лет я
подпустил его к себе… Зря. Теперь он мертв. Мне нельзя никого любить. Просто нельзя!
— Моя юность была точь-в-точь, как твоя. Только возвращался я не к мамаше в убогую
квартирку, а в ещё более убогий детдом. Знаешь, что это за место? Это холодное, сырое
помещение с кучей озлобленных на жизнь детей и подростков. Они настолько несчастны, что в их душах нет света. Они могут убить тебя, забить до смерти. Там образуется два
лагеря: те, кто бьют и те, кого бьют. Я всегда был во втором. Но когда вырывался на улицу, становился зверем. Нет… не хочу об этом. Суть в том, что Джек подарил жизнь и мне.
Скажи, ты простил её, да?
— Нет… Мне просто не за…
— Простил, конечно. Я понимаю тебя, Макс. Клянусь, понимаю. Любовь, порой, разрушает, а не созидает. А больная любовь — и подавно. Они все были такими.
Одержимыми. Больными. Сумасшедшими.
— О чём ты, Стеф?
— Твои «бабочки». У них у всех крыша ехала после общения с тобой. Ты — грёбаный
Синяя Борода! Что ты с ними делал? Они были помешаны на мыслях о мести, о суициде.
Постоянно говорили, с какой радостью они бы тебя убили, даже расписывали сцены
убийства в деталях. Лишь единицы говорили, как хотели бы начать жить с нуля, забыть
весь кошмар прошлой жизни и просто начать жить. Боже, какой я придурок. Я соучастник
преступления! И был им столько лет. Ты бил их? Насиловал? Тебе становилось легче?
— На все твои вопросы могу ответить — да. Они шлюхи, причем «элитные». Ты же
понимаешь, что значит слово «элитные». Самые грязные, потасканные, развратные
шлюхи, которые были в этих борделях. Их жизнь — звон монет. И я не скупился. У всего
есть цена. И у боли тоже. Я платил, они терпели боль. Плевать я хотел на то, что было с
ними после. Кстати, что?
— Ничего хорошего. Я скоро свихнусь от нахождения рядом с тобой, у них и подавно не
было шанса сохранить рассудок. Есть один приют, я их туда устраивал. Правда, парочка
сохранила умение мыслить трезво. Они просили помочь им начать новую жизнь, и я
помог. Наверное, работают сейчас где-то. Мне нет прощения, — горько произнес Стефан, его разрывало на части. — О чём я думал?! О чём? И... чем?
— Не вини себя, Стеф. Единственный человек, который во всем виноват — я. И только я.
Я болен, знаю. Я не знаю только, что делать сейчас.
— Нет, я виноват. Я просто смотрел на твои зверства. Чертово чувство единения! Ты
знаешь, что я всегда буду молчать и делить с тобой всё, что бы жизнь тебе не подкинула.
Ты стал мне родным, это даже не обсуждается. Не требуется слов, красивых фраз, признаний. Я всегда буду стоять на твоей стороне, но мне от этого больно. Потому что я
привык поступать правильно, а это… это ни разу не правильно. Но… ты важней, чем
условности и понятия общества.
— Стеф…
— Теперь ты молчи. Я всегда буду на твоей стороне, но не сейчас. Не могу, не могу
принять то, что ты выбираешь суку, убившую твоего отца!
— Это не так… Точнее, не совсем. В общем…
— Хоть сейчас прекрати врать и выпутываться. Так и скажи, что любишь её. Что вы
чертовы Бонни и Клайд в извращенной версии. Нет, Сид и Нэнси больше подходят. Такие
же чокнутые. Правда, по степени сумасшествия вы переплюнули всех. Теперь, когда ваши
руки по локоть в крови, вы поняли, что любите друг друга. — Стефан открыл новую
бутылку и приложился сразу к горлышку. К чёрту манеры.
Макс вскочил, чуть не швырнув стул в стену, и остановился к Стефану спиной.
— Она не виновата в его смерти.
— Ещё раз скажешь это, я дам тебе бутылкой по голове. Ещё раз выгородишь эту тварь, я
лично придушу тебя!
— Я не выгораживаю её. У Джека был врожденный порок сердца. С детства, протекал в
скрытой форме.
— Что за ахинею ты несёшь? Какой порок сердца? У него было просто слабое сердце, которое стало еще слабей из-за твоих выкидонов!
— Дай мне сказать, бл*ть! Бухай и молчи. У него был порок сердца. Первый удар
случился после автокатастрофы, в которой погибла Марта. Потом он долго лечился, но
врачи пророчили ему недолгую жизнь. Как видишь, он смог обставить всех, — с
гордостью за отца сказал Макс.
— Почему я не знал об этом? — с обидой спросил брат. — Почему ты знаешь, а я — нет?
Хотя я всегда был ему ближе.
— Он рассказал мне об этом, когда я валялся в больнице. Сказал, что нужно жить, вопреки
всему, бороться за жизнь, даже если говорят, что осталось недолго. Потому что только мы
отмеряем время своей жизни. Можно прожить тридцать лет, но прожить их ярко, не
оставив за собой сожалений и обид. А можно волочить жалкое существование все
восемьдесят лет и умереть, поняв, что в этой жизни ты оставил от себя лишь труп.
— Хорошо. У него был порок сердца, о котором я не знал. Как это связано с тем, что сука
не виновата в его смерти?
— Он должен был умереть. Джек и так прожил дольше, чем живут люди с таким недугом.
Он и так один раз обманул смерть, — Макс посмотрел на Стефана, собираясь с силами, чтобы сказать ту самую правду. — И…
— Чего ты все тянешь? Ну, же, давай, скажи, что она не виновата! Потому что ты любишь
чертову убийцу!
— Не в этом дело! У отца не было в пиджаке таблеток, — выдохнул Макс и закрыл глаза.
Стефан застыл на месте. У него галлюцинации.
— Повтори.
— У него не было с собой таблеток.
— Но как?! Он же всегда их носил с собой. Что за бред? Сердечник, с пороком сердца, и
без таблеток! Ты врёшь.
— Я тебя сейчас изобью, брат. Можешь думать как угодно плохо обо мне, но не смей, слышишь, не смей обвинять меня во лжи касательно отца! Так случилось, что мы тем
утром опаздывали, сильно опаздывали. Джеку нужно было перед посещением офиса
Нарватова куда-то заехать, и время поджимало. Он что-то искал по всей комнате, скорее
всего, таблетки, и не мог найти. Я его поторопил, и он, сказав, что протянет пару часов, не
умрет, пошёл без них.
Макса разрывало на части. Виноват был он. Во всём. Всегда. Везде.
— Куда ты, мать твою, так торопился?! — прошипел Стефан, припечатывая брата к стене.
— Куда? — Схватил его за рубашку. Глаза мужчины были налиты кровью. Он был в
неадекватном состоянии. — К своей любимой бабочке, да? Так хотел её увидеть, что не
дал отцу времени найти жизненно важные таблетки?
— Отпусти меня. — Оттолкнул Стефана. — Встреча была назначена у Джека, а не у меня.
К Заре мы поехали после.
— Всё равно, она не помогла ему. Ты сам сказал, что она сидела рядом и ничего не делала.
Ни-че-го не делала!
— Да, но это не имеет значения. Она могла носиться вокруг него, делать массаж сердца, лить на него воду, да всё на свете она могла делать. Какая разница? Помочь могли только
таблетки, и то, не факт.
— Когда ты узнал про таблетки?
— Когда приехал забирать одежду Джека и таблетки. Доктор сказал, что ничего такого при
отце не было. Он ещё удивился…
— Я тоже удивлен. — Стефан стукнул кулаком по стене рядом с Максом. — Ты всем
причиняешь боль. Всех губишь.
— Стеф…
Но тот развернулся и направился к двери, безразлично махнув на брата рукой. Ему нужно
было время. Много времени. Макс проводил Стефана взглядом и отвернулся к окну. Он
был не достоин жизни. Но он жил, а его ребёнок и отец — нет.
Девушка шла по лабиринту, с трудом различая оттенки темноты перед собой. Руки
цеплялись за холодный мрамор стен, ноги спотыкались о камни. Она не могла понять, куда
идет и, главное, зачем. Над головой каркали вороны, небо стреляло грозовыми разрядами, давление в ушах нарастало. Куда же она шла? И зачем? Почему всё это происходило с ней?
Она вскрикнула, когда мертвая птица упала к её ногам. Побежала вперед, но ноги
наткнулись на лезвия. Алая кровь прорезала слепящую темноту. Боль сдавила сердце.
Карканье ворон оглушало. Зара закричала и закрыла уши руками, но это не помогало.
Раздался детский плач и слова: «Мама, зачем же так? Зачем, мама?» Еще одно мертвое
тело упало перед ней. Девушка забилась в истерике, отползая дальше от тела по грязной
земле. Труп повернул к ней голову. Джек. На лице — улыбка челси.
— Нет! Нет! Не-ет!
Ирина распахнула глаза, часто дыша. Пот заливал глаза. Очередной сон, словно картина из
«Капричос» Гойи. Очередной кошмар длиною в жизнь. Теперь её будут преследовать эти
картинки, изматывать душу, лишать сна и покоя. Она убрала с лица прилипшие волосы, стёрла пот и закрыла лицо руками. Скоро и её сердце откажет. Невозможно было такое
вынести. Невозможно! Чувствуя себя разбитой и опустошенной, Ирина встала с постели и
прошла в ванную. Её вырвало. Недомогание и слабость мешали жить. Она словно
спускалась в преисподнюю. Каждый день превратился в ад. И она осталась одна…
Девушка нервно проводила расческой по волосам, со злостью сжимая ручку. Что-то
произойдет, что-то случится… Скоро. Тьма тянула к ней свои руки. Душила. Может, она
она должна умереть? Если так, то нужно было сделать одну важную вещь — покаяться.
Иначе душа не перестанет кровоточить. Не хотелось бы умереть, захлебываясь кровью.
Она сбежала вниз, схватила яблоко со стола и стала быстро одеваться. Никакого макияжа, причесок, вычурной одежды. Джинсы, резиновые сапоги, куртка и главное — капюшон, чтобы никто не видел её лица. Ирина даже не проверила Алексея, был ли он дома. Всё
равно. Их отношениям пришёл конец, это было очевидно. Оставалось лишь ждать, когда
он выставит её из дома.
Она давила на педаль газа автомобиля изо всех сил, желая быстрее оказаться на месте.
Алтуфьевское кладбище. Опять жизнь привела её на кладбище. Порочный круг. Не жизнь, а круговорот бесконечных смертей и расплат за грехи. Почему было больно ей самой?
Ведь Макс получил по заслугам. Почему же боль отрикошетила в неё саму? Слёзы снова
подступили к глазам. Когда она их уже все выплачет, эти чертовы слёзы?! Припарковав
машину, Ирина побежала к могилам. Она знала наизусть, где находится могила Джека. Он
же снился ей каждую ночь. Его могильная плита стала её могильной плитой.
— Простите, Джек! Молю, простите, — заплакала она, падая на колени перед надгробием.
— Всем, что есть, молю — простите! Боже, разве я хотела когда-нибудь стать убийцей? Но
это написано на моей судьбе. На чертовой, поганой судьбе! Простите, Джек… — Девушка
села на мокрую землю и разрыдалась. — Я не хотела, правда. Не знаю, как это вышло.
Сам дьявол тогда вселился в меня. Ваши слова о моей малышке… Поймите, я любила её, хоть и знала о беременности всего ничего. Любила! Так же, как вы любили своего сына. —Ирина зашлась в слезах. — Это не оправдывает меня, знаю. Господи… Как тяжело.
Простите меня, Джек. Простите… Вернуть бы всё назад. Но если Бог заберёт мою жизнь, он правильно сделает. И пусть никто не поможет, как я не помогла вам. Ведь таблетки
могли вас спасти!
Реальность закружилась вокруг неё, голова еще сильней затрещала по швам. Ирина
отползла к ограждению и оперлась на него. Слезы молчаливо текли по щекам, она
держалась из последних сил. Струны души уже рвались, лопались, забрызгивая ее кровью.
Здесь, рядом с ней, под землей лежал мертвый человек. И его убила она… Её тело
обмякло и расползлось по заборчику. Руки схватили решетки. Её разрывало изнутри, на
части, на молекулы и атомы. Прах. Душа в пыль. Пальцы ослабли и отпустили решетки.
Холодно… Такой неприятный ветер. Ужасный холод пронизывает тело, замораживая
горящие внутренности. Девушка с трудом поднялась, координируя движения, отряхнула
одежду и на негнущихся ногах прошла к автомобилю.
Напиться! Вот, что ей было необходимо. Иначе сердце остановится, или она сама порежет
себе вены. В голове копошились черви, съедали её день за днем. Девушка остановилась у
первого бара. Сложно было ощущать себя, мир размывался. Да что с ней происходило?
Рука потянулась к дверце. Промахнулась. Это не ручка. Ирина протерла глаза, но лучше не
стало. Она закрыла уши руками и согнулась пополам, упираясь головой в руль. Как плохо!
Собрав все силы, она вышла из машины и зашла в бар. Заняла место в темном уголке и
заказала виски. И водку. И коньяк. Всё в больших дозах. Телефон отключила. Теперь
нужно было отключить сознание. Первый стакан пошёл. Второй, третий. Рюмки. Легкость
разлилась по венам, голову застилал туман опьянения. Стало темней, или ей кажется? И
ещё темнеет. Лёгкость всё больше растекалась по жилам. Что-то не то… Девушка упала на
диванчик, потеряв сознание.
Макс плохо понимал, что делал. Вообще, всё приобрело какой-то оттенок абсурда. Фарс.
Театр жизни. Бездарная постановка наихудшего режиссёра. И сценарист подкачал. Актёры
тоже были выбраны не самые лучшие. Шлюха и больной извращенец.
— Именно, извращенец, — сказал мужчина и толкнул дверь в бордель.
Алкоголь и сон не спасали. Ничто не спасало. Только добивало. Боль Стефана добавляла
масла в огонь. Брат метался, как загнанный зверь в клетке. И он был прав. Он не
чувствовал к Заре ненависти. Он её… понимал. Так сложились обстоятельства. Макс
тряхнул головой. Попробует другой способ забыться или, хотя бы, скинуть напряжение.
— Добрый вечер, — приветствовала его девушка за стойкой. — Что вы…
— Ни слова больше. Покажите мне всех брюнеток.
— Но…
— Ещё вопросы остались? — Кинул пачку зеленых банкнот.
— Нет. Сейчас всё будет, — сказала она, пряча деньги. — Пройдемте за мной.
Его привели в комнату с большим диваном и попросили подождать. Через какое-то время в
помещение ввели девушек, брюнеток, как он и просил. Глаза Макса зажглись. Сколько
бабочек… И так похожи на неё, на любимую бабочку. Мужчина подошел к девушкам.
Шлюхи всех мастей. Какую же выбрать? Взгляд упал на девушку с короткой стрижкой.
Ирина Валерьевна Нарватова. Макс посмотрел на неё и усмехнулся. Нет, Ирину
Валерьевну он будет трахать лично. Ирина Валерьевна ещё покричит под ним… Сейчас
хотелось наматывать на кулак волосы глубокого каштанового цвета, видеть в глазах
блудницы мольбы о пощаде, целовать эти пухлые губы. Он дошёл до последней. Вот она!
Вылитая Зара. Прежняя Зара.
— Беру её.
— Правильный выбор, красавчик.
— Заткнись, — осадил её Макс. — Рот будешь открывать позже. И на уровне ширинки, —улыбка плавно перешла в оскал.
Девушка замолчала и сжалась. Видимо, поняла, ждет её та еще ночка…
Макс ушёл обсудить некоторые вопросы с администратором и вернулся через некоторое
время.
— Азалия, — улыбнулся он. — Почему у шлюх всегда такие дурацкие имена?
— Нормальное имя, — огрызнулась она.
— Ммм, какие мы дерзкие. Чего не строишь глазки, киска? Я же красавчик. Снимай