И тут из пакета белой бумаги блеснул черный огонек. Что-то должно было измениться. Когда послание приближалось к своему совершенному моменту, интенсивность его цвета менялась. Это означало, что послание пора вручать, и теперь пришел момент этого пакета. Ансельмо узнал пакет, он нашел его недавно под сиденьем в автобусе напротив Змеюки. Теперь он знал, что он должен доставить сегодня вечером.
Перемена
Кто знаком с ветром, тот может читать
небо и его послания. Трамонтана,
Либеччо, теплый Фавоний.
Для вас воздух — это просто разная
температура и меняющие направление потоки.
Для нас он насыщен запахами, звуками, светом,
который ведет нас по невидимым дорогам судьбы
нашептанными словами.
В десять часов субботы двадцать седьмого марта Грета, Эмма и Лючия поняли смысл аббревиатуры «КМ». К подножию Колизея со всех концов стекались велосипедисты. Сотни зажженных фар, вольные перемещения в ожидании старта — они напоминали рой светлячков, слетевшихся под арки амфитеатра. Через семнадцать минут здесь начнется неповторимое зрелище: машины притормозят, уступая дорогу, никто не посмеет припарковаться во втором ряду, нервные гудки постепенно стихнут и, весело шурша шинами по асфальту, улицы запрудит поток велосипедистов. На несколько часов столицу захватят велосипеды, потому что нарастет «Критическая масса»![1]«КМ» — это аббревиатура нашествия. Велосипеды выедут на улицы города, чтобы отвоевать свое пространство, заставляя жителей, оснащенных неутомимыми двигателями, проявить должное уважение к жителям, оснащенным сильными ногами. И эта огромная масса велосипедистов вызовет цепную реакцию. Меньше машин, больше тишины, больше воздуха. Больше воздуха для всех.
— Здорово, правда? — сказал кто-то голосом Шагалыча.
Девочки одновременно обернулись и увидели его самого в очередной невообразимой футболке верхом на гоночном велосипеде, украшенном свиньями. Эмма изучила рисунок на футболке и с отвращением скривила рот. На антрацитово-зеленом фоне фиолетовый единорог танцевал на радуге, восседая на трехколесном велосипеде.
— Потрясающе! — захлопала в ладоши Лючия. — Ты уже бывал на «КМ» раньше?
— Конечно! Я ни одного не пропустил!
— А я в первый раз, я не знала, что надо приходить с велосипедом…
— Ну да… В этом, собственно, смысл всего мероприятия. Чем больше велосипедов, тем мы сильнее.
— Ой, а я не знала… Что же теперь делать? — спросила Лючия, по привычке обращая вопрос Эмме. Но на этот раз правильный ответ нашла не она… а этот чудаковатый парень.
— Эмма может ехать с Гретой, а ты со мной, — предложил Шагалыч как нечто само собой разумеющееся.
Грета замерла, она никогда никого не возила на Мерлине и совсем не была уверена, что у нее это получится. Лючия же одобрила идею с обычным энтузиазмом.
— Как интересно! — восторженно приговаривала она, располагаясь на раме гоночного велосипеда и поправляя юбку в цветочек. — А мы не упадем?
— Сейчас посмотрим…
Они неуверенно стартовали на двух колесах, смеясь как малыши в парке аттракционов.
— Только нам надо сразу назад, — предупредила Лючия. Она помнила о плане и не хотела оставлять подруг в одиночестве.
— Да мы только пробный круг сделаем! — успокоил Шагалыч.
Грета и Эмма остались одни чуть в стороне от толпы. Грета всматривалась в горизонт, ища Ансельмо среди велосипедистов, а Эмма улыбалась, любуясь, как Лючия прокладывала себе дорогу, устроившись на велосипеде нового приятеля.
— По-моему, они нравятся друг другу… — пробормотала Эмма.
Ее слова заглушил хрип двух мотоциклов, возникших рядом как из-под земли. Они вернулись. Они снова их нашли. Эмма сделала шаг назад и в панике прижалась к подруге. Грета сжала ее руку, готовясь к неприятной встрече.
— Где Ансельмо? — спросил Эмилиано, сходя со своего мотоцикла. — Мне надо с ним поговорить.
Он тоже знал о встрече 27.03 в 22.17. Значит, он прочитал дневник до последней страницы и расшифровал послание.
— Что тебе от него надо? — строго спросила Грета.
— Мою долю. В моем районе не занимаются бизнесом, если не платят мне дань.
Грета смотрела на него, ничего не понимая.
— Я тоже умею читать, знаешь ли, — сказал Эмилиано и, бросив взгляд на Эмму, добавил: — хоть и не хожу в школу с правильными девочками.
Эмма похолодела, боясь открыть рот.
— И я нашел много интересного в этом блокноте. Все эти доставки… вам не показалось это подозрительным?
Растерянные лица двух девочек говорили яснее любых слов.
— Не показалось, да? — ухмыльнулся Эмилиано. — Слушайте, мне все равно, что он сбывает, но я хочу мою долю. И я начну с сегодняшней доставки. А вы… вы ввязались в дурную историю, милочки.
За плечами Эмилиано раздалось громкое хрюканье.
— Уходите, оставьте нас в покое, — взмолилась Эмма.
И вот опять. Опять в минуту отчаяния появился Ансельмо. Ровно в 22.17 он пролетел через толпу велосипедистов и остановился перед Эмилиано.
— Добро пожаловать, — саркастично приветствовал его командир, — тебя-то нам и не хватало.
Ансельмо, не ответив, сошел с велосипеда, открыл свою почтальонскую сумку и вынул из нее пакет, обернутый в белую бумагу.
— Это тебе, — сказал он, бросив пакет Эмилиано.
Тот поймал его на лету.
— Ты хотел знать, что я сбываю? Открой пакет — узнаешь.
Эмилиано так и сделал, но нашел в нем совсем не то, что ожидал. Командир побледнел и прижал пакет к груди. Резко и быстро, как закрывают дверь в комнату, в которую никто никогда ни под каким предлогом не должен войти.
— Ублюдок! — набросился Эмилиано на Ансельмо, схватив его за футболку. — Где ты это взял?!
Ансельмо молчал.
— Говори!
— Разве я не должен молчать?
Да, командир велел ему молчать. Но теперь Ансельмо должен был все рассказать, пока из забытой комнаты не вышли тени прошлого, такого далекого, что оно казалось выцветшим сном. Пока тени не начали расспрашивать его о долгом жестоком молчании. Пока они не начали кричать, кричал Эмилиано:
— Ты должен мне сказать, кто тебе это дал!
Светлячки велосипедных фар повернулись к Эмилиано, привлеченные его криком, как светом свечи.
— Мы не любим мопеды, — произнес голос по ту сторону стены из светлячков.
— Так и катитесь отсюда, — захрюкал Штанга.
— Нет, вы не поняли, — сказал Шагалыч, выныривая из света фар, — это вы должны катиться отсюда.
К тому моменту у Колизея собралось около тысячи велосипедистов, и теперь они окружали два мопеда как молчаливое войско. Троица нажала на газ в надежде распугать велосипеды ревом моторов, но они надвигались плотной стеной, смыкая ряды. В «Критической массе» началась цепная реакция. Кто-то выкрикнул:
— Прочь! Прочь! Моторы прочь!
Эмилиано сильнее нажал на газ, но рев поршней никого не испугал. Только разозлил всех. Одинокий крик поддержал второй голос, потом третий, четвертый. Голоса слились в хор, надвигавшийся гигантской волной, способной снести все на своем пути. Грета слушала гул волны и чувствовала себя каплей в этом потоке дыханий, мускулов и педалей. Маленькая и сильная. Заряженная энергией всей велосипедной братии. Она крепче сжала руку Эммы и присоединилась к хору, закричав изо всех сил:
— Моторы прочь!
У них не было выбора. Они были в меньшинстве и далеко от родного Корвиале. Эмилиано и его друзья должны были отступить под натиском «Критической массы». Они развернулись, резко рванули с места и вскоре исчезли в ночи. Толпа возликовала, провожая отъезд мопедов радостным переливом велосипедных звонков. Эмма смотрела вокруг, не веря своим глазам. Они их прогнали! Они прогнали этих трех негодяев как кроликов!
— Мы победили! — обрадовалась она, крепко обнимая Грету.
Грета стояла неподвижно, замерев от восторга перед только что пережитым незабываемым моментом, и по ту сторону объятий подруги увидела Ансельмо среди ликующей толпы.
Он стоял с непроницаемым лицом и смотрел на нее. Она хотела подбежать к нему, броситься на шею и попросить прощения. Она не была виновата, но готова была просить прощения, просто чтобы побыть с ним рядом. Но Лючия оказалась проворнее ее.
— Выпусти-ка меня! Быстро! — сказала она Шагалычу приказным тоном.
— Хорошо-хорошо, но что… — бормотал художник, разводя руки, чтобы она могла спрыгнуть с рамы.
Не дав ему закончить, Лючия спрыгнула на землю и побежала к Ансельмо.
— Послушай, я должна тебе сказать, — начала она без всяких вступлений, — что дневник у тебя украла я. Грета тут ни при чем. Она не хотела, чтобы мы его читали. Она вырвала его у нас и понесла тебе. А потом появились эти негодяи, но она не виновата. Во всем виновата я одна.
Лючия выпалила все это на одном дыхании. У нее было чувство, что остановись она хоть на долю секунды — и у нее никогда не хватит духу сознаться в том, что она сделала.
Ансельмо смотрел на нее, не произнося ни звука.
— Ты должен мне верить. Я говорю правду. Я…
— Я умею отличить правду от лжи, — прервал он Лючию и вдруг улыбнулся: — И потом ты бы не смогла соврать, даже если бы очень захотела.
Это правда, врать Лючия не умела. Но она еще не закончила.
— Я хотела попросить у тебя прощения. Хотя это и не поможет тебе вернуть дневник.
— Не поможет, — согласился Ансельмо. Но слова Лючии вернули ему нечто намного более дорогое: Грету. Он повернулся к ней и поймал ее взгляд, испуганный и неуверенный.
— Лючия! — позвала подругу Эмма, заметив, что происходит. — Подойди-ка сюда, мне надо тебе кое-что сказать.
Лючия нерешительно двинулась к Эмме, оставив Ансельмо и Грету вдвоем блуждать в глазах друг друга.
— Что?
— Пойдем, им надо поговорить… — заговорщически зашептала Эмма.
— Но я…
— Никаких «но»! Все равно это бесполезно. Не видишь?
— Что?
Эмма пожала плечами и улыбнулась, как перед фактом, который уже свершился и ничего нельзя исправить.
— Любовь.
Эмилиано вдавил педаль газа до конца и, если бы мог, поехал бы еще быстрее, чтобы прорваться через очарование Вечного города как сквозь занавес невыносимо скучного спектакля. Он ненавидел центр Рима: большие дома, квартиры с панорамными видами, туристы, пасущиеся, как коровы на лугу, автобусы, выстроившиеся в хвост перед светофорами. Он никогда сюда не ходил, и сегодня не должен был приходить. Он посмотрел, как в зеркальце заднего вида мопед Штанги стремительно превращается в маленькую точку, и захотел, чтобы вместе с ним так же быстро исчезло все остальное, как будто ничего не было. Он хотел шумом мотора стереть все воспоминания из своей памяти, и в первую очередь — воспоминание, хранившееся внутри белого пакета.
Он не видел его много лет и с радостью забыл о нем. Мотоцикл вылетел на набережную и понесся через мост. Глядя на медленную черную воду, Эмилиано вдруг подумал, что можно остановиться и выбросить пакет в реку, туда, где его никто не найдет. Но он не остановился. Он поехал, дальше, домой, где автобусы ходили редко, квартиры были маленькими, а туристов не было вовсе.
Это была его земля. Эмилиано затормозил и посмотрел на Змеюку: плоская горизонтальная конструкция, прямая линия, вытянувшаяся у его ног.
Это был его дом.
Эмилиано остановил мотоцикл перед отцовским гаражом и открыл дверь, не выпуская из рук белого пакета. Протиснувшись сквозь трубы, души и унитазы, он подошел к шкафу, притаившемуся в углу, выдвинул верхний ящик и ключом от мотоцикла приподнял двойное дно: в тайнике лежало с десяток небольших прозрачных пакетов с разноцветными таблетками. Каждый из них стоил около тридцати евро и предлагал несколько часов веселья и забвения. Эмилиано сунул между ними белый пакет: о тайнике никто, кроме него, не знал, здесь пакет будет надежно спрятан. Потом он положил дно ящика на место и сильно придавил ладонями. Попробовал еще сильнее, словно желая пробить второе дно и раздавить таблетки. И тут он понял, что все бесполезно, снова достал из ящика белый пакет и вынул из него забытое воспоминание.
Золотая булавка, усыпанная блестящими черными камешками. Маленькая золотая булавка в форме ласточки с распростертыми крыльями и алмазным глазом размером с сердцевинку ромашки.
Эмилиано вдруг вернулся в те давно прожитые годы.
Темно-зеленое пальто и рука в морщинах и пигментных пятнах. Она сжимала руку Эмилиано и вела его на качели. Голос пожилой женщины за спиной. Лети, говорила она. И подталкивала его в спину теплыми ладонями. Касания и отрывы ее ладоней скандировали радостный ритм абсолютного детского счастья. Эмилиано летал на качелях, назад и вперед, а ласточка покоилась на пальто его бабушки. Спокойная и неподвижная. Она ждала его.
Она ждала его десять лет в зеленом гнезде бабушкиного пальто. Потом Эмилиано тайком сорвал ее и обменял на первую партию наркотиков. Ему нужно было с чего-то начинать. Он хотел изменить свою жизнь. С того дня его жизнь действительно переменилась навсегда.
Между ними было десять шагов, или три оборота педалей. Они выбрали педали, одновременно, в полной уверенности, что каждый подъем и каждый спуск, все повороты, падения, торможения и разгоны, все, что они встречали на пути, пролетая километры на своих велосипедах, — во всем этом был только один смысл: оказаться сейчас в этом месте. Вместе.
Люди, как круги, вместе составляют бесконечность. Велосипедисты, как колеса, вместе создают бесконечное движение.
И они должны были двигаться.
— Нам надо поехать забрать дневник, — начала Грета.
Ансельмо зажмурил глаза, словно ослепленный неожиданным сиянием. Вокруг ее крошечного силуэта вспыхнули красные огоньки, которые тянулись в темное небо длинными языками пламени. Она была очень красива, похожа на разъяренного и неумолимого рыцаря с глазами, полными мягкой зеленью листвы.
— Нет, не сейчас, — сказал Ансельмо, узнав огоньки перемены, — сейчас нам надо ехать в другое место.
— Куда? — спросила она удивленно.
— Езжай за мной.
«Критическая масса» стартовала в праздничном свете фар под звуки веселых звонков. Ансельмо и Грета поехали в противоположную сторону.
Подъем, от которого перехватывало дыхание, петлял и терялся в темноте соснового бора за стеной, окружавшей Целийский холм.
Таинственный и возвышенный подъем — как воздух, что шуршал в их легких, распахнутых звездам.
Не может быть
Воздух защищает своих посланников
и дарит им способность видеть ветер
и смену красок.
Но тот, кто отведет взгляд
от неба, больше никогда не сможет
его читать.
— Так что? Едем? — спросил Шагалыч, догнав Лючию.
Он держал руль одной рукой, отведя другую и приглашая девочку на раму своего велосипеда жестом почтительного придворного. Он был очень смешной.
За его спиной Ансельмо и Грета катили прочь от роя «Критической массы». Лючия смотрела им вслед. Они то и дело оглядывались друг на друга, и ей казалось, что даже на таком расстоянии она видит их улыбки. Лючия опустила глаза. Ей было грустно за себя и радостно за Грету. Снова подняв глаза, она встретилась взглядом с глазами Шагалыча. Карими. Обыкновенными. Полными обещаний.
— Я… я бы очень хотела поехать, — призналась Лючия, — но не могу. Мне надо домой. Уже поздно.
Эмма кивнула: скоро вернутся ее родители, и им с Лючией надо будет делать вид, будто они весь вечер провели дома.
— Но… тут… — попробовал побороться Шагалыч и остановился, не зная, как продолжить. — Ладно… Тогда увидимся завтра в мастерской? Нам надо закончить твой велосипед.
— Не знаю…
— А потом я угощу тебя капучино, — осмелел Шагалыч.
Неожиданный поворот. Абалдеть… это же что-то вроде… свидания. Ей сейчас назначают ее первое свидание. Это, конечно, не самое романтичное место на планете, и свидание назначает не принц на белом коне, но это — свидание. Лючия почувствовала, как от волнения у нее краснеют щеки. И посмотрела на Эмму в надежде, что та подаст знак. Эмма подняла бровь и наклонила голову, словно говоря: «И чего ты ждешь?» Лючия покраснела еще больше. Ей срочно нужна была помощь.