– Приветствую вас, римляне. Я знаю, что вы пришли утешить меня в потере моего возлюбленного мужа, и помочь в управлении моим народом.
Она улыбнулась, и, спустившись по ступеням, протянула прокуратору ветку омелы с белыми ягодами.
– Это еще что? – буркнул прокуратор, уставившись на омелу.
– Наш самый священный символ, – торжественно сказала королева. – Я даю его тебе в знак дружбы между Римом и иценами.
– Ты отдашь гораздо больше, чем пучок ягод, и раньше, чем думаешь, – пробормотал Кат, выбираясь из носилок, и небрежно махнул рабу, чтобы тот взял ветку омелы.
Глаза королевы сузились при виде подобного оскорбления, но она лишь слегка поклонилась и продолжала, указывая на двух девушек, стоявших на ступенях:
– Это мои дочери.
Принцессы были высокими, рыжеволосыми девушками лет восемнадцати. Они выглядели столь же гордыми и царственными, как их мать, но не обладали красотой, которой та должна была отличаться в юности. Стражники, глядя на пышнотелых и златокудрых принцесс, разразились сальными шутками, свистели и причмокивали, однако глаза Квинта остановились на третьей девушке, прятавшейся за спиной принцесс, ибо она была много меньше их ростом. Ее волосы были не огненные, как у других женщин, но мягкого каштанового цвета. Они падали волнами до пояса, и в них играли отблески солнца. Она не носила украшений, за исключением покрытой эмалью бронзовой пряжки, скреплявшей ее шерстяное платье. У нее было тонкое, нежное лицо и очень большие серо-голубые глаза, взиравшие на римлян с удивлением и некоторым отвращением.
Королева и ее дочери повернулись, чтобы проводить Ката во дворец. Другая девушка тоже повернулась, и ее глаза встретились с восхищенным взглядом Квинта.
В тот миг, когда их взгляды пересеклись, Квинт испытал вспышку интереса. И более, чем интереса – острое чувство симпатии и желание погладить эти мягкие каштановые волосы. Выражение его лица, должно быть, изменилось, потому что девушка одарила его невольной беглой улыбкой, а затем поспешила через портал вслед за остальными.
В ту ночь не случилось ничего особенного. Кат остался во дворце вместе с Огоном и всеми рабами, и королева Боадицея приняла их весьма почтительно. Квинт и остальные стражники расположились в лагере за городской стеной, чтобы ожидать приказов, которые, как полагал Квинт, не поступят.
Ицены приняли их с доверием, и, конечно, даже Кат не станет выставлять излишних требований. Римляне не воюют с женщинами, и не нападают без предупреждения. Завтра, без сомнения, они отправятся назад, в Колчестер, вместе с какими-нибудь трофеями, которые старый негодяй выманит у бедной королевы, и все будет кончено. Несмотря на слабое сожаление из-за того, что он никогда больше не увидит неизвестную девушку, Квинт вздохнул с облегчением.
Он совершенно ошибся во всех своих предположениях.
На следующее утро гвардии было приказано возвращаться во дворец пешим порядком, оставив лошадей за городом. Во дворе их встретил Отон.
– Веселье скоро начнется, мальчики! – заорал он. – Прокуратор велел вам пока глотнуть доброго римского вина, которое припрятали эти скоты. Вот оно! – Он кивнул в сторону двух огромных амфор, выставленных во двор. В них плескалось красное вино. Ясно было, что Отон уже успел основательно к нему приложиться, и его люди, рыча от удовольствия, поспешили сравняться с ним. Квинт к ним не присоединился. Ему не хотелось пить. Эти пьяные громилы ничем не напоминали тех дисциплинированных римских солдат, среди которых он служил. Конечно, с презрением подумал он, ведь Кат не военный полководец, а всего лишь гражданский чиновник.
Он взглянул на портал дворца, когда звенящий яростью женский голос воскликнул по-латыни:
– Никогда! Никогда этого не будет! Невозможно, чтобы император Нерон так оскорбил своих верных союзников!
Квинт покосился на Отона и стражников, которые продолжали толпиться вокруг амфор с вином, и толкнул тяжелую деревянную дверь.
В низком длинном зале было тесно и дымно от большого очага посередине, однако он сразу увидел группу взволнованных людей вокруг Ката и королевы Боадицеи. Эти двое стояли у огня. Боадицея возвышалась над прокуратором, окруженным своими рабами. За королевой стояли с десяток ее родичей и высокородных иценов – высоких, рыжебородых людей в рогатых шлемах и безоружных, в соответствии с римскими законами. Они казались растерянными, озабоченными, стремясь уследить за латинской речью, которой их королева так хорошо владела.
Женщины тоже были здесь, сбившись за огромным ткацким станком в углу. Квинт разглядел среди них обеих принцесс и миниатюрную девушку с каштановыми волосами.
– Как я понимаю, – тихо произнес Кат, набычившись лысой головой на Боадицею, – ты отказываешься подчиниться приказам нашего блистательного императора…
Боадицея вздрогнула, ее лицо побелело, глаза вспыхнули, и она воскликнула с гневной насмешкой:
– Приказу, чтобы я отреклась? Чтобы я подчинила свой народ и свое королевство тебе, чтобы я отдала тебе наследство моих детей и склонилась ниц, как жалкая рабыня? Да, прокуратор.
Она плохо понимала его слова, но уловила их смысл. Затихла, что-то неожиданно прошептала и указала на круглое строение на высоких столбах. Это был амбар, и Квинт понял, что она имеет в виду. Он втолкнул ее туда через закрытую дверь, вскарабкался сам и втянул за собой приставную лестницу, а подоспевший франк внизу бешено ругался.
– Бесполезно, мой друг, – сказал Квинт, издевательски глядя на него, – тебе сюда не залезть. Ступай отсюда побыстрее.
Франк взглянул на обнаженный меч Квинта, готовый к бою, на холодные, пристальные глаза молодого римлянина, пожал плечами и пошел прочь.
Квинт опустил меч и заглянул в амбар. Девушка лежала, сжавшись, на груде зерна и всхлипывала. Он сел рядом и осторожно погладил ее по плечу.
– Думаю, тебе лучше оставаться здесь, пока я не найду какой-нибудь способ увести тебя подальше от… от того, что происходит во дворце.
Девушка немного знала латынь, и на сей раз поняла, что он сказал. Она вздрогнула, прикрыла лицо руками, и что-то прошептала на родном языке. Затем медленно перевела.
– Ненавижу тебя, римлянин, – процедила она сквозь зубы. – И буду ненавидеть до смерти.
– Понимаю, – сказал Квинт. – И не виню тебя. Но ты не должна думать, что все римляне такие.
Она вскинула голову и уставилась на него огромными серыми глазами.
– Римляне – звери… как волки… предают, грабят… и ты тоже.
– Я так не считаю, – мягко произнес Квинт, – но это не важно. Кстати, как тебя зовут?
Она перестала плакать и уже спокойно взглянула на него во тьме амбара. Он заметил, что несмотря на свой страх, эта хрупкая на вид девушка сохраняет удивительное самообладание. Затем она произнесла кельтское имя.
– Регана? – с трудом попытался повторить он. – Это твое имя?
– Да, – ответила она. – Я приемная дочь королевы Боадицеи. Мои родители умерли. Она была мне матерью. Никогда я не забуду того, что вы сегодня с ней сделали… и с моими назваными сестрами принцессами.
Квинт ничего не ответил. Импульсивно он протянул руку и коснулся пушистых, растрепанных волос, падавших ей на спину. Она отпрянула, будто он ее ударил и вскинула руки, изготовившись к защите.
– Послушайте, Регана, – холодно сказал Квинт, скрестив руки на груди, – я не хочу тебе зла. Ты не должна меня бояться. А теперь – куда мне тебя отвести, чтоб ты была в безопасности? Думай!
Она постепенно расслабилась, сидя на груде зерна, и, полуприкрыв глаза, изучала его из-под густых ресниц. Его шлем был украшен красным плюмажем, и в полутьме поблескивал выгравированный орел – ненавистный римский знак. Но лицо под шлемом – правильное, обветренное, и спокойные темные глаза были привлекательны.
Взгляд ее смягчился, она собралась что-то сказать, когда снаружи раздался долгий, всхлипывающий вопль, отчаянная мольба к кельтским богам о помощи, и взрыв пьяного хохота.
Она побелела, страх вернулся на ее лицо. Ее затрясло, хоть она и пыталась совладать с собой.
– Я должна пойти к Боадицее… должна помочь…
– Нет! Если ты вернешься, я, конечно, не смогу защитить тебя против всего этого отребья. Но и оставаться здесь нам больше нельзя. Ты должна знать какой-нибудь дом в городе, где ты сможешь спрятаться. Бедный дом, – мрачно добавил он, – куда Кат не озаботится заглянуть.
Ее дыхание замедлилось, и она склонила голову, признав, что он прав.
– Пендок, – прошептала она через миг. – Гончар, он всегда защищал меня. Его хижина – ниже по реке.
Квинт кивнул, и толкнув дверь амбара, осторожно осмотрелся по сторонам. Никого не было видно, кроме трех рабов Ката, которые, сидя на корточках, бранились из-за пригоршни присвоенных ими иценских монет. Квинт не воспользовался приставной лестницей. Он спрыгнул вниз и протянул руки Регане.
– Я тебя понесу, – он говорил очень отчетливо, чтобы она поняла. – Ты должна лежать у меня на плече и притвориться, что ты без сознания.
Она ответила испуганной полуулыбкой. Когда он спустил ее из амбара и взвалил на плечо ее легкое тело, то с неожиданной теплотой подумал, – она доверяет мне, бедный ребенок. Хотя ей было больше шестнадцати лет, а ему еще не исполнилось двадцати, роль защитника заставляла его чувствовать себя значительно старше. Отчасти она напоминала ему младшую сестру Ливию, но, лишь отчасти, ибо, когда он нес ее вниз по склону сквозь лабиринт узких улиц, повинуясь ее едва слышным указаниям, то испытывал новую, непонятную нежность, которую даже его собственная сестра в нем никогда не вызывала.
Один раз их задержали. Трое римских стражников были заняты тем, что грабили каменный дом кого-то из богатейших иценов. Они вышвыривали из-за двери щиты, браслеты, домашнюю утварь – на предмет дальнейшей инспекции прокуратора.
– Стой, Квинт Туллий! – крикнул один из солдат. – Тебя ищет центурион. Ступай во дворец!
– Туда я и направляюсь, – отозвался Квинт, надеясь, что путаница улиц собьет стражника с нужного направления.
– А это