Толпа, до этого упорно молчавшая, вдруг загудела. Почувствовав, что крестьяне, по крайней мере большая их часть, поверили его словам, боярин прокричал еще громче:
– Русские не пройдут по нашей земле!
Штенберг ожидал, что эти слова вызовут волну патриотических возгласов, но крестьяне молча начали расходиться по домам. Площадь быстро опустела. Гарманешти погрузилось в тяжкую и долгую тишину. Только слышно было, как по-весеннему бодро ревел, клокотал под опорами моста водяной поток.
"Что же это такое? А?.. Что же случилось?.." - уныло спрашивал себя молодой боярин, подъезжая к своей усадьбе. У ворот он опять увидел Василику. Щеки девушки горели. Василика пристраивала у себя на груди подснежник. Наверное, она только что вернулась из леса. Большие черные глаза и все лицо ее были облиты светлой радостью. И лейтенанту почему-то захотелось согнать с ее лица эту радость. "Чему она все улыбается?" - подумал он с досадой, быстро соображая, что бы сказать ей. Неожиданно вспомнил о ее любимом. "Не eго ли она поджидает? Не зря же ходят слухи, что Георге Бокулей служит русским.
– Василика! громко, с наигранной веселостью окликнул он девушку.
– Что, мой господин? - Василика опустила ресницы.
– Василика, ты слышала что-нибудь о Георге?
– Нет, мой господин! - Девушка испуганными и вместе с тем полными надежд и ожидания глазами посмотрела в красивое лицо молодого боярина.
И он торопливо, боясь, что уже через минуту может не решиться на это, бросил:
– Русские убили его.
Альберт хотел быстро пройти в дом, но широко раскрытые черные глаза Василики остановили его.
– Вы... вы... это неправда!..
Он быстро взял ее за плечи.
– Да, да. Я еще раз проверю. Наверное, это неправда. Успокойся, Василика. Сейчас столько слухов, им верить нельзя. Бедная Румыния! -Штенберг ощутил, как что-то холодное поползло в самую его душу. И теперь ему вдруг стали до ужаса понятными эти два слова, оброненные королевой после похорон старого боярина: "Бедная Румыния!" "Когда же началось все это?" -мысленно спрашивал он себя, не зная еще точно, что следует разуметь под неопределенным словом "это".
– Успокойся же, Василика! Жив, наверное, твой Георге. Перестань реветь! - прикрикнул он на девушку.
Над усадьбой вновь пролетели, только в обратном направлении, два советских самолета.
2
– Ну, господин генерал, вам-то грешно сетовать на свою судьбу. Ваш корпус расположился ничуть не хуже, чем в королевском дворце. Вы только подумайте: господствующие высоты и триста пятьдесят дотов! Железная, несокрушимая стена от Пашкан до самых Ясс. Если русским и удастся вступить на территорию нашей страны, то здесь, у этих твердынь, они найдут свою могилу. Заметьте, генерал: русским еще ни разу не приходилось иметь дело с дотами...
Так говорил, обращаясь к Рупеску, представитель верховного командования при Первом румынском королевском корпусе полковник Раковичану. Младший по званию, Раковичану разговаривал с Рупеску снисходительно-покровительственным тоном, каким обычно разговаривают в подобных случаях представители вышестоящих штабов. Он посмотрел в хмурое лицо Рупеску, склонившегося над картой, и улыбнулся:
– Что же вы молчите, господин командующий?
– Я думаю, полковник, что вы не слишком сильны в военной истории. Иначе вы бы вспомнили Измаил, Плевну, Галац. Да что говорить о тех давних временах! Вам пришлось бы вспомнить линию Маннергейма.
Раковичану расхохотался:
– Это вы правильно подметили, генерал. В истории военного искусства я действительно профан. Как вы знаете, мои познания простираются совершенно в иной области... Однако надо же признать, господин командующий, что ваши гвардейцы совсем недурно устроились под метровыми крышами долговременных точек. Не так ли?
Это уже походило на издевку.
– Вам, полковник, как представителю верховного командования, -подчеркнул Рупеску последние слова, - следовало бы знать, что в дотах расположились не мои, а немецкие солдаты...
– Неужели? - деланно удивился Раковичану.- О, эта старая бестия Фриснер!
– Полагаю, румынскому правительству лучше знать, что оно намерено предпринять дальше. Наше дело, генерал, - выполнять приказы, - с некоторым раздражением проговорил Раковичану. - Красная Армия стоит у границ Польши, она подходит к Днестру. От Польши рукой подать до Германии. А там близко и Франция, Ла-Манш - вся Европа! - Раковичану покраснел, глаза его сузились. - Европа в руках большевиков - это всемирная катастрофа, генерал! Вот о чем мы должны сейчас подумать. И нам важно, чертовски важно, друг мой, подольше удержать здесь, в Румынии, русскую армию.
Рупеску налил в рюмки коньяку и одну из них молча поднес взволнованному полковнику.
– Выпейте, это здорово успокаивает.
Раковичану взял рюмку.
– За что же, господин генерал?
Они чокнулись. Подняли рюмки.
– Не знаю, полковник...
– Выпьем за... Впрочем, за них еще рано пить.
Генерал понимающе посмотрел на Раковичану.
– И вы думаете, полковник, что они сумеют прийти сюда раньше, чем русские оккупируют всю нашу страну? - вкрадчиво спросил он.
– Это вы о чем, генерал? Вернeе, о ком? - встревожился Раковичану.
– А о тех, за которых вы собирались поднять наш первый тост.
– Не понимаю. Однако - выпьем! - И Раковичану первый вылил коньяк в свой большой зубастый рот.
Генерал угрюмо последовал его примеру.
– Э, да вы... Впрочем, вернемся к тому, с чего мы начали нашу беседу, генерал. Итак, позиции от Пашкан до Ясс и далее до Днестра нужно удержать во что бы то ни стало. Таков приказ королевы и маршала, а также генерал-полковника Фриснера. Для выполнения этого приказа у немцев и у нас имеется все необходимое. В распоряжении Фриснера, например, находятся две прекрасно укомплектованные и оснащенные армии. Триста пятьдесят дотов. Десять - двенадцать батарей на каждый километр фронта... Неужели этого недостаточно, чтобы остановить Малиновского и Толбухина, растерявших, надо думать, большую часть своей техники в украинской грязи?.. Однако мы заболтались, - вдруг спохватился полковник, взглянув в окно. - Уже полночь. Нелишне подышать свежим воздухом. А?
– Пожалуй.
Раковичану и Рупеску вышли на улицу.
– Не съездить ли нам на позиции, генерал? - предложил полковник, жадно вдыхая широкими ноздрями свежий, прихваченный легким морозцем вечерний воздух.
Как раз в это время где-то далеко-далеко на северо-востоке колыхнулось огромное бледно-розовое зарево и вслед за тем донесся глухой гул.
– Впрочем, - быстро изменил свое решение представитель верховного командования, - поедем завтра с утра. А сейчас отдохнем. - Он зябко передернул острыми плечами.- Не кажется ли вам, генерал, что штабу пора бы уже перебраться в землянку?
– Землянка готовится. Мой прежний адъютант лейтетант Штенберг пригнал сюда до сотни крестьян из села Гарманешти. Быстро выкопают.
– Ну вот и отлично. Прекрасный офицер этот молодой боярин, не так ли, генерал? Кстати, как он себя чувствует после этой скверной истории с капралом? - Раковичану замолчал и с минуту прислушивался. - Что-то уж очень близко... У вас есть последняя сводка, господин командующий? Что там делается, на фронте?
На северо-востоке вновь поднялись и долго дрожали на горизонте трепетные зарницы. Гул, правда еле слышный, теперь уже не умолкал. Сильный и резкий кривец
3
Лейтенант Штенберг принял командование ротой с большим удовлетворением. Адъютантство его не устраивало. Альберт помнил, что в его жилах течет немецкая кровь, и в связи с этим был твердо уверен, что ему не пристало быть на побегушках у румынского генерала.
До него временно командовал этой ротой младший лейтенант Лодяну, бывший рабочий с заводов Решицы, произведенный в офицеры в дни войны из нижних чинов.
Штенберг с трудом отыскал младшего лейтенанта. Лодяну находился в одной из только что вырытых траншей, окруженный уставшими, перепачканными глиной солдатами. Однако никто из них не унывал. Еще издали лейтенант Штенберг услышал звуки губных гармошек, дудок и скрипок - любимых инструментов румынских солдат.
– Забавляетесь, господа? А кто же за нас будет рыть траншеи? - на ходу бросил Штенберг, решивший с первой же минуты дать понять своим подчиненным, что он строгий командир.
– Солдаты утомлены и сейчас отдыхают, - спокойно ответил Лодяну. -Разве вы не видите, господин лейтенант? Почти месяц они день и ночь без отдыха роют траншеи.
Штенберг промолчал. К вечеру он приказал собрать всю роту. Новому командиру захотелось ободрить подчиненных, и, едва рота выстроилась в неглубокой балке, он начал:
– Солдаты! Корпусной генерал Рупеску просил передать, вам его благодарность. Вы отлично потрудились. Враг не пройдет через ваши позиции! Королевская гвардия покажет, что она умеет защищать свое отечество. Вы утомлены, знаю. Но ваши братья испытывают более тяжкие трудности. Там, на полях золотой Транснистрии и Молдавии, возвращенных нaшей родине ценой крови лучших ее сынов, румынским солдатам очень тяжело сдерживать красные полчища. Вы не испытываете тех лишений, какие испытывают они. Вы сыты, обуты, одеты. Мама Елена, по приказу которой сформирован наш корпус, заботится о вас. Не так ли, братцы?
Лейтенанту было приятно сознавать, что две сотни людей, втиснутых в рыжие мундиры, не спускавших сейчас с него глаз, - его подчиненные, что он, Штенберг, - их командир, начальник, властелин, первый судья и защитник.
– Не так ли, братцы? - повторил он, сияя от внутреннего ликования, причиной которого были и вот это ощущение власти над людьми, которых он скоро поведет в бой, и сознание того, что он, Альберт, стал хозяином огромных богатств, и воспоминание о последней встрече с красавицей Василикой, поверившей, кажется, в гибель своего возлюбленного, и надежда на то, что, наверное, удастся пристроить ее где-нибудь при штабе.
В эти минуты Штенберг как-то совершенно забыл о вчерашних неприятностях и о том, что идет война, что она очень близка, что скоро, совсем скоро он может лицом к лицу встретиться с теми, о которых он много говорил, но имел самое смутное представление, что вот эти позиции, окрашенные сейчас низкими лучами медленно опускавшегося за далекие горы солнца, нужно будет защищать всерьез и, может быть, сложить на них свою голову.