ПРЕДИСЛОВИЕ
Имя писательницы Наталии Роллечек хорошо известно юным читателям Польской Народной Республики. Уже ее первая книга — «Деревянные четки», вышедшая в 1953 году, принесла автору заслуженный успех и разошлась по стране огромными тиражами. Она взволновала своим глубоким и мужественным реализмом, большой разоблачительной силой и человечностью (русский перевод вышел в 1956 году).
В 1955 году была издана в Польше новая книга Наталии Роллечек — «Избранницы», которая является завершением повествования о судьбе девушек из монастырского сиротского приюта. Эта книга и предлагается вашему вниманию.
Чем же произведения польской писательницы интересны для наших юношей и девушек, почему ее книги пользуются успехом не только у юного, но и взрослого читателя?
Наталия Роллечек родилась в 1923 году в польском курортном местечке Закопане, близ Кракова, в семье музыканта. Она рано лишилась отца. И матери стоило больших трудов содержание двух дочерей — Наталии и Луции. Рукодельные работы, которыми день и ночь занималась мать, были единственным источником средств к существованию. После того, как мать вышла замуж вторично, в семье появилась еще одна девочка — младшая сестра Наталии и Луции — Изабелла.
Вскоре после этого семья вынуждена была перебраться в Краков, где отчим упорно искал работу, но тщетно. Жилось там еще хуже, еще тяжелее.
Чтобы хоть как-то облегчить материальное положение семьи, Наталию отдали в сиротский приют при женском монастыре в Закопане, где она провела два года. После выхода из приюта ей удалось попасть в народную школу, а затем получить среднее образование.
Во время гитлеровской оккупации Польши Наталия Роллечек активно участвовала в движении Сопротивления. Находясь в подполье, она вынуждена была менять десятки профессий и переезжать с места на место.
По окончании войны Роллечек училась в университете и одновременно работала. После выхода в свет «Деревянных четок» она уверовала в свои писательские возможности, стала литератором-профессионалом.
Помимо названных выше книг, Наталия Роллечек опубликовала за последние годы много рассказов, несколько пьес, киносценариев, много публицистических статей и фельетонов. Сейчас близится к завершению работа над большим сатирическим романом «Чудо в Глупчицах». После посещения в 1956 году Советского Союза писательница выступила в польской прессе с циклом статей о своих путевых впечатлениях и встречах.
«Деревянные четки» и «Избранницы» — книги автобиографические. Они написаны человеком, видевшим все своими глазами и все испытавшим на себе. Манера автора выражать свои мысли четко, лаконично, простота и сочность языка, умение сосредоточить внимание читателей на характерных деталях и образах, очерченных очень выпукло, придают произведениям большую художественную силу. Это в первую очередь и определяет их успех.
Католическая церковь с многотысячной армией ее служителей — священников и монахов, с ее монастырями, журналами, газетами, различными организациями — коварный и опасный враг трудящихся. Этот враг принимает различные личины, он ловко маскируется и лицемерит, старается проникать всюду, где только возможно, и с ним нелегко бороться. Особенно трудно бороться с ним в тех странах, где церковь пользуется неограниченными правами и всемерной поддержкой правительственных органов, где буржуазия опирается на нее, чтобы продлить свое существование и отвести опасность революции. Именно так обстояло дело и в довоенной, буржуазно-помещичьей Польше.
Книги Наталии Роллечек направлены на разоблачение реакционной роли католицизма. Они являются сильным оружием в борьбе с церковным дурманом.
Писательница вводит нас в обстановку женского католического монастыря, содержащего приют для девочек-сирот, но больше похожего на каторжную тюрьму. Наталия Роллечек мастерски рисует портреты многих обитателей монастыря и приюта — монахинь Алоизы, Зеноны, матушки-настоятельницы, воспитанниц Гельки и Сабины, Йоаси и Рузи, Янки, Зоськи, Сташки и многих других. Картины беспросветной нужды, окружающей сирот, постоянного духовного насилия над ними со стороны монахинь — суровый приговор церковно-католическому мракобесию, свившему свои осиные гнезда в многочисленных монастырях Западной Европы.
«Воспитание» сирот, имевших несчастье попасть в монастырский приют, «воспитание», которым занимаются такие отвратительные типы, как монахиня Алоиза и сама настоятельница, — это, по сути дела, жестокое уродование детских душ, превращение подростков в фанатиков католицизма. Ужасны условия жизни небольшого коллектива сирот, запертых в монастыре. Они испытывают страшную нужду и голод, живут в грязи, непрерывно подвергаются издевательствам со стороны озверевших монахинь. Воспитанницы влачат самое жалкое существование.
Но, несмотря на это, жизнь за пределами монастыря оказывалась для большинства девочек-сирот еще более бесчеловечной, страшной и едва ли не гибельной. Монастырский приют с его каторжными порядками являлся меньшим злом по сравнению с той огромной каторгой, какою была довоенная буржуазная Польша для простого человека-труженика, для подростка-сироты, лишенного хлеба и крова.
Не удивительно, что некоторые бывшие воспитанницы приюта, столкнувшись с жестокой и беспросветной действительностью, предпочитали вновь вернуться в монастырь, лишь бы не погибнуть.
Все это служит обвинением той государственной системы, того общественного строя, который столь бесчеловечен и антинароден, что обрекает на жалкое существование, моральное растление и гибель тысячи и тысячи детей трудового народа.
Наталия Роллечек показала девочек-подростков во всей сложности их духовной жизни. Она обнаружила хорошее знание психологии тех общественных слоев, из которых происходят ее героини, и тех качеств характера, которыми тяжелая действительность наградила их.
Всем ходом своего повествования, всей системой созданных ею литературных образов Роллечек внушает нам мысль о том, что описанное ею — не исключение, а явление типичное, существовавшее в Польше до победы строя народной демократии и существующее поныне в странах капитализма, где религия по-прежнему служит орудием эксплуатации, закабаления и обмана трудящихся масс.
Книги Наталии Роллечек воспитывают ненависть к самым жестоким врагам трудящихся — капитализму и религиозному мракобесию. Они помогают с еще большей силой ощутить всю радость счастливого детства советских ребят, окруженных заботой Родины. Они служат делу прогресса и борьбы с реакцией, делу коммунистического воспитания подрастающего поколения стран лагеря мира, демократии и социализма.
Вот почему они представляют несомненный интерес и для нашего юного читателя.
Наталия Роллечек
— В скором времени к нам пожалует новая сестра! — сообщила во время вечерней молитвы сестра Алоиза.
— Хоровая или конверская? — поинтересовалась Йоася.
У сестры Алоизы от удивления взметнулись брови.
— Этот вопрос просто неуместен в твоих устах, Йоася. Вы все должны своим скромным поведением и радушным отношением завоевать дружбу новой сестры.
— А, значит — хоровая, — заключила Гелька, когда мы уже укладывались спать. — С конверской наши сестрички не разводили бы таких церемоний.
— Какие же обязанности поручат ей? — полюбопытствовала Зоська. — Наверно, по белошвейной мастерской, а то ведь сестра Юзефа больна.
— Эта новая сестра — из благородных, — отозвалась Янка. — Матушка-настоятельница рассказывала о ней моей тете.
— И вовсе не из таких уж благородных! Она постриглась в монахини назло своим родителям, потому что они не разрешили ей стать цирковой артисткой. А у нее было такое влечение к этому.
— К чему?
— Я же говорю: к цирку. Она умела прыгать через обруч и вообще была очень способная. Сестра Дорота обо всем мне рассказала.
— В нее, кажется, безумно влюбился какой-то старик богач! И перед смертью записал на нее все свое достояние. Она воспитывалась в монастыре. И вот там-то сестры внушили ей мысль о божественном призвании. Они хотели, чтобы все ее богатства достались монастырю.
— Как бы не так! Да она бедна, как церковная мышь, — возразила Казя. — Но она — племянница самой матушки-генералки. И вы увидите, как станут лебезить перед ней сестрички!
— А я слышала, что она была негодницей, — вновь отозвалась Янка.
— Как это так — негодницей? — заинтересовались все.
— А так, в нее был влюблен один ксендз.
— Ну и что?
— Как что? И она каждый день торчала у окна, чтобы он мог ее видеть.
— И больше ничего?
— Ничего.
— Э, так в этом нет ничего особенного. Сестра Дорота тоже всегда стоит у окна, когда гуралы вывозят навоз из хлева. Вот если бы монахиня убежала с ксендзом, тогда бы она была негодницей. А так — что…
Этими словами Гелька прекратила дискуссию.
Погасла лампочка, тускло мерцавшая под самым потолком. Наступила ночь — тягостно удушливая от вони и холодная, как все зимние ночи в приюте. Ветер бешено ломился в деревянные стены. Трещал прогнивший потолок. Стоило оторвать голову от соломенной подушки, как ледяная струя воздуха сразу же начинала обвевать щеки. Малыши всем телом прижимались к щуплому матрасу, будто стараясь слиться с жестким мешком, влезть в него. Старшие девочки натягивали на головы одеяла и лежали в полной апатии ко всему окружающему. Время от времени кто-нибудь поднимался на своей койке, растирал окоченевшие ноги и, подышав на руки, вновь грохался на жесткую соломенную подстилку.
Я оторвала голову от подушки.
— Ты что, Сабинка, плачешь? — Я соскочила с койки и подбежала к ней. — Почему ты плачешь?
— Потому что завтра кончают колоть дрова.
— Ну, ничего не поделаешь, моя дорогая.
Довольная своим утешением, я вернулась на койку.
На другой день, после возвращения из школы, мы снова застали Сабину у окна. Когда по коридору проходила монахиня, Сабина делала вид, что взрыхляет землю в ящике с пеларгониями. Испачканные глиной пальцы инстинктивно крошили сухие комочки, а подернутые, влажной пеленою глаза, покрасневшие от слез, устремлены были в окно.
На дворе колол дрова молодой гурал. Лицо у него было смуглое, озорное, вьющиеся волосы блестящими шелковистыми кольцами усыпали голову. Он снял свой полушубок и работал в одной рубахе.
Сабина, оставив пеларгонию, с корзиной в руке вышла на двор. Мы столпились у окна и наблюдали за нею с насмешливым сочувствием.
Красивый и стройный дровосек распрямился и бросил взгляд в сторону улыбающегося личика Йоаси. Редковолосая, плоскостопая, в грязном платье, рядом с ним Сабина выглядела мухой, запутавшейся в монастырской паутине. Однако сама Сабина не отдавала себе в этом отчета. Кружась около гурала и пытаясь одеревеневшими от холода пальцами оторвать примерзшие ко льду щепки, она заглядывала ему в лицо покорно и выжидательно, а он не обращал на нее ни малейшего внимания.
— И как ей не стыдно, — сказала Янка. — Что этот парень подумает о нас?
Я удивленно посмотрела на Янку. Меня вовсе не интересовало, что этот гурал подумает о нас. Подобная мысль могла прийти в голову только «благовоспитанной девочке из хорошего дома», каковой, без сомнения, была Янка. Однако, поскольку и меня, как и каждую из нас, вгонял в краску малейший намек на сердечные переживания, я с сочувствием смотрела на Сабину, выметавшую непослушными от холода руками снег со двора.
Тем временем гурал кончил работу. Он аккуратно сложил поленья, вбил топор в колоду, надел полушубок и, набив трубочку табаком, приготовился в дорогу. В раскрытой настежь калитке появился возница с кнутом в руках. Он кивнул дровосеку. Гурал спрятал трубку в карман и зашагал к калитке.
— Хо-хо! — засмеялась Владка, отходя от окна. — Наконец-то Сабина оставит в покое пеларгонии. Пошли делать уроки.
— Глядите! — взвизгнула вдруг Йоася.
Все мы снова бросились к окну… Глаза у нас едва не полезли на лоб от удивления.
Следом за гуралом шла Сабина.
Всей гурьбой мы пустились по лестнице, но, прежде чем добежали до калитки, Сабина уже вышла на дорогу. Низко опустив голову, придерживая руками концы платка, она плелась вслед за медленно едущей фурой.
— Сабина!!!
— Идет! Ей-богу, идет! Даже не обернется! — воскликнула Зоська. — Совсем с ума сошла!
— Давайте сейчас же вернемся, немедленно. Пусть каждая из нас возьмется за свою работу и делает вид, будто ничего не знает. — Повелительно нахмурив брови, Янка внимательно следила за тем, чтобы вернулись все без исключения. Она сама затворила калитку и загнала домой гурьбу самых любопытных девчонок.
Не прошло пятнадцати минут, как рассыпавшиеся по всему приюту воспитанницы были уже всецело поглощены своими вечерними обязанностями. Одни резали картофель для свиней, другие мыли полы, третьи выносили золу.
По коридору проследовала вездесущая сестра Алоиза. Она задержалась возле Йоаси, которая с усердием латала половик.
— Где Сабина?
Йоася вскинула на монахиню удивленные глаза.
— Сабина? Не знаю… Я как раз читала молитвы, сестра меня прервала…
А минут через десять после этого разговора мы парами направились в столовую. По случаю именин одной из хоровых сестер нам обещали дать полдник. Кружка чаю и кусочек хлеба с сыром вселили в нас прекрасное настроение.
Преисполненные страха и любопытства, рассаживались мы за столами. И вот уже прочитаны молитвы. Сестра Алоиза то и дело заглядывает в окно. На дворе сыплет мелкий снежок. Углы нашей трапезной быстро погружаются в темноту. Кругом необычная тишина. И вдруг — скрип двери. Всем нам он показался чересчур громким и резким.
На пороге появилась Сабина; она долго отряхивала облепленный снегом платок. Владка и Казя усиленно подмигивали ей, давая понять, чтобы она побыстрее занимала свое место. Но сестра Алоиза оказалась более проворной, чем Сабина. Она подошла к провинившейся:
— Почему опоздала?
— Я провожала фуру…
— Какую фуру?
— Да того самого гурала, который у нас дрова колол, — стремительно выпалила Зоська. — Я молилась, чтобы господь бог просветил голову этой глупой корове, а она пошла за парнем… Ай-ай!.. — вскрикнула вдруг Зоська и, прикрыв руками ошпаренное лицо, спрятала голову под стол.
Гелька отшвырнула пустую кружку в сторону и, поднимаясь с лавки, воскликнула:
— Нет! Просто с ума сойти можно! Клянусь, я убью когда-нибудь эту змею! — И, хлопнув дверью так, что задрожали стекла, она вышла из столовой.
Наступила напряженная, пугливая тишина.
Сестра Алоиза, наиболее воспитанная из числа наших хоровых сестер, терпеть не могла грубости, вульгарных жестов и слов. Она была непримиримым врагом всего, что так или иначе могло опорочить душевную чистоту человека.
Девочки затаив дыхание поедали глазами побелевшее лицо монахини. Из-под стола доносились всхлипывания ошпаренной Зоськи. Разлившийся по всему столу Гелькин чай большими, тяжелыми каплями стекал на пол.
— С сегодняшнего дня я запрещаю Гельке… — начала монахиня с заметной дрожью в голосе.
— Если сестра прикажет, я немедленно приведу ее сюда! — воскликнула Янка и, сорвавшись с места, скрылась за дверью.
Теперь мы с любопытством следили за монахиней. Сестра Алоиза, повернувшись к нам спиною, смотрела в окно. Мы ожидали в молчании. Зоська по-прежнему ревела под столом, а стекавший со стола чай образовал на полу целую лужу.
Вошла Янка и втянула за руку упиравшуюся Гельку.
Янка, более хитрая и рассудительная, чем другие, уже сумела шепнуть Гельке, что и как надо говорить, и та начала приглушенным, печальным голосом:
— Я, прошу вас, недостойная…
Гелька запнулась. Видно было, что больше уж ни одного слова она из себя не выдавит. Однако сестра Алоиза не принадлежала к числу мелочных людей. Не глядя на провинившуюся, она произнесла тихим голосом: