Софи прикрыла трубку ладонью.
– Ничего себе, – шепнула она. – Надо же так напиться.
– Угу, – подтвердила я.
Сомнений не оставалось. Я узнала этот голос. Мы снова стали слушать вдвоем. Кто-то шаркал по полу, кто-то шуршал крахмальной тканью. Затем:
– …соскочил… ч-ч-черт… с комода… ну, вообще… Я… я… щас иду. Вы там… Это… ладно. Значит, завтра. – В трубку тяжело задышали. – Завтра. Сам за ней приеду. Доброй ночи. – В трубке раздался щелчок, и голос умолк.
Мы с Софи уставились друг на дружку.
– Бред какой-то, да? – У нее вырвался нервный смешок.
Я кивнула. Она вышла в прихожую, чтобы повесить трубку.
– Видимо, не туда попали.
Застыв на пороге, я прикусила губу и скрестила руки на груди. Софи положила руку мне на плечо.
– Что с тобой?
– Ничего, – сказала я. – Просто этот голос показался мне знакомым.
– Неужели? – засмеялась Софи. – Выходит, напрасно я отмалчивалась?
– Сама не знаю. – Я не на шутку растерялась. – Кажется, это звонил мой дядя Мо.
– Вот как? Тот самый, актер? Из Брэдфорда?
– Точнее, из Спейдтуэйта. Ну да. Он самый.
Софи задумалась.
– Что-то я не поняла: кому он звонил?
– В самом деле, кому? Какому-то конкретному человеку, – сказала я. – И за кем, интересно, он приедет?
Софи прислонилась к другой стороне дверного косяка, точно так же скрестила руки и согнула в колене одну ногу, подтянув ее к себе. Мы, не отрываясь, смотрели друг дружке в глаза.
– Не за тобой ли? – тихо спросила она, выгнув брови.
– За мной, – ответила я, теряясь в догадках.
Глава 18
Я ночевала у Софи, целомудренно лежа в кольце ее добрых, больших рук; она дышала ровно, почти не ворочалась и только время от времени бормотала что-то неразборчивое. Ее отец вернулся около часу ночи; от звонка в дверь Софи зашевелилась и открыла глаза, потом встала и пошлепала вниз. До меня донеслись приглушенные голоса; вскоре она вернулась, тихонько посмеиваясь, и сбросила халат.
– Напился до чертиков, – прошептала она, залезая под одеяло. – Ох уж эти сборища в гольф-клубе… – Она подкатилась ко мне под бочок. – Ну ладно, по крайней мере, кто-нибудь его всегда подвозит до дому…
Подбородок Софи ткнулся мне в плечо; я погладила ее по волосам. Она пару раз вздрогнула, один раз извинилась и затихла. В ту же минуту ее сморил сон. По лестнице приближались шаги мистера Вудбина, и меня обуял трепетный ужас: когда я оставалась у Софи на ночь, мне всегда казалось, что ее отец непременно ворвется в спальню и застукает нас в постели, хотя мы не позволяли себе ничего предосудительного. На лестничной площадке, прямо под дверью, скрипнули половицы, но тяжелая поступь, как обычно, заглохла в соседней комнате, и я перевела дух.
Софи видела какой-то сон: она цепко держала меня за руку, то учащенно дыша, то замирая.
А мне не спалось, несмотря на смертельную усталость. Предыдущей ночью я легла поздно и просто впала в алкогольный ступор, а с утра начались мои злоключения.
Можно было подумать, прошла целая неделя с тех пор, как роскошный «ягуар» вез меня мимо лондонского универмага «Хэрродз», а потом я стояла в потемках на мосту, где следила за пируэтами летучих мышей, слушала уханье филина, но так и не уловила Глас Божий.
Короче, я опять маялась без сна, перебирая в памяти непостижимые события последнего времени: Мораг от меня шарахается, драгоценный жлоньиц утрачен, дед пристает с грязными домогательствами, а теперь еще дядя Мо, пьяный в хлам, еле ворочая языком, звонит по телефону и наговаривает сообщение о своем приезде за кем-то из наших (за мной?), хотя у Вудбинов отродясь не было автоответчика.
Что же происходит? Куда катится моя жизнь?
Приезд этого родственника не сулил ничего хорошего. Дядюшка Мохаммед приходится братом Калли и Астар; он актер, внешне довольно импозантен, хотя выглядит старше своих сорока с небольшим – возможно, из-за смуглого цвета кожи; в шестнадцать лет отправился на поиски славы и удачи в Лондон (ни больше ни меньше) и еще до моего рождения добился некоторой известности на телевидении, получив роль в мыльной опере о семье из Манчестера. Какой-то язвительный столичный критик, куда более скромно оценивший дядюшкино дарование, нежели сам Мохаммед, написал, что в его актерской манере сочетаются мох, хам и мед; мусульманская община, к которой, сделавшись вероотступником, примкнул дядя Мо, всколыхнулась и потребовала опровержения. Лет десять назад дядюшкину роль убрали из мыльной оперы; тогда-то он и подался в Спейдтуэйт (это на севере Англии, недалеко от Брэдфорда), где перебивается случайными актерскими заработками и, по слухам, подхалтуривает официантом в индийском ресторане.
Когда дядя подвизался на телевидении, это угнетало моего дедушку даже сильнее, чем переход Мо в иную веру, хотя и то и другое дед переживал болезненно; первое поколение наших единоверцев вообще наносило ему удар за ударом – Бриджит и Мо сменили вероисповедание, а осевшая в Бейсингстоке Рэя, выйдя замуж, блюла исключительно культ Мягкотелости. Вся надежда была на Калли, Астар и моего отца, но отец ушел из жизни во время пожара, и бремя первородства легло на сестер, которые по мере возможности заменяли покойного брата, объединив усилия со своей матерью и тетушкой. Не будет преувеличением сказать, что своей преданностью и целеустремленностью они спасли наш Орден от упадка и разрушения.
Я видела дядю Мо лишь несколько раз и считала его конченым человеком, но мы не отторгаем и не изгоняем своих, даже если они отрекаются от нашей веры, поэтому каждый может приехать в гости, а уж тем более на Праздник. Внешняя представительность и сердечность дяди Мо на поверку обернулись слабостью и безволием; под ними скрывалось разъедающее душу одиночество. От наших встреч у меня осталось впечатление, что Мо был бы не прочь вернуться в лоно нашей Церкви и поселиться в Общине, но к тому времени он уже оброс многочисленными связями на севере Англии, отчего в любом другом месте чувствовал себя неприкаянным и, положив на чаши весов одному ему известные узы и обузы, склонился в сторону свободного выбора, а не внутренних убеждений.
В последний раз мы с ним виделись четыре года назад, на Празднике любви; тогда он признался, что подыскивает себе жену (которую, кстати, не нашел по сей день). Вслед за тем он сделал мне предложение руки и сердца, но я однозначно расценила это как шутку. Мы с ним дружно посмеялись; мне и сейчас кажется, что это был розыгрыш, но ведь почему-то Мохаммеда потянуло к нам именно теперь – с какой, спрашивается, целью? «Сам за ней приеду», – говорил он. За кем? За мной? Или за Мораг? Или за кем-то еще? Но главное – для чего? И по чьей указке?
Я ухватилась за Софи, как утопающий – за спасательный круг; она причмокнула и забормотала, но не проснулась. Мне стало легче от ее тепла и близости. Весь мир вошел в штопор, потерял управление, сбился с курса, грозил безумием и опасностями, а она была мне надежной опорой.
В туалете на лестничной площадке спустили воду. Я попыталась вообразить, что этот поток смывает мои тревожные мысли, заботы и страхи, освобождая голову для сна. Такой образ, мягко говоря, не отличался убедительностью, и я тут же отругала себя за вымученные потуги на глубокомыслие. Губы даже дрогнули в полуулыбке.
Мало-помалу сон все же одержал надо мной верх, но до этого мне пришлось не раз перебрать в уме прошедший день, долгий, сложный и прихотливый, и сделать над собой немалое усилие, чтобы отрешиться от свалившихся на меня головоломок.
Мне снилась бескрайняя, зыбкая местность из дрожащих одеял и простыней и скрытная вероломная погоня, плывущая за мной по неверному горизонту. Сквозь дрему мне померещилось какое-то шевеление и дружеский поцелуй, но когда я проснулась, Софи давно укатила на работу, а день был уже в разгаре – яркий, умытый ливнями.
***
Ее папаша тоже убрался из дому. Я воспользовалась их ванной, а потом приготовила себе чай с тостами. Перечитала записанное рукой Софи сообщение, поступившее накануне от бабушки Иоланды: телефон ее отеля в Стерлинге и приглашение разделить с ней двухместные апартаменты; сегодня на том же листке появилась приписка с датой и временем вылета и обратного рейса. Каминные часы указывали, что Иоланда уже в аэропорту.
Дождавшись, когда утихнет очередной ливень, я пошла домой под мокрыми кронами деревьев.
Мне встретился кое-кто из наших братьев и сестер, и я приветствовала их кивком; они тоже кивнули в ответ – как мне показалось, весьма настороженно. Мой путь лежал прямиком в контору, где сестра Бернадетта сидела за секретарским столом у двери и одним пальцем печатала на машинке.
– Сестра Исида! – Она смешалась и вылезла из-за стола с нервной улыбкой.
– Сестра Бернадетта, – кивнула я. – Аллан здесь?
– Он у Основателя. Позвать?..
– Будь добра.
Она уже повернулась, чтобы выполнить мою просьбу.
– Да, кстати, – бросила я ей в спину, – где мой походный мешок?
– Вроде бы Аллан сказал… Сейчас посмотрю, сестра Исида. – Она торопливо шагнула за порог и засеменила через вестибюль.
Я взглянула на неоконченное письмо. Похоже, это была просьба о финансовой помощи, адресованная тетушке Бриджит, той самой, что примкнула к милленаристам в штате Айдахо. Слева от машинки лежала целая стопка аналогичных посланий, а справа – потрепанная ученическая тетрадь с именами и адресами; все строчки, предшествующие имени Бриджит, были помечены галочками. Список был составлен не по алфавиту. Я пробежала его глазами сверху вниз и, когда в коридоре уже послышались шаги, нашла имя кузины Мораг. Ее прежний адрес в Финчли, как и номер телефона, был вычеркнут. Поверх него от руки вписали подробный адрес «Ламанчи». Шаги приблизились к дверям… А еще рядом с эссекским адресом был номер телефона, вернее, три номера. У меня раскрылся рот от изумления.
Когда Аллан, неся с собой мою котомку, входил в контору, я уже отпрянула к окну. Он плотно закрыл за собой дверь, не выпуская котомку из рук. Мне нужно было собраться с мыслями.
– Айсис, – приветствовал меня Аллан, опуская мешок на пол у самого порога.
Он сменил костюм на свободный балахон, смахивающий на дедушкино одеяние. Указав на стул перед своим личным письменным столом, он произнес только одно слово: «Присаживайся», а сам опустился в вертящееся кресло.
Я осталась стоять между двумя оконными проемами. По стеклам сбегали мелкие дождевые капли.
– Добрый день, Аллан. Пришла узнать, что меня ждет.
– Вот как. – Он внимательно изучал сложенные домиком кисти рук.
– Что говорит дедушка о вчерашнем происшествии? – спросила я.
– У него… так сказать… возникла уверенность, что тебе надо покаяться. – Аллан выдавил сочувственную улыбку. – Потому что твоя душа… замутнена… неблаговидным поступком. – Глубокий вздох. – Сальвадор считает, ты предала… ну… в первую очередь, себя, но, конечно, и его, а по большому счету, могу предположить, и всех наших. Понимаешь?
– Да не брала я эту склянку, – вырвалось у меня. – Если после вчерашнего кто-то и должен чувствовать себя обманутым, то это я.
– Что-что? – По красивому, румяному лицу Аллана разлилось неподдельное изумление. – В каком смысле?
Я разглядывала свои ботинки.
– Не могу тебе сказать. Уж извини. Об этом буду говорить с Сальвадором.
Мой брат покачал головой:
– Боюсь, он вряд ли захочет тебя видеть, пока ты не признаешь свою вину. Похоже, у него на этот счет твердое мнение; поверь, он сегодня с самого утра – как раненый медведь.
– А как подвигается редактирование?
На какой-то миг Аллан испугался.
– Да так, – ответил он с напускной небрежностью и пожал плечами. – Своим чередом.
– М-м-м, – отозвалась я, предоставляя ему возможность продолжить; он ею не воспользовался.
– Надеюсь, меня не вышвырнут за порог?
– Что ты! – Аллан замотал головой. – Конечно нет. Как мне кажется, Сальвадор склонен считать… что тебе потребуется определенный срок для размышления и молитвы. Своего рода затворничество. Возможно, ты захочешь остаться наедине со своими мыслями прямо здесь, а может, у себя в комнате или в библиотеке… – Он впал в задумчивость, будто рассматривая внезапную идею, а потом поднял брови. – Не исключено также искупительное паломничество в Ласкентайр, если предпочтешь сменить обстановку.
– Не исключено. А что будет с кузиной Мораг?
Шумно выдохнув, Аллан склонил голову набок.
– Тоже больной вопрос, – признался он. – Сальвадору видится… подлый обман, – Он покачал головой. – Не представляю, в какую сторону его поведет. У меня нет уверенности, что для Мораг найдется место на Празднике. Она всех одурачила.
– Значит, я вправе прекратить поиски?
– Видимо, да. Ты же сама сказала: концов не найти.
– Было бы достаточно… – я пожала плечами, – узнать контактный телефон, тогда я – или кто угодно другой…
– Видишь ли, – с грустью в голосе перебил Аллан, – у нас был номер телефона ее прежней квартиры, но, увы… – Он развел руками. – Она там больше не живет.
– Разве у нас нет каких-нибудь номеров для срочных сообщений?
– Нет.
– Угу. Кто же займет ее место на Празднике? Каких-то две недели назад вопрос стоял очень остро. Выходит, проблема решена? Или поиски продолжит кто-то другой?
– Как тебе сказать. – Лицо Аллана опять изображало муку. – По зрелом размышлении, мы слишком остро реагировали на сложившуюся ситуацию.
– То есть?
– Очень просто. – Поднявшись с кресла, Аллан развел руками. – У нас было время подумать, пересмотреть… – Он вышел из-за письменного стола. – Думаю, в тот день мы излишне переполошились, ты согласна? – Теперь брат стоял передо мной, широко улыбаясь, такой свежий, ухоженный, пышущий здоровьем. – Дела обстоят не так уж плачевно. Понимаешь меня?
Я медленно кивнула:
– Думаю, да.
– Так вот. – Он бережно взял меня под руку и повел к дверям. – На мелочи не отвлекайся. Тебе сейчас нужно… собраться с мыслями. А вот и твоя сума. Не сердись, что вчера так получилось. Ты же знаешь, у него крутой нрав. Разбери вещички, никуда не спеши, а если захочешь ему что-нибудь передать, я к твоим услугам. Я… я отчаянно хочу тебе помочь, Айсис, честное слово.
Вручив мне походный мешок, Аллан нагнулся и чмокнул меня в щеку.
– До встречи, Айсис. Ни о чем не беспокойся. – Он подмигнул. – Суму, кстати, можешь оставить себе.
– Спасибо, Аллан. – Я, как могла, бодрилась.
Перебросив котомку через плечо, я стала спускаться по лестнице, думая о своем.
***
Моим первым порывом было уединиться в комнате и погрузиться в медитацию или душеспасительное чтение; еще неплохо было бы отправиться в далекий пеший поход.
Вместо этого я пошла бродить по общинной территории и через силу вступала в разговоры с нашими, заставляя себя отрешиться от обоюдной неловкости – неизбежного результата моей опалы. Первым делом заглянула в мастерскую к брату Индре, чтобы поблагодарить его за усовершенствование автокамеры, благополучно доставившей меня в Эдинбург. Индра – скромный и приветливый парень, ростом ниже меня, поджарый и мускулистый, лицом похожий на мать. При моем появлении он насторожился, но когда я заговорила о поездке в Англию, его словно подменили; мы с ним вволю поболтали и расстались по-доброму.
Заговаривая с каждым встречным, я всем своим видом показывала, что осталась собой, а не превратилась в злонамеренную воровку. Мои странствия сослужили мне добрую службу.
Как правило, после такой важной поездки человек выходит вперед на общем собрании, чтобы поведать новости всем сразу, но мне, похоже, не светило приглашение поделиться новостями. (Я также отметила, что в этот раз никто не спешил с ритуальным омовением моих ног, а в этом уже сквозило прямое оскорбление.) Раз за разом пересказывая свои приключения, я выделяла те подробности, которые могли заинтересовать конкретного слушателя: например, хмурая Калли и осмотрительная Астар, хлопотавшие на кухне, получили непредвзятый отчет о пище Мягкотелых и о столичной моде, а также оптимистичные сведения о преобладании азиатских лиц и магазинов; кроме того, в каждой беседе с сестрами по вере я бегло касалась вчерашнего эпизода и признавала (подчас с сочувственной полуулыбкой), что дедушка в какой-то момент проявил чрезмерную любвеобильность, но тем и ограничился. На все вопросы относительно жлоньица я отвечала честно и отмалчивалась только в тех случаях, когда собеседники (допускающие, что я ни при чем) интересовались, кто же, с моей точки зрения, мог похитить священный бальзам.