— Судья, счет! — крикнул Петер.
Он не видел удара русского, наверное, и никто не видел, но по поведению Бартена было ясно, что он пропустил сильный удар и находится в состоянии грогги. Русский мог добить его в эти секунды, но стоял в центре ринга и ждал. Судья поднял руку, собираясь открыть счет, но Бартен повернулся и, закрывая перчатками голову, двинулся на русского.
В зале раздались запоздалые аплодисменты, теперь всем стало ясно, что во время атаки американец пропустил удар. Петер смеялся, он вытирал слезы и тонко, старчески хихикал. Он все понял, русский мальчик предвидел нырок американца и коротко встретил его, бить почти не пришлось, мальчишка просто вытянул и напряг руку. Бартен сам шарахнулся о кулак подбородком.
— Русский может выиграть?
Петер повернулся, увидел озабоченное лицо Лемке, снова вытер глаза и рассмеялся.
— Он может выиграть, Петер? — Лемке вцепился старому боксеру в плечо.
Петер хихикнул и повернулся лицом к рингу. Русский продолжал отступать, его левая рука опускалась все ниже и ниже и наконец безвольно повисла вдоль бедра. Боксер был совсем открыт, но Бартен финтил, угрожал и не нападал. Слезы катились по щекам Петера, его трясло от смеха. Американец боялся ударить незащищенного боксера, он понимал, что тот встретит его, что русский быстр, как легковес, и Бартен боялся.
— Петер, русский выиграет?
Старый тренер вытер лицо и, не поворачиваясь к Лемке, ответил:
— Он выиграл, когда родился на свет с такой реакцией.
— Ты знал об этом?
Петер пожал плечами.
— Но ты поставил на русского!
— Случайно, Вальтер, случайно. Я не играю на боксе.
Наконец Бартен решился и ударил левой еще раз, сделал шаг в сторону и ударил правой, казалось, русский не шевельнулся, но удар пришелся в плечо. Русский никак не ответил на полученные удары. На этом и закончился первый раунд.
— Не надо, — сказал Зигмунд, когда Сажин подставил ему табуретку. — Дайте полотенце, — он вытер лицо и шею, взглянул на Сажина, вытер ему лицо, наклонился, быстро поцеловал в висок, бросил полотенце и, не ожидая гонга, вышел в центр ринга.
— Сейчас русский побьет его, — сказал Петер и хлопнул Лемке по коленке. — Запомни, Вальтер. Мы видим великого боксера.
Лемке уже смирился с потерей своей собственной ставки и улыбнулся.
— Ты мог бы шепнуть мне, дружище. Да бог с тобой, — он потрепал Петера по шее. — Может, все к лучшему?
— Смотри! Смотри, Вальтер! — крикнул Петер и встал.
Сидящие сзади тоже встали, и через секунду все зрители круглой арены стояли, хотя бой еще не начался.
Но вот прозвучал гонг и раздался возглас:
— Второй раунд!
Бартен медленно встал и подошел к ожидавшему его противнику.
— Бокс! — крикнул рефери и отскочил.
На мгновение боксеры замерли, потом в перехлесте ударов мелькнули перчатки, раздался глухой стук, потом стон. Никто не мог понять, что произошло. Боксеры стояли вплотную, соприкасаясь перчатками и головами, потом Зигмунд опустил руки, сделал шаг назад, повернулся и пошел в угол. Бартен медленно опустился на колени, уперся в пол руками и с хриплым выдохом упал лицом вниз.
— Браво! — крикнул Петер.
Зигмунд пришел в свой угол, протянул руки, Сажин развязал ему перчатки и заглянул в лицо, но в голубых глазах снова появились шторки, боксер пожал тренеру руку.
— Спасибо, Михаил Петрович.
Он подошел к судье, который ждал, пока утихнет зал, чтобы объявить победителя.
Петер стоял в окружении любителей бокса.
— Дин Бартен надолго запомнит удар русского, — сказал кто-то.
— Бартен? — Петер злорадно усмехнулся. — Такого боксера больше нет. Покойник! — Он махнул рукой и заковылял к выходу.
Публика медленно расходилась. Мальчишки размахивали руками и принимали воинственные позы. Мужчины шествовали, гордо подняв головы и выпятив груди, подавали своим спутницам пальто с таким видом, словно это они только что одержали блестящую победу.
Вытирая полотенцем лицо и глядя под ноги, быстро прошел через фойе Сажин.
Римас посмотрел на газету с фотографией Фишбаха, которую ему протянул Лемке, поднял воротник плаща и сказал:
— Тебе не кажется, что нам кто-то мешает? Кто-то ввязывается в нашу игру?..
* * *
— Ты понял? — Роберт уперся указательным пальцем в грудь Шурику и грозно шевельнул усами. — Ты понял, кто такой Зигмунд Калныньш? — он отвернулся, расслабил узел галстука, вздохнул и совсем другим голосом продолжал: — Это не Кудашвили и даже не Александр Бодрашев. Через двадцать лет, малыш, ты будешь рассказывать пионерам, что был в одной команде с Калныньшем, — он оперся подбородком на ладонь и посмотрел на пустой ринг. — Тебе, конечно, никто не поверит. Он станет легендой.
— И все-таки он пижон, — упрямо сказал Шурик и встал. — Пойдем, все ушли.
— Зигмунд еще моется, — Роберт устало поднялся. — Ты хотел мне рассказать, где шлялся вчера ночью.
— Я? Ночью?
— Ты. Ночью.
— Понимаешь, получилось так, — Шурик взял Роберта под руку. — Иду я, значит, по Вене как иностранец…
— Черт побери! — Хайнц смял программку, бросил под ноги. — Шеф уверял, что русский не имеет шансов.
— Однорукий, видно, неплохой тренер, — задумчиво сказал Вольфганг и посмотрел на ринг. — Интересно, где он получил ранение?
— Мне бы твои заботы, — Хайнц подтолкнул брата к выходу. — А что я скажу отцу? Я проиграл тысячу монет.
Римас остановил «ситроен» у маленького кафе.
— Минуту, Вальтер, я куплю сигареты, — он зашел в кафе, молча положил на стойку монету и показал на пачку сигарет, снял телефонную трубку висевшего на стене автомата и быстро набрал номер. Абонент не ответил. Римас взял сигареты и вышел на улицу. Через минуту «ситроен» вновь катился по улицам шумного города.
— Фишбах нам очень нужен в парламенте, — продолжал Лемке, видимо, ранее начатый разговор. — И мы не можем свою политику ставить в зависимость от памяти этого Сажина. Не узнал сегодня — узнает завтра. Ты представляешь, какой скандал поднимется? Австрийцы с их мягкотелым нейтралитетом отдадут парня.
Римас резко повернул руль и обогнал какую-то машину.
— Его нельзя просто застрелить на улице, не те времена. А похищение не удалось.
Римас недовольно хмыкнул.
— Мы не у себя дома, — повторил Лемке. — И ты был прав, Римас, нам кто-то мешает. Когда боксеры выходили из машины Хайнца, мальчишка что-то сказал о телефонном звонке. Хайнц понимает по-русски: кто-то позвонил боксерам, чтобы они встретили Сажина. Важно узнать, кто именно звонил.
Римас остановил машину.
— Разреши мне поговорить с мальчиком.
Лемке посмотрел на Римаса, улыбнулся, достал из кармана ключи и повесил на руль.
— Если хочешь, Римас, моя квартира в твоем распоряжении.
Римас положил ключи в карман и спросил:
— Где ликвидируют тренера?
— Я против ликвидации, — ответил Лемке. — Сажина достаточно скомпрометировать. Завтра к вечеру бывшие в Маутхаузене соберутся на митинг, думаю, русский не удержится и придет.
Римас пожал плечами, и Лемке продолжал:
— На митинге произойдет драка, вмешается полиция. Русский попадет в неприятную историю, и его вышлют из Вены либо австрийцы, либо русское посольство отправит в Москву.
— У них строго, — согласился Римас.
— Ты согласен? — радостно заулыбался Лемке. — Приходи утром, посмотри шествие покойников.
* * *
— Простите, Михаил Петрович, но я обещал послу, что привезу вас, — сказал работник посольства, усаживаясь за руль. Рядом с ним сел Зигмунд, Роберт и Шурик разместились сзади.
— Василий Федорович не мог приехать на матч и очень сожалел, но просил привезти вас всех обязательно.
— С начальством не спорят, Николай Николаевич. — Сажин притворно вздохнул. Несколько минут ехали молча.
— Вот мы и дома. Наша улица, ребята, называется Райэнерштрассе.
Все вышли из машины. Шурик оглядел старое трехэтажное здание посольства и сказал:
— Не шибко шикарно живете, Николай Николаевич.
— Этот дом занимало еще посольство царской России. Получили в наследство, — ответил Николай Николаевич.
Когда входили в здание, Роберт поймал Шурика за полу плаща.
— Ты знаешь, что дом человека ругать нельзя?
— Так я спросил…
— Меньше спрашивай, жеребенок. Если старшему ты нужен, он сам к тебе обратится. Понял?
— Понял, — Шурик вырвался и вприпрыжку пустился догонять товарищей.
Когда все сняли плащи, причесались и привели себя в порядок, Николай Николаевич открыл какую-то дверь и сказал:
— Ребята, проходите, вас ждут, а мы с Михаилом Петровичей сейчас вас догоним, — он закрыл за боксерами дверь и повернулся к Сажину. — Сегодня у нас вечер отдыха, но сначала два слова о делах. Как вас принимают в Вене?
— Спасибо, не жалуемся. Условия для тренировки хорошие.
— Кто хозяин клуба?
— Какой-то Лемке. Я мало его вижу.
— И прекрасно, — Николай Николаевич открыл дверь и взял Сажина под руку. — Под благовидным предлогом отказывайтесь от предложений господина Лемке. Ужин, совместная прогулка…
— Хорошо, — Сажин кивнул и вошел в зал, полный празднично одетых людей, которые стояли вдоль уставленного бутылками и закусками стола.
Черную шевелюру Роберта и светлый ежик Зигмунда Сажин нашел сразу, но рыжие вихры Шурика видны не были.
— Не беспокойтесь, вина вашим ребятам никто предлагать не будет.
— А я и не беспокоюсь, — ответил Сажин и пошел к столу.
В центре внимания, естественно, находился Зигмунд, он не успевал отвечать на вопросы, улыбался, молча кивал, наконец, поднял руку и сказал:
— Все, товарищи, разговоры о боксе запрещены. Я в коматозном состоянии, вы меня избили сильнее, чем Бартен.
Кругом рассмеялись.
Сажин разговаривал с послом, но старался не выпускать из виду ребят.
* * *
Петер с удивлением смотрел на стоявшего в дверях Лемке.
— Не ждал? — Лемке улыбнулся. — Можно войти?
— Проходи, Вальтер, проходи, — Петер захлопнул входную дверь и пошел вперед. — Сидеть, Макс! — крикнул он на зарычавшего рыжего бульдога. — Извини, не ждал, а старая Марта убирает у меня только по субботам, — говорил он, растерянно оглядывая комнату, пытаясь убрать на столе какие-то вещи.
— Брось, старина, что за церемонии. — Лемке достал из кармана бутылку «Мартеля» и поставил ее на стол.
— Черт возьми, Вальтер, — Петер помог Лемке снять пальто, — я неуклюжий хозяин. Знаешь, у меня никто не бывает, я и растренировался. — Он вышел в переднюю, пнул ногой заскулившего бульдога и повесил плащ и шляпу Лемке в стенной шкаф.
Потирая белые руки, Лемке оглядел гостиную, отодвинул стул и сел.
— У тебя очень мило, старина, — он опять оглянулся, — для такого медведя, как ты, очень уютно.
— Старый я медведь, Вальтер, — Петер поставил на стол два бокала и тарелку с виноградом. — Старики любят уют.
— Все мы не молодеем, — Лемке взял один бокал и протянул его хозяину. — Убери, Петер, тебе нельзя, у тебя через час тренировка с русскими.
— Да, да, Вальтер, ты прав, — Петер убрал бокал, потер ладонями шишковатую голову и посмотрел на Лемке. — Я рад, что ты зашел.
— Не ври, — Лемке улыбнулся, — старому другу врать нехорошо. Открой-ка лучше бутылку и налей мне коньяку.
— Я не видел, чтобы ты пил коньяк, — Петер открыл бутылку, плеснул в бокал, Лемке посмотрел на его руки и довольно кивнул.
— Но ты любишь коньяк, Петер? И, кажется, именно эту марку?
— Ты наблюдателен, Вальтер. Я люблю старый «Мартель». — Петер сел напротив, снова потер голову и быстро взглянул на Лемке.
— Вечером допьешь бутылку. Сегодня вечером тебе захочется выпить, — Лемке взял бокал и заставил себя сделать глоток.
— Кури, Вальтер, — Петер поставил перед ним блюдце. — А что сегодня вечером? — Он погладил бутылку. — Уже давно мне каждый вечер хочется выпить.
Лемке отхлебнул из бокала и поморщился.
— Сегодня мне нужна твоя помощь.
— Что я могу, Вальтер? — Петер шумно вздохнул и потянулся к бутылке, но Лемке перехватил его руку. — Я стар, Вальтер.
— Не прибедняйся, старина. — Лемке достал портсигар, но тотчас спрятал его в карман.
— Кури, Вальтер, ты же любишь курить. Не стесняйся, — Петер подтолкнул Лемке другое блюдце. — Вот только пепельницы у меня нет.
— Ведь ты не куришь, будет пахнуть дымом. Не стоит, — Лемке спрятал портсигар и взял в руки бокал.
— Ерунда, Вальтер. Я открою окно, — Петер поднялся.
— Не беспокойся, Петер. Сядь, я потерплю, — Лемке поднял бокал и посмотрел его на свет. — Да, я люблю белое вино, а ты коньяк. В жизни же наоборот, я люблю риск, ты не любишь.
— Вальтер, я старый человек.
— Ты равнодушный. Ты привык, чтобы тебя били. Смирился.
— Я хочу покоя. Это плохо? — Петер поднял тяжелую голову. — Меня интересует только бокс, ты мог бы, Вальтер…
— Нет, — Лемке поставил бокал и откинулся на спинку кресла. — Не мог бы, Петер. Обмануть — это я мог бы. Сказать, что получаешь последнее задание, что тебя оставят в покое. К нам люди добровольно не приходят и… и не уходят. Я могу попробовать помочь тебе исподволь, потихоньку, давая обтекаемо отрицательные характеристики. Тебя могут законсервировать… — Лемке помолчал. — А не получится, проскрипишь вместе со мной до финиша. Тебе не на что жаловаться, старина. Мы жили неплохо. — Он задумался, вынул сигарету и закурил, но тут же спохватился, погасил сигарету о зажигалку и спрятал в карман. — Кто из твоих коллег имеет такую квартиру, машину, клуб? Да многие ли выжили?
Петер не узнавал шефа. Лемке опустил плечи, ссутулился, на лице четче проступили морщины. Неожиданно тренер увидел, что Лемке подкрашивает виски и волосы в неестественно фиолетовый цвет.
— Вечером эти полосатые собираются на митинг, возьми Тони и приходи к кладбищу. Мальчику полезно посмотреть, — Лемке кашлянул. — А ты, если понадобится, выступишь свидетелем, что драку начали арестанты и русские в ней участвовали. Ты тренируешься с русскими, журналистам понравится такой свидетель…
Слова Лемке плавали в воздухе, крутились вокруг головы Петера. Комната наполнялась зеленым туманом. Лемке уплывал в нем, заслоняемый другими фигурами. Петер старался узнать их, но не узнавал, они двоились, штатские и военные, многие со свастикой на рукаве, некоторые в боксерских перчатках, с окровавленными лицами и перекошенными ртами. Неожиданно вынырнуло улыбающееся лицо Лемке, и Петеру захотелось его ударить, но он лишь потер голову, сделал выдох и сказал:
— Недолго, Вальтер. Уже недолго, — он приложил ладонь к широкой груди. — Еще несколько раундов. Один, может, два.
— Брось, старина, — Лемке улыбнулся и оттолкнул руку Петера, который опять потянулся к бутылке. — От тебя не должно пахнуть. Полиция не любит пьяных свидетелей.
Они оделись, в дверях Петер оглянулся и сказал провожавшему их бульдогу:
— Извини, вечером погуляем, Макс, — он захлопнул дверь, и бульдог грустно улегся на свой половичок.
* * *
Спортзал выглядел обычно: раскачивались и гудели тяжелые мешки, звенели пневматические «груши», отражаясь в зеркалах, мелькали фигуры боксеров. Так было каждый день в течение многих лет, но почему-то сегодня Петеру зал показался более светлым и веселым. Тренер подошел к Сажину, который наблюдал за спаррингом Роберта с Зигмундом, и тихо сказал:
— Извини, меня задержал хозяин.
Сажин не повернулся и кивнул.
— Провести спарринг Тони с Шуриком? — спросил он, глядя на секундомер.
— Конечно, только проследи, чтобы не дрались. Два раунда по две минуты, и, конечно, в шлемах. — Петер спохватился и спросил:
— А ты как думаешь?
— Так жe, — ответил Сажин, щелкнул секундомером и крикнул: — Стоп! Роберт, проведи два раунда с тенью и кончай. Зигмунд, свободен.