— Ты имеешь в виду правление, как его понимают зелоты? — заговорил Иоас, костлявый человек с острым взглядом, почти безбородый. — Кровавый вождь, неистовствующий во дворце с цитатами из Писания на устах?
— Да, именно это, — ответил Иуда. — Зелоты достаточно глупы, чтобы верить, будто они могут бросить вызов империи.
— Я бы даже сказал, что они не имеют ни малейшего представления об империи, — с интонацией жителя Северной Галилеи, медленно растягивая слова (что вовсе не казалось неприятным), произнес Иорам. — Как они считают, бросить вызов — это значит зарезать одного-двух чиновников и перебить несколько сотен наемников.
— Ну, мы это лучше понимаем, — сказал Иуда. — Когда падет власть Рима, причиной ее падения будет не Израиль. Крах наступит изнутри. Это, однако, произойдет еще не скоро. А мы должны признать факт существования Рима и его империи, которая пока остается нетронутой разложением. В Иудее нам нужен царь, который станет и царем Израиля. Он — как раз такой человек.
— Но ты же сказал, что он отвергает правление, — заметил Иоас.
— Я слышал, как он возражает против правления в истолковании зелотов, — пояснил Иуда. — Но он не будет отвергать правление, предложенное Верховным Священным Советом Израиля. А вскоре, когда Совет подробнее познакомится с его учением…
— И с его чудесами?
— И с ними тоже… Совет сможет сказать Риму: «Оставьте нас в покое, как вы оставили нас в покое во время царствования всеми проклинаемого Ирода. Ибо у нас есть царь с безупречными правами на престол — сын дома Давидова. Он царь, который учит любви, он не знает слова „враг“, и он дружелюбно настроен по отношению к кесарю». Тогда римляне, только дайте срок, будут рады вывести свои легионы.
— И своих мытарей тоже? — криво усмехнулся Иорам.
— Римлянам необходимы гарнизоны в Израиле, — грустно покачал головой Охозия. — Это восточный фланг их империи.
— Я читал кое-каких римских авторов, — возразил Иуда Искариот. — Римляне опасаются Севера больше, чем Востока. Все постепенно меняется. Государство, построенное на любви и терпимости! Они будут называть его «умиротворенным». Римляне могут держать свои войска в Сирии. Израиль, или Палестина, как они его называют, не будет для них источником неприятностей. Израиль просто дождется крушения империи, созданной на ложном фундаменте. Израиль выстоит. Разве не может быть такого? Суть учения Иисуса может быть выражена так: объединение Израиля под властью нового Закона, который не заменяет старый Закон, но исполняет его, одновременно устраняя в нем непродуманные места, различные запреты, страх перед женщиной, всякие глупости касательно субботы…
— Ты уже продемонстрировал всем, кто тебя слушал, что когда-то ты был фарисеем, — сказал Охозия. — Это ясно из твоих слов. То, чем ты сам был когда-то, ты ненавидишь… как бы это лучше выразить… преувеличенной ненавистью, вот как. Но если ты, подобно всем здесь присутствующим, свободен от стойкого лицемерия фарисеев, то… Да, и не забывай, что в Верховном Священном Совете достаточно много фарисеев.
— А также саддукеев, которые очень тверды в своих воззрениях, — добавил Иорам.
— Но все они ожидают прихода Мессии, — сказал Иуда. — И вот теперь Мессия придет к ним, придет скоро! Мессия со знамениями от Бога, как когда-то Моисей при дворе фараона. Перед знамениями они не устоят. Да и как они смогут устоять перед учением, которое целиком состоит из любви и терпимости?
— А также из того, что самарян, как ты сам сказал, следует признать в качестве сынов Израилевых, — заметил Иоас. — Израильтяне к этому пока не готовы.
— Есть тысячи, которые готовы, — горячо возразил Иуда. — Трон для него уже стоит. Трон для того, кому суждено стать царем среди священников и священником среди царей! И все же это не будет правитель по старому Закону. Ведь при всеобщей любви нужда в правлении отпадет.
Со снисходительной, но доброй улыбкой Порам покачал головой:
— Меня восхищает этот юношеский идеализм, мой мальчик, восхищает твоя наивность. Если ты последуешь моему совету и еще раз прочтешь твои исторические книги, то увидишь, как тяжело приходится наивности в этом огромном мире. Из того, что ягненок говорит, как он любит волка, и предлагает ему, как другу, посидеть рядышком, никогда ничего хорошего не выйдет.
— Но у нас есть Писание! — запальчиво воскликнул Иуда. — А в Писании абсолютно ясно сказано, что мы должны ожидать прихода князя мира, который возьмет на себя управление народом. Разве нам следует отворачиваться от Священного Писания и отвергать слово Господне?
Охозия кашлянул, затем произнес:
— Если бы Писание исполнилось, в нем больше не было бы нужды, поскольку оно выполнило бы свою задачу. В некотором смысле оно перестало бы быть Священным Писанием. Но Израиль обречен на преданность Писанию. Ты понимаешь мою мысль? Исполнение пророчества всегда должно быть где-то в будущем, всегда завтра. А завтра, как мы знаем, не наступает никогда.
— Мы ждем Мессию всегда, — сказал Иорам, — но наши ожидания никогда не сбываются. Это почти официальная точка зрения. Могу тебе сказать, что к идее
Увидев Марию, люди расступились и с необычной для назарян учтивостью жестами дали понять Иоанну, что они ценят сказанное, но считают, что теперь им лучше уйти, поскольку ему и матери его учителя, несомненно, есть о чем поговорить. А мать его — вот она.
Когда они остались вдвоем, Мария спросила:
— Как он сейчас?
— В порядке. Здоров, но похудел. Очень загорел на солнце. Думаю, тебе известно, что его очень любят.
— А также сильно ненавидят. Я боюсь за него. Мы увидимся в Иерусалиме?
— Да, на Пасху. Не бойся за него. С ним двенадцать крепких друзей.
— А против — несчетное число врагов. Не зайдешь ли ко мне перекусить.
Я отказываюсь признавать правдивым рассказ, который до сих пор передается некоторыми и в котором утверждается, будто Иоанн, молодой и здоровый человек, был очень тронут красотой матери своего учителя и оказывал ей робкие знаки внимания. Рассказ этот носит абсолютно клеветнический характер и совершенно неправдоподобен. Связанные с этим мотивом ассоциации вынуждают меня перенестись во дворец тетрарха Ирода, где в это время, лежа в большой постели, царь и царица вели разговор об Иисусе. Лежать-то они лежали, но не касались друг друга. Фигурально выражаясь, между ними на ложе покоился меч, и мечом этим было упорное нежелание (или неспособность) Ирода вступать с женой в интимные отношения. Впрочем, Иродиада уже почти перестала обращать на это внимание. Все помыслы ее были о власти.
— Это абсурд, когда человек должен заботиться об охране, чтобы обезопасить себя от нападения собственной охраны. Этот Иисус и его так называемые зелоты…
— Нет, моя дорогая, ты не совсем верно это понимаешь. Зелоты — одно, а Иисус — совсем другое. Хотя они и объединились в обличении нашего прелюбодейного образа жизни — ах, как мало им известно! — который эта публика называет еще и кровосмесительным. Нет, я действительно
ПЯТОЕ
После проповедования ученики Иисуса возвращались усталые, но настроение их было далеко от прежнего уныния. Найти Иисуса было просто — достаточно было спросить у людей, где собираются большие толпы. Когда вернулся последний из его учеников, Симон, бывший Зелот, — говоривший, что ему нужно больше времени на подготовку, но сделавший, с Божьей помощью, свою работу лучше, чем сам того ожидал, — учитель и друзья (в городке Йедид, не то чтобы это название имело какое-то значение) встретили его объятиями. По сему случаю Матфей предложил, чтобы все собрались на ужин. Решено было приготовить жареное мясо, хлеб, маслины, вино и, возможно, овощи и фрукты. Празднество такого рода им не повредит, а их желудки заслужили небольшую награду. Ужин устроили на постоялом дворе.
Все много говорили, а Иисус слушал их очень внимательно. Он не расспросил Иоанна о Назарете и о своей матери, чему Иоанн был несколько удивлен. У Иисуса был только один вопрос, который он задал, обращаясь ко всем ученикам:
— Проповедуя слово, вы обошли всю страну, и я хочу спросить: говорили ли обо мне какие-нибудь мужчины или женщины?
— Твое имя у всех на устах, — ответил Иаков.
— И за кого люди почитают меня?
— Некоторые полагают, что ты — Иоанн Креститель, — сказал Варфоломей. — Они не хотят верить, что Иоанн погиб.
— Некоторые знают, что он погиб, — вступил Андрей, — но думают, что Иоанн воскрес и что ты — это он. Конечно, я вынужден был поправлять их и старался объяснить, что ты — тот, кто ты есть.
— Я тот, кто я есть, — повторил Иисус. — Хорошо.
— Называли Иеремию, Иезекииля… — продолжал Андрей. — В воскресших пророках недостатка не было.
— А за кого почитаете меня вы, мои последователи?
У Иуды уже был готов ответ на этот вопрос, но какой-то инстинкт подсказал ему, что нужно выждать — пусть ответит кто-то другой. Очень стесняясь, Симон Петр все же сказал решительно:
— Я говорю, что ты — Мессия, Помазанник Божий, Христос. Я говорю, что ты — Сын Бога Живого.
Иуда Искариот улыбнулся, довольный тем, что эти слова были произнесены, и Иисус тотчас обратился к нему:
— Иуда, сын мой, что это значит, если вообще что-то значит, — Сын Бога Живого?
— У нас еще нет слов, учитель, чтобы объяснить это, — отвечал Иуда. — И едва ли у нас есть средства для осмысления такого понятия, но, если ты не осудишь мое неумение, я все же попробую объяснить. Бог — это Дух, и он не может зачинать детей, как их зачинают мужчины. Но, посредством некоего чуда зачатия, он послал в мир свою собственную субстанцию — субстанцию, которая целиком и полностью человек, но в то же время целиком и полностью Бог. Мы можем говорить о Боге Отце, но мы должны теперь говорить и Боге Сыне. Еще раз, прости меня за мое…
— Здесь нечего прощать, сын мой. Ты хорошо сказал. Ты действительно веришь. Но позволь мне теперь поговорить с Симоном, которого мы называем Петром, поскольку он, хотя и не обладая твоей способностью к рассуждениям, тоже дошел до истины и, не обладая твоим красноречием, также нашел верные слова. Сын Живого Бога. Говоря так, Симон Бар-Иона, Симон Петр, ты обнаруживаешь себя блаженным среди людей. Не кровь и плоть открыли тебе истину: она снизошла на тебя от Отца моего, сущего на небесах. И отныне имя твое не Симон, не Симон Петр, но просто Петр — имя, под которым тебя должен знать мир. Петр означает «камень». И на сем камне я должен создать то, что я называю церковью моей, и врата ада не одолеют ее. Говорю вам: Петр сказал истину, и теперь вы знаете ее. Но вы не должны говорить об этом ни одному человеку. Еще не пришло время. Должен ли я теперь объяснить вам что-то?
У Петра не было вопросов, поскольку в этот момент он совсем лишился дара речи. Но Фома спросил:
— Что это такое — церковь? Что ты подразумеваешь под словом «церковь»? Я думаю — хотя ты, может быть, и Сын Божий, — что ты должен говорить попроще — без этих слов о вратах ада, ключах и всем таком прочем — и объяснить нам все. Не сочти за грубость, конечно. Но я думаю, мы имеем право знать, что за человек теперь этот Петр, бывший Симон. Со всем почтением, конечно, всегда с почтением.