— Я тебя люблю такой, какая ты есть, — сказал полковник. — Ты самая красивая женщина, каких я знал или видел — даже на картинах старых мастеров.
— Не понимаю, почему они до сих пор не прислали портрета.
— За портрет большое спасибо, — сказал полковник и вдруг добавил совсем по-генеральски: — Но это все равно, что шкура с дохлого коня.
— Пожалуйста, не будь таким грубым. Сегодня мне не хочется, чтобы ты был грубым.
— Я нечаянно вспомнил язык своего sale metier.38
— Не надо, — сказала девушка. — Пожалуйста, обними меня. Нежно, но покрепче. Пожалуйста. И ремесло твое совсем не грязное.
Это самое древнее и самое лучшее ремесло, хотя большинство тех, кто им занимается, — ничтожные люди.
Он прижал ее к себе изо всех сил, стараясь не причинить ей боли, и она сказала:
— Я бы не хотела, чтобы ты был адвокатом или священником. Или чем-нибудь торговал. Или чем-нибудь прославился. Мне нравится, что ты занимаешься твоим ремеслом, и я тебя люблю. Если хочешь, можешь мне шепнуть на ухо что-нибудь хорошее.
Полковник зашептал, крепко прижав ее к себе, и в этом прерывистом шепоте, который едва можно было расслышать, как тихий посвист собаке возле самого ее уха, звучала безысходность:
— Я люблю тебя, ты, проклятая! Но ты ведь мне и дочка тоже. И что мне все наши потери, если нам светит луна, наша мать и отец наш? Ну а теперь пойдем ужинать.
Он прошептал ей это так тихо, что тот, кто не любит, никогда бы не услышал.
— Хорошо, — сказала девушка. — Хорошо. Но сначала поцелуй.
ГЛАВА 12
Они сидели за столиком в самой глубине бара, где у полковника были прикрыты оба фланга, а угол зала надежно защищал тылы. Gran Maestro это понимал, недаром он когда-то был превосходным сержантом в хорошей роте отборного пехотного полка; он не стал бы сажать своего полковника посреди зала, как сам никогда бы не занял невыгодную оборонительную позицию.
— Омар, — объявил Gran Maestro.
Омар был внушительный. Он был вдвое больше обычного омара, а его недружелюбие выварилось в кипятке, и теперь, со своими выпученными глазами и длинными чуткими щупальцами, которые рассказывали ему о том, чего не видели глупые глаза, он был похож на памятник самому себе.
«Омар немножко напоминает Джорджи Паттона, — подумал полковник. — Но омар-то небось не плакал, когда бывал растроган».
— Как ты думаешь, он не жестковат? — спросил полковник девушку по-итальянски.
— Нет, — заверил их Gran Maestro, застывший в поклоне с омаром в руках. — Он совсем не жесткий. Он просто крупный, вот и все. Вы же знаете, какие они бывают.
— Ладно, — сказал полковник. — Давайте его сюда.
— А что вы будете пить?
— Ты что хочешь, дочка?
— А ты?
— «Капри бьянка», — сказал полковник. — Сухое. И заморозьте его как следует.
— Уже готово, — сказал Gran Maestro.
— Как нам весело, — сказала девушка. — Видишь, нам опять весело и ничуть не грустно. А омар очень внушительный, правда?
— Очень, — сказал полковник. — Но пусть этот черт только попробует быть жестким!
— Он не будет жестким, — сказала девушка. — Gran Maestro не лжет. Как хорошо, что есть люди, которые не лгут.
— Замечательно, но они встречаются очень редко, — сказал полковник. — Я как раз думал о человеке по имени Джорджи Паттон, который, вероятно, ни разу в жизни не сказал правды.
— А ты когда-нибудь говоришь неправду?
— Я врал четыре раза в жизни. Всякий раз — когда уставал до смерти. Но и это не оправдание, — добавил он.
— Я очень много врала, когда была маленькая. Хотя чаще выдумывала всякие истории. Фантазировала. Я никогда не врала с корыстной целью. Этим я себя утешаю.
— А я врал, — сказал полковник. — Четыре раза.
— А ты бы стал генералом, если бы не врал?
— Если бы я врал, как другие, у меня было бы уже три генеральских звезды.
— А ты был бы счастливее, если бы у тебя было три звезды?
— Нет, — сказал полковник. — Ничуть.
— Положи в карман свою правую руку, ту самую руку, и скажи, что ты чувствуешь. Полковник послушался.
— Здорово! — сказал он. — Но знаешь, я должен буду их тебе вернуть.
— Пожалуйста, не надо.
— Ладно, давай сейчас этого не обсуждать.
Тут подали разделанного омара.
Он был нежный, с какой-то особенной, тающей прелестью двигательных мышц, то есть хвоста, да и клешни были превосходные — не слишком тощие, но и не слишком мясистые.
— Омар отъедается в полнолуние, — сказал полковник. — Когда луны нет, его не стоит заказывать.
— Я этого не знала.
— Это, наверно, потому, что в полнолуние он может есть всю ночь. Или в полнолуние пищи больше.
— Их, кажется, привозят с берегов Далмации?
— Да, — подтвердил полковник. — Это у вас тут самые рыбные места. Пожалуй, я мог бы сказать — у нас.
— Вот и скажи, — сказала девушка. — Ты и представить себе не можешь, как иногда важно что-то высказать.
— Да, но куда важнее написать это на бумаге.
— Нет, — сказала девушка. — Неправда. Разве бумага поможет, если слова не идут от сердца?
— А что, если у тебя нет сердца или сердце твое подлое?
— У тебя есть сердце, и оно совсем не подлое. «Эх, с каким бы удовольствием я променял бы его на новое, — подумал полковник. — И зачем только из всех моих мышц сдает именно эта?» Но вслух полковник ничего не сказал и сунул руку в карман.
— На ощупь они чудные, — сказал он. — И ты у меня просто чудо.
— Спасибо, — сказала она. — Я буду вспоминать это всю неделю.
— Тебе достаточно взглянуть в зеркало.
— Терпеть не могу смотреться в зеркало, — сказала она. — Красить губы и облизывать их, чтобы помада легла ровнее, расчесывать такую копну волос — разве это жизнь для женщины или для влюбленной девушки? Не так уж весело смотреться в зеркало и тратить время на женские уловки, когда тебе хочется быть луной и самыми разными звездами и жить со своим мужем и родить ему пятерых сыновей!
— Тогда давай поженимся.
— Нет, — сказала она. — Мне пришлось принять на этот счет решение. Как и насчет всего остального. У меня ведь целая неделя, чтобы принимать решения.
— Я тоже принимаю решения, — сказал полковник. — Но твое решение меня просто убивает.
— Давай тогда не будем о нем говорить. А то и у меня вот здесь немножко ноет. Давай лучше узнаем, что еще нам подаст Gran Maestro. Пожалуйста, пей вино. Ты его даже не попробовал.
— Сейчас попробую, — сказал полковник. Он выпил глоток, вино было холодное и прозрачное, как вина Греции, но не терпкое, а запах был таким же свежим и ароматным, как у Ренаты.
— Оно похоже на тебя.
— Да. Знаю. Поэтому я и хотела, чтобы ты его попробовал.
— Я пью, — сказал полковник. — И выпью весь бокал.
— Ты хороший.
— Спасибо, — сказал полковник. — Я это буду вспоминать всю неделю и постараюсь быть хорошим. — Потом он позвал Gran Maestro.
Gran Maestro подошел к ним с видом заговорщика, совсем позабыв о своей язве.
— Что вы предложите нам еще? — спросил полковник.
— Надо подумать, — сказал Gran Maestro. — Сейчас узнаю. Ваш земляк сел тут рядом, ему все слышно. Он отказался сесть в дальний угол.
— Ладно, — сказал полковник, — мы уж позаботимся, чтобы ему было о чем писать.
— Знаете, он ведь пишет каждую ночь! Мне рассказывал мой товарищ из той гостиницы.
— Отлично, — сказал полковник. — Это показывает, что он человек прилежный, даже если он уже исписался.
— Все мы люди прилежные, — сказал Gran Maestro.
— Кто в чем.
— Пойду выясню, что у нас сегодня из мясного.
— Выясните как следует.
— Я человек прилежный.
— И к тому же чертовски рассудительный. Когда Gran Maestro отошел, девушка сказала:
— Он прекрасный человек, я рада, что он тебя любит.
— Мы с ним друзья, — сказал полковник. — Надеюсь, у него найдется для тебя хороший бифштекс.
— Есть один отличный бифштекс, — сообщил, возвратившись, Gran Maestro.
— Возьми его, дочка. Меня все время кормят бифштексами в офицерской столовой. Хочешь с кровью?
— Да, пожалуйста, с кровью.
— Al sangue,39 — заявил полковник. — Как говорил Джон, объясняясь с официантом по-французски: crudo40, blue41, а проще говоря — с кровью.
— Значит, с кровью, — повторил Gran Maestro. — А вам, полковник?
— Эскалоп в сладком винном соусе и цветную капусту в масле. Если найдется, дайте еще артишок с уксусом. Тебе что к мясу, дочка?
— Картофельное пюре и салат.
— Не забывай, что ты еще растешь.
— Да, но я не хочу расти слишком или не там, где надо.
— Тогда все, — сказал полковник. — Как насчет fiasco42 вальполичеллы?
— Мы не держим вина в fiasco. У нас ведь первоклассная гостиница. Вино мы получаем в бутылках.
— Совсем забыл, — сказал полковник. — А помните, оно стоило тридцать чентезимо литр?
— А помните, как на станциях мы швыряли из эшелонов пустыми бутылями в жандармов?
— А возвращаясь с Граппы, побросали под гору оставшиеся гранаты!
— И те, кто видел взрывы, решили, что австрийцы прорвали фронт, и как вы перестали бриться, и мы носили fiamme nere43 на серых тужурках, а под тужуркой серый свитер.
— И как я напивался до того, что даже вкуса вина не различал! Ну и бедовые же мы были ребята, — сказал полковник.
— Еще какие бедовые, — сказал Gran Maestro. — Просто головорезы, а вы были из нас самый отпетый.
— Да, — сказал полковник. — Это верно, мы были головорезы. Ты уж нас прости, дочка, ладно?
— А у тебя не осталось фотографии тех лет?
— Нет. Мы тогда не снимались, кроме того раза, с господином д'Аннунцио. К тому же большинство из нас плохо кончили.
— Кроме нас двоих, — сказал Gran Maestro. — Ладно, пойду присмотрю за бифштексом.
Полковник задумался — теперь он снова был младшим лейтенантом и ехал на грузовике, весь в пыли, на лице его были видны только стальные глаза, веки были красные, воспаленные.
«Три ключевые позиции, — вспомнил он. — Массив Граппы с Ассалоне и Пертикой и высотой справа, названия которой не помню. Вот где я повзрослел, каждую ночь просыпаясь в холодном поту, — мне все снилось, будто я не могу заставить своих солдат вылезти из машины. И зря они вылезли, как потом оказалось. Ну и ремесло!» — В нашей армии, — сказал он девушке, — ни один генерал, в сущности, никогда не воевал. Для них это занятие непривычное, поэтому наверху у нас не любят тех, кто воевал.
— А генералы вообще воюют?
— Ну да, пока они еще капитаны или лейтенанты. Потом это выглядело бы просто глупо. Разве что отступаешь, тогда волей-неволей приходится драться.
— А тебе много пришлось воевать? Я знаю, что много. Но ты расскажи.
— Достаточно, чтобы наши мудрецы причислили меня к разряду дураков.
— Расскажи.
— Когда я был мальчишкой, я дрался против Эрвина Роммеля на полпути между Кортиной и Граппой, которую мы тогда удерживали. Он был еще капитаном, а я исполнял обязанности капитана, хоть и числился всего младшим лейтенантом.
— Ты его знал?
— Нет. Я познакомился с ним только после войны, когда нам можно было поговорить. Он оказался человеком приятным, мне он понравился. Мы вместе ходили на лыжах.
— А ты много знал немцев, которые тебе нравились?
— Очень много. Больше всех мне нравился Эрнст Удет.
— Но ведь они так подло поступали!
— Конечно. А разве мы всегда поступали благородно?
— Я не могу относиться к ним так терпимо, как ты, — ведь это они убили моего отца и сожгли нашу виллу на Бренте! Мне они никогда не нравились. Особенно с того дня, как немецкий офицер у меня на глазах стрелял из дробовика по голубям на площади Святого Марка.
— Я тебя понимаю, — сказал полковник. — Но, пожалуйста, дочка, пойми и ты меня. Когда убьешь так много врагов, можно позволить себе быть снисходительнее.
— А сколько ты убил?
— Сто двадцать два верных. Не считая сомнительных.
— И совесть тебя не мучит?
— Никогда.
— И дурные сны не снятся?
— Нет, дурные не снятся. Странные снятся все время. После боя я всегда дерусь во сне. Чаще всего вижу какую-нибудь местность. Ведь для нашего брата главное — какой попадется рельеф. Вот об этом и думаешь во сне.
— А меня ты никогда не видишь во сне?
— Стараюсь. Но не могу!
— Надеюсь, портрет тебе поможет.
— Будем надеяться, — сказал полковник. — Напомни мне, чтобы я вернул тебе камни.
— Ты нарочно хочешь меня огорчить?
— У меня есть свои скромные правила чести, и они мне так же дороги, как нам обоим наша любовь. И одно не может существовать без другого.
— Но ты бы мог мне иногда уступать.
— А я тебе и уступаю, — сказал полковник. — Ведь камни пока у меня в кармане.
К ним подошел Gran Maestro, сопровождая бифштекс, эскалоп и овощи. Их нес парнишка с гладко прилизанными волосами, он плевал на всех и на все, но из кожи лез вон, чтобы стать хорошим младшим официантом. Его уже приняли в члены Ордена. Gran Maestro ловко разложил еду, с уважением и к ней самой, и к тем, кто ее будет есть.
— На здоровье, — сказал он. — Открой-ка эту бутылку вальполичеллы, — обратился он к парнишке, который поглядывал на них глазами недоверчивого спаниеля.
— А за что вы взъелись на этого типа? — спросил полковник, кивая на своего рябого земляка, который шумно жевал; его пожилая спутница ела с жеманством провинциалки.
— Скорее я должен вас об этом спросить. А не вы меня.
— Я его никогда раньше не видел, — сказал полковник. — Но он портит мне аппетит.
— Он смотрит на меня сверху вниз. Упорно не желает говорить со мной по-английски, а по-итальянски двух слов связать не может. Осматривает все подряд по Бедекеру, ест и пьет что попало. Женщина симпатичная. Кажется, это его тетка. Но точно не знаю.
— Мы бы вполне могли без него обойтись.
— Я тоже так думаю. Скрепя сердце.
— Он о нас расспрашивал?
— Спросил, кто вы такие. Имя графини он слышал — в путеводителе указаны дворцы, которые принадлежали ее роду. Ваше имя, сударыня, произвело на него впечатление, я для этого вас и назвал.
— Как вы думаете, он нас опишет в какой-нибудь книге?
— Не сомневаюсь. Он описывает все подряд.
— Мы должны попасть в какую-нибудь книгу, — сказал полковник. — Ты, дочка, не возражаешь?
— Конечно, нет, — сказала девушка. — Но лучше бы ее написал Данте.
— Что-то давно его не видно, этого Данте, — сказал полковник.
— Расскажи мне что-нибудь о войне, — попросила девушка. — Из того, что мне можно знать.
— Пожалуйста. Все, что хочешь.
— Что за человек генерал Эйзенхауэр?
— Само благонравие. Хотя я к нему, видно, несправедлив. Да он и не всегда сам себе хозяин. Отличный политик. Политический генерал. Это он умеет.
— А другие ваши полководцы?
— Лучше о них не говорить. Они достаточно говорят о себе сами в своих мемуарах. Почти все они и в самом деле смахивают на полководцев и состоят в «Ротари-клубе», о котором ты и не слыхала. Члены этого клуба носят эмалированный жетон со своим именем, там штрафуют, если назовешь кого-нибудь по фамилии. Воевать им, правда, не приходилось. Никогда.
— Неужели среди них нет хороших военных?
— Нет, почему же. Школьный учитель Брэдли, да и многие другие. Вот хотя бы Молниеносный Джо. Он парень славный. Очень славный.
— А кем он был?
— Командовал седьмым корпусом, куда входила моя часть. Умен как бес. Быстро принимает решения. Точен. Теперь он начальник штаба.
— Ну а великие полководцы, о которых мы столько слышим, вроде генералов Монтгомери и Паттона?