Шурик повернулся, он не заметил, что фрак почтительно следует за ним.
— Постою, там посмотрим, — буркнул Шурик и подошел к стойке.
Блондинка тяжеловесно порхнула вдоль стойки и спросила:
— Говорите по-английски?
— Нет, — ответил Шурик.
— По-немецки?
— Немного.
За спиной что-то сказали на незнакомом языке; Шурик понял только одно слово: «русский», и резко повернулся. Фрак улыбнулся, из носа у него торчали волосы.
— Вы меня извините, — он поклонился, — но ухаживать за гостями входит в мои обязанности. Я сделал за вас небольшой заказ. У нас такой порядок — не заказывать нельзя.
— Спасибо, — Шурик с удовольствием врезал бы по печени долговязому фраку, перестали бы быть видны рыжие волосы в носу, фрак бы согнулся пополам и ткнулся бы напомаженным пробором в стойку. — Спасибо, — повторил он, — закажите мне еще бокал минеральной воды. Без льда.
Фрак дал барменше команду и снова повернулся к боксеру.
— Господин поет? — он тронул выпирающий кадык.
— Да. В легком весе, — сказал Шурик басом и отвернулся.
Барменша подвинула ему чашку кофе, плеснула в бокал коньяку, поставила бокал с водой и хотела отойти, но Шурик остановил ее вопросом:
— Сколько? — для наглядности он протянул руку и потер пальцами друг о друга.
Барменша рассмеялась, на щеках у нее появились симпатичные ямочки, взяла бумажную салфетку и написала: сорок.
Он положил на стойку сорок шиллингов, произвел несложное арифметическое действие и расстроился. «Расширение кругозора» обходилось дорого, за восемьдесят монет можно было купить две нейлоновые рубашки или отличный плащ «болонья». Пусть Зигмунд утверждает, что цивилизованные люди нейлон уже не носят. Шурик прикинулся бы нецивилизованным. Но деньги уже пропали, и он взял чашку кофе и незаметно огляделся.
Зал, как Шурик и отметил сразу, небольшой, уютный, чистенький и отделан со вкусом. Народу немного, за столиками в основном сидели мужчины, были и парочки, но не сказать что молодые. Несколько девушек стояли, как и Шурик, у стойки. Симпатичные или нет, он разглядеть не мог, так как сначала они заинтересованно взглянули на Шурика, но барменша им что-то сказала, и девушки отвернулись.
Послышалась тихая камерная музыка, и занавес пополз вверх. Шурик взглянул на часы — десять. Сажина еще нет, но от ребят попадет точно. Поверят, что заблудился? Роберт поверит, а Зигмунд — никогда. Всыплют. Сажину скажут? Только взглянуть на сцену, пять минут — и бегом.
На подмостках появилась не очень молодая и изрядно напудренная женщина в бальном платье. Интерьер — широкая кровать и огромное трюмо — видимо, спальная комната. Женщина устало прошлась, трогая привычные вещи, что-то напевая, прикрыла глаза и сделала несколько танцевальных движений. Шурик понял, что она вернулась домой с бала или вечеринки. Затем она сняла браслет, ожерелье, шиньон, достала из шкафчика бутылку, сделала глоток. После этого села перед трюмо и начала раздеваться, делала все не торопясь, ритмично и небрежно, и Шурик подумал, что она здорово тренированна. Когда осталась достаточно прозрачная рубашка, женщина сделала несколько безуспешных попыток расстегнуть лифчик, но то ли опьянела, то ли ей было просто лень, и она позвонила. На сцену вышел изображающий слугу очень почтительный негр, он дрожащими руками расстегнул лифчик, женщина презрительно посмотрела в трюмо, и негр почтительно исчез. На сцене зазвонил телефон. Женщина встала, потянулась, взяла телефон и пересела на кровать. Разговор велся, видимо, только абонентом, так как женщина отвечала лишь «да» и «нет», снимала чулки и любовалась собой в трюмо.
— Пока она снимет сорочку и покажет нам далеко не совершенную грудь, можно будет подохнуть со скуки, — сказал кто-то по-русски.
Шурик обернулся, рядом стоял сухопарый плечистый мужчина и серьезно смотрел Шурику в лоб.
— Откуда вы знаете, что я русский? — спросил Шурик и поставил чашку с кофе на стойку.
— Я даже знаю, что ты легковес, — ответил мужчина, доставая из нагрудного кармана сигарету.
— У вас профессия такая — все знать? — спросил Шурик, решая, может ли он выпить воды или выдаст свое волнение.
— Примерно, — мужчина подвинул Шурику бокал с водой. — Выпей, Александр, коньяк-то тебе нельзя.
Шурик выпил воду и посмотрел мужчине в лицо, хотел уловить выражение. Но выражение на этом лице отсутствовало. Вообще. Нельзя сказать, чтобы маска, но не поймешь: скучно человеку или весело, злится или радуется. А смотрит в лоб, и ощущение как на ринге, когда невольно открылся и не знаешь, увидел противник или нет. Шурик снова взял бокал, не заметив, как барменша наполнила его, и выпил.
— За вес не боишься? — спросил мужчина и показал барменше на свою рюмку.
— Я всегда в весе, — ответил Шурик, и ему опять захотелось пить.
— Не то что Роберт, — мужчина выпил коньяк, и сунул в рот новую сигарету.
— Роберт тоже в весе, — Шурик увидел тонкий белый шрамик на брови незнакомца, потрогал его бицепс, прикинул рост и спросил: — Вы работали в полутяжелом?
— Давно. Как Москва?
— Хорошо. Спасибо.
В зале захлопали. Шурик невольно обернулся, но незнакомец взял его за руку.
— Пойдем отсюда. Скучища, — он бросил на стойку деньги и подтолкнул Шурика к двери.
Шурик послушно вышел, оделся, но на улице спохватился и решительно сказал:
— До свиданья, мне пора.
— Довезу, — мужчина открыл дверцу потрепанного «ситроена». — Ладно, только без детективных мыслей. Кому ты нужен, — он втолкнул Шурика в машину, сел сам и включил скорость. — Вернется Сажин из посольства, он тебе устроит.
— Вы из посольства? — испуганно спросил Шурик.
— Примерно, — мужчина положил локти на руль и смотрел прямо перед собой.
— Мне в гостиницу…
— Знаю, — перебил незнакомец, свернул в какой-то переулок и дал газ.
Шурик рванул боковую дверцу, но она не открылась.
— Только без бокса, мы в разных весовых категориях, — мужчина на большой скорости свернул направо и остановился у гостиницы. — Ты дома. Скажешь, что заблудился.
— Скажу, — Шурик дернул дверцу, и она открылась.
— Подожди, — мужчина сидел, навалившись на руль, и смотрел перед собой. — Как там Москва?
— Хорошо, — Шурик вышел из машины.
— Хорошо, говоришь? Я там родился, — мужчина улыбнулся, и лицо его стало вдруг обаятельным и добрым.
— Спасибо, — Шурик хотел захлопнуть дверцу, но мужчина его остановил.
— Подожди. По варьете шататься время есть, а с земляком поговорить, так торопишься.
Шурик остановился. Неудобно получается, человек довез, плохого не сделал. Шурик решил было договориться о встрече на завтра, но взглянул в лицо с тонкогубым захлопнутым ртом и прищуренными равнодушными глазами, и его что-то остановило.
— Приезжайте в Москву, земляк, там поговорим, — он захлопнул дверцу, бросился в подъезд и взлетел по лестнице.
Когда он осторожно открыл дверь своего номера, то столкнулся с Робертом, который сделал шаг навстречу, схватил его за пояс и бросил на кровать.
— Сопляк!
— Шурик, можно ложиться спать? — спросил Зигмунд, вставая с кресла и закрывая книгу, которую держал в руках. — Спокойно, Роберт! Нервы надо беречь для ринга.
— Какие нервы? — Роберт подошел к лежащему на кровати Шурику, но Зигмунд его перехватил. — Жеребенок! Сосун молочный! Миши нет, он бы с ума сошел! — Роберт пытался вырваться, но Зигмунд держал его крепко.
— Спать, спать! — Зигмунд вытолкнул Роберта из номера, взглянул на Шурика, пожал плечами и вышел.
* * *
Старый Петер кивнул контролеру и вошел в здание, где через час должна состояться товарищеская встреча: Бартен, США — Калныньш, СССР; афиша с этой надписью висела у дверей. Вальтер зря волновался, возврата билетов не было. Никакая реклама не могла убедить знатоков бокса, что Дерри серьезный противник для уже знаменитого американца. И замену Дерри на русского приняли одобрительно. Конечно, в любительском боксе меньше крови и азарта, но это с лихвой компенсировалось любопытством. Кто такой русский парень, рискнувший выйти на ринг против претендента?
Петер взял у мальчишки программку, правая ее сторона была заклеена фотографией русского, под которой написано, что он врач-хирург и указаны его возраст, вес и рост. Никаких титулов. Так настоял Сажин, а спорить Вальтер Лемке не рискнул. И так русские спасали его финансы и престиж. Петер отказался быть судьей, хотел взглянуть со стороны, русский ему нравился, но Дин Бартен настоящий боксер, тяжелый, но настоящий. Мальчику не выдержать. Тотализатор принимал семь к одному, но любителей ставить на русского почти не находилось.
— Десять к одному за Дина, — сказал Петеру подошедший букмекер, и в голосе его слышалась тоска и безнадежность.
Петер опустил руку в карман, и букмекер заволновался.
— Вообще-то ставки семь и восемь против одного, — быстро заговорил он, — но я принимаю десять.
Петер вынул все имеющиеся деньги, пересчитал их и положил в протянутую руку.
— Двести шиллингов на русского.
— Ты всегда был чудной, Визе. Или разбогател? — спросил букмекер, делая отметку в блокноте и пряча деньги.
Петер отстранил его и двинулся к раздевалкам. Он не верил в шансы русского, но отдал деньги, чтобы поколебать наглую самоуверенность тотошников. Сейчас поползет слух, что Петер Визе поставил против Бартена. Петер потер шишковатую голову и ухмыльнулся. Зарабатывать на людях, которые ломают друг другу суставы и ребра, последнее дело, но сегодня особый случай.
Старый боксер потоптался у входа в служебные помещения и не пошел туда. Все видено сотни раз — и усталое равнодушие ветеранов, и самоуверенность позирующих фаворитов, и волнение новичков, прячущих страх под вздрагивающей, соскальзывающей улыбкой. Петер вышел на улицу. Зря он пришел рано.
Из посольской машины с дипломатическим номером вышли Сажин, Кудашвили, рыженький легковес и противник Дина Бартена. Они о чем-то быстро говорили и прошли в здание через служебный ход. Петер взглянул на часы: оставалось пятьдесят минут. Бартен сейчас уже на столе у массажиста: Петер сжал кулаки. Тридцать с лишним лет назад он ехал сюда на встречу с Хельмутом, знал, что победить не дадут, но ехал. Петер шел вдоль ограды, и ее прутья казались рядом штурмовиков, которые в тот день опоясывали арену.
Когда Петер вошел, зал уже был переполнен, и сигарный дым обволакивал зрителей. Русский не привык к дыму в зале, у них в зале курить запрещено. На девятом, десятом раунде этот дым, словно вонючая вата, начнет запечатывать рот. Визе вспомнил, что раундов будет только три, но осмотрел зал с неприязнью. Он вообще не любил зрителей. Зал, как обычно, притаился в темноте, тяжело вздыхал и ждал. Ярко освещенный ринг похож на больничную койку, скорее даже на операционный стол, стерильно белый, на белом лучше всего видна кровь.
Зигмунд с Сажиным поднялись на ринг, в зале захлопали, Зигмунд протянул тренеру руки. Сажин проверил бинты, запахнул на боксере халат и спросил:
— Не остываешь?
Зигмунд молча обернулся к противоположному углу, и Сажии с беспокойством следил за боксером.
Прошло еще несколько минут, но противник и судья на ринге не появлялись. Лицо у Зигмунда стало жестким, над бровями выступили мелкие капельки пота. Он с преувеличенным вниманием разглядывал забинтованные руки, сжимал и разжимал пальцы — проверял, не перетянул ли бинты.
— Местная анестезия, — он показал на противоположный угол.
Зал заполнил хорошо поставленный баритон:
— Дамы и господа, в зале присутствуют представители посольства Советского Союза. Они так же, как и все мы, пришли сюда, чтобы полюбоваться замечательным поединком.
Зал ворочался, нервно дышал табачным дымом.
Зигмунд оглядел пустой ринг, снова натер подошвы боксерок канифолью, переступил с ноги на ногу, нервно зевнул, скинул халат, вышел в центр ринга и стал азартно боксировать один.
В ярком четырехугольнике света, опоясанном белыми канатами, боксер казался маленьким и хрупким.
Сажин проследил за движениями боксера, обернулся, нашел Роберта и Шурика, которые чинно сидели на приставных стульях перед первым рядом, помахал им рукой и снова повернулся к рингу.
— Миша никогда ни о ком не забудет, — сказал Роберт и протянул Шурику конфету. — Зигмунд сегодня выиграет, и я тебя прощу, жеребенок.
Шурик, сидевший словно перед фотообъективом, покосился на грузина, взял конфету, заложил ее за щеку и снова застыл.
— Я похож на представителя? — спросил он, поправил галстук и осторожно провел ладонью по прилизанным рыжим вихрам.
— Абсолютно, — Роберт достал из кармана вторую конфету, хотел положить в рот, но отдал Шурику: — Мне сладкое есть нельзя. Прибавляет вес.
Зал вздохнул и застонал. На ринг поднялась группа мужчин, и Зигмунд подошел к Сажину, взял полотенце и вытер пот. Сажин протянул бутылку с водой, боксер сполоснул рот и сплюнул в урну.
Вартен скинул халат и вместе с рефери вышел на центр ринга.
— Иди, сынок, — Сажин похлопал Зигмунда по спине и почувствовал, как он вздрогнул.
— Четырехунцевые перчатки, — сказал боксер и взял тренера за локоть. — Спокойно.
К Сажину подошел судья и протянул две пары черных маленьких перчаток.
— Гости выбирают, — сказал он и поклонился.
— Встреча проводится по любительским правилам, — Сажин оттолкнул руку судьи, — перчатки должны быть большие.
— Поздно, — Зигмунд взял обе пары, помял в ладонях, одну вернул, а другую стал надевать.
— Пусть Дин Вартен подойдет ко мне. — Он протянул Сажину левую руку: — Завяжите, пожалуйста.
Судья помялся, хотел что-то сказать, но Зигмунд посмотрел ему в глаза, и тот пошел через ринг.
— Защита подставкой исключена, — быстро говорил Сажин, завязывая перчатки, — держи его на дистанции. Не подпускай.
— Да знаю я, — раздраженно перебил Зигмунд.
— Извини, что заставил ждать, — на весь зал произнес Вартен. В руке у него был микрофон. — Здравствуй.
— Здравствуй, — Зигмунд с трудом подбирал английские слова. — Почему перчатки четырехунцевые? Мы с тобой договаривались о любительских перчатках.
— Я никогда не работал в больших перчатках и три раунда. Количество раундов твое, перчатки — мои. Я считал, что это честно. А ты?
— Хорошо. Иди. — Зигмунд отвернулся, и тренер увидел, что глаза у боксера не голубые, не синие, как считал раньше, а черные.
Вартен прошел в свой угол, выбросил микрофон за ринг, и тот черной змейкой пропал в темноте. Судья хлопнул в ладоши и поднял руки.
— Не волнуйся, Михаил Петрович, — Зигмунд ударил перчатками друг о друга и пошел в центр.
Сажин вынул с ринга табурет, механически отметил: вода, нашатырь, вата и полотенце на месте, и сел так, что ринг открылся ему между верхним и средним канатами. Сколько лет он смотрит между этими канатами? Смотрит, а голова звенит от пропущенных учениками ударов. Но по выражению лица Сажина никогда не скажешь, что его бьют. Сдержанность и соблюдение внешнего спокойствия — составная часть его профессии. Его рука, взгляд, голос должны прибавлять силу, уверенность.
Боксеры стояли рядом и ждали команды.
Судья поднял руку, выдержал паузу и на одном дыхании выстрелил:
— Бокс!
Зал провалился в темноту и перестал существовать, Петер Визе видел только ринг. Боксеры сошлись в центре, пожали друг другу руки, и русский сделал шаг назад: он добровольно отдал центр. Бартен, медленно покачиваясь, защищая голову высоко поднятыми руками, двинулся вперед. Русский мягко заскользил вдоль канатов, левую руку он держал необычно низко, да и правой не доставал до подбородка — стойка была открытой и крайне опасной для него. Бартен неторопливо преследовал противника. Петер понял, что сейчас американец сделает шаг в сторону и русский окажется зажатым в угол. Так и произошло. Русский остановился в углу. Бартен, перекрывая выход, финтил, выбирая момент для атаки.
— Обезумел от страха, сейчас с ним будет кончено, — услышал Петер чей-то возглас, отмахнулся и хотел крикнуть: «Подними левую и беги», — но не успел.
Бартен ударил левой, нырнул под руку русского и правым апперкотом хотел кончить атаку, но вздрогнул и застыл на полпути. Русский обошел противника, словно он был манекеном, опустив руки, двинулся к центру ринга, а Бартен все еще стоял лицом к пустому углу, покачиваясь на широко расставленных ногах.