У Лены было мало подруг — две-три бывших одноклассницы по гимназии, причем одна из них приходилась ей двоюродной сестрой. Лена составила завещание, в котором распорядилась, кому что достанется после ее смерти: шуба, платья, украшения и бесчисленные безделушки.
Только теперь Марк понял, что эгоизм Лены был на самом деле инстинктом человека с малым запасом прочности. Ей просто не хотелось слишком быстро израсходовать свои силы. Однажды ночью, когда они остались одни, он встал перед ней на колени и попросил прощения за свои упреки, резкость и слепоту. Лена погладила его по волосам, которые уже начали редеть на макушке, и сказала:
— Мне с тобой было хорошо. Тебе не в чем себя винить. В следующий раз выбери себе кого-нибудь поздоровее.
— Лена, нет, мне никто не нужен!
— Почему? Ты же всегда мечтал о ребенке, а мне не хотелось оставлять сирот.
Значит, она знала, что долго не проживет? — недоумевал потом Марк. Неужели она предвидела, что умрет молодой? Но разве это возможно? А может быть, врачи предупреждали ее? Или действительно в человеке есть что-то, предчувствующее будущее?
Загадочным было все — и, сама его влюбленность, и отчуждение, которое возникло потом между ними, и вся их совместная жизнь, лишенная подлинной близости, и вот этот неожиданный финал.
Он был почти готов снова влюбиться в Лену, но она была уже не чувствительна к подобным эмоциям. Она стала еще более молчаливой и замкнутой и потребовала, чтобы Марк спал на диване в гостиной. Теперь Лена проводила дни в кровати, обложившись иллюстрированными журналами. Она читала светские сплетни о дворцовых интригах, американских миллионерах и голливудских кинозвездах. Неужели это было ей интересно? Или просто помогало забыться? Марк Мейтельс понял: то, что их разделяет, не удастся преодолеть никогда. Было ясно, что общением с ним она только тяготится. Она никогда не обращалась к нему первой, а если он заговаривал с ней, отвечала односложно, так, что продолжать разговор было невозможно. Может быть, в ее душе жила какая-то обида — но в таком случае она, очевидно, решила унести ее с собой в могилу.
Врач честно признался Марку, что давать болеутоляющее — это все, на что способна теперь медицина.
Вскоре Лена вообще перестала читать. Когда Марк открывал дверь в спальню, она почти всегда спала или лежала с открытыми глазами, погруженная в раздумья, для здорового человека недоступные. Постепенно она перестала заботиться о своей внешности, прекратила пользоваться косметикой и разговаривать по телефону с матерью.
У Лены теперь было только одно желание: чтобы ее оставили в покое. Но посетители продолжали приходить. Подруги, чьи имена стояли в завещании, приносили цветы и всевозможные деликатесы, к которым Лена не притрагивалась, и журналы, которые больше были ей не нужны. Чтобы подбодрить больную, врач каждый раз изрекал одни и те же банальности:
— Она выпила бульон? Прекрасно, прекрасно. Она приняла таблетку? Замечательно!
Он распорядился почаще проветривать комнату. Когда сиделка сообщила, что сделала больной ванну с одеколоном, он воскликнул:
— Отлично!
Уходя, врач неизменно напоминал Марку:
— Не пренебрегайте собственным здоровьем! Вы сами неважно выглядите.
Он посоветовал принимать витамины, которые тогда в Польше были в новинку.
На протяжении всей Лениной болезни Марку приходилось давать уроки в гимназии и дописывать учебник по геометрии — поджимал срок, указанный в договоре.
Прошла зима, наступила весна. Девочки из восьмого класса стали вести себя так, как будто школа — не более чем развлечение. Они словно забыли, как положено держаться с учителем, не вставали, когда Марк входил в класс, и поглядывали на него с двусмысленными улыбочками и нескрываемой иронией. Одевались они вызывающе. На носу были выпускные экзамены, ночи напролет девочки просиживали над учебниками, но при этом было совершенно ясно, что на школьные предметы они смотрят, как на скорлупу, которую надо поскорее разгрызть и выбросить. Ядрышком же были хороший муж, семья, дети. Их матери с нетерпением ждали той поры, когда можно будет понянчиться с внуками. Отцы мечтали поскорее освободиться от тяжкой необходимости поддерживать своих дочерей материально. Марку иногда начинало казаться, что все эти годы он обманывал своих учениц и в конце концов его разоблачили: стройные ноги и точеный носик — гораздо важнее теорем Евклида. Диплом же нужен лишь для того, чтобы поудачнее выйти замуж.
Девочки смотрели на Беллу так, как подруги Лены — на Лену — как на безнадежный случай. У Беллы не было никаких шансов получить диплом. То, что такая ученица дошла до восьмого класса, бросало тень на репутацию гимназии. Директор твердо решил не допускать ее до экзаменов. В восьмом классе было еще несколько неуспевающих, но, во-первых, они были из богатых семей, а во-вторых, хорошенькие. У одной из них уже был жених, который каждый день ждал ее у подъезда.
Марк Мейтельс избегал встречаться глазами с Беллой. Он ничем не мог ей помочь. Она сидела за партой и смотрела на него с благоговением и тайной мольбой. По-видимому, она убедила себя, что он еще может все повернуть в ее пользу. Но она ошибалась. Когда пришло время экзаменов, Марк вынужден был проголосовать против.
4
Последние недели Лены были мучительными. Врачи продолжали давать лекарства, но боль не утихала. Ее лицо изменилось почти до неузнаваемости. Оно стало желто-коричневым, как у кукол в музее восковых фигур. Она почти ничего не ела. Таблетки, которыми ее пичкали, часто вываливались у нее изо рта. Разобрать, что она говорит, было почти невозможно.
Лена ждала смерти, но смерть, похоже, не торопилась. Пусть слабо и неровно, сердце продолжало биться. Другие органы тоже действовали кое-как.
Мать Лены никогда не была особенно дружна с Марком. Она считала, что учитель — не лучшая партия для ее дочери. Когда Лена заболела, она вообще перестала с ним общаться. Более того, намекала, что это он виноват в Лениной смерти. У него даже не было денег на лекарства, врачей и сиделок. Все расходы ей пришлось взять на себя.
Накануне выпускных экзаменов Лена умерла. Она попросила сиделку повернуть ее лицом к стене. Сиделка вышла в кухню, чтобы вскипятить воды, а когда вернулась, все было кончено. Марк экзаменов не принимал. После похорон ему позвонили и сообщили, что Беллу к сдаче не допустили, а из тех, кто сдавал, двое провалились.
Теща предложила Марку провести семь дней траура у нее, но Марк отказался, заявив, что все эти ритуалы ему не по душе. Он даже не стал читать Каддиш над Лениной могилой. Зачем участвовать в обрядах, в которые не веришь? Зачем молиться Богу, который все время молчит, чьи цели — неизвестны, а существование — непостижимо? Если когда-то Марк и допускал, что у человека может быть душа, то теперь, после смерти Лены, он уже не сомневался, что все рассуждения на эту тему — сплошная чепуха. Ее тело разрушалось одновременно с так называемым духом. За все время болезни она не произнесла ни одного слова, указывающего на то, что она проникла в какие-то иные сферы. Ну, а даже если бы Ленина душа и не умерла, что бы она теперь делала? Опять читала модные журналы? Или заглядывала в витрины на Маршалковской? А если бы она стала другой, совсем непохожей на ту, какой была на земле, это была бы уже не ее душа!.. Марк Мейтельс много слышал о польском медиуме Клуском, на чьих сеансах умершие якобы оставляют отпечатки пальцев в ванночке, залитой парафином; он читал статьи польского оккультиста профессора Олчоровича, Конан Дойля, Баррета, сэра Оливера Лоджа и Фламмариона. В его жизни тоже бывали мгновения, когда он думал: а вдруг? В конце концов, много ли мы знаем о тайнах природы? Но болезнь Лены развеяла все его сомнения. Ее смерть не оставила в нем ничего, кроме пустоты и ощущения бренности всего земного. Не было, да и не могло быть принципиальной разницы между Леной и курочками, которых варили ей на обед, а на следующий день выбрасывали на помойку.
Марк Мейтельс получил несколько писем и телеграмм с выражением соболезнования и даже несколько букетов цветов, но почти никто не навестил его. Все учителя разъехались на каникулы, а горничная Стася вернулась в деревню к родителям. У него не осталось близких друзей в Варшаве. По привычке днем он ходил гулять, а вечера проводил дома в полном одиночестве. Он не спешил включать свет и подолгу сидел в темноте. Когда-то в детстве он боялся мертвецов. Но что теперь бояться Лены? Мысленно он обращался к ней: «Лена, если ты существуешь, подай какой-нибудь знак…»
И в то же время ясно чувствовал, что никакого знака не будет.
Странно, несмотря на горькие раздумья о Лениной бесцельно прожитой жизни и преждевременной смерти, Марк то и дело вспоминал Беллу. Он сам не понимал почему. Что ему эта некрасивая и вдобавок тупая девушка? Но как только он переставал думать о Лене, его мысли немедленно обращались к Белле. Что она теперь поделывает? Как пережила свой провал? Знает ли, что он потерял жену? Других учениц — хорошеньких, способных, популярных — он почти забыл, а лицо Беллы словно стояло у него перед глазами. В темноте он видел ее так ясно, как будто она находилась где-то рядом — низкий лоб, крючковатый нос, мясистые губы, большие глаза навыкате. Мысленно он раздевал ее. Какая она, наверное, отталкивающая со своей огромной грудью, толстыми бедрами и кривыми ногами!
Эта девушка всколыхнула в нем волну безумия. Вместе с ней хохотали и плакали поколения первобытных женщин, ночевавшие в пещерах и всю жизнь сражавшиеся с дикими зверями, мужчинами, вшами и голодом, — она отбрасывала его на тысячелетия назад — к обезьянам.
Несмотря на свои невеселые раздумья, Марк не мог не улыбнуться, вспоминая о своих попытках научить ее математике. Интеллектуально она отстала от Евклида на много веков, однако родители хотели видеть ее ученой, ни больше ни меньше. Интересно, как выглядят ее родители? Ведь она унаследовала их гены. У Марка возникло необъяснимое желание — разыскать Беллу. Адреса ее он не знал, телефона у таких бедняков быть не могло. Адрес, конечно, записан в документах, хранящихся в гимназии, но на каникулы все было закрыто. Марк прекрасно понимал, как это глупо. Человек, только что потерявший жену, не ходит утешать других. Да и что бы он мог ей сказать? Таких, как она, лучше предоставить самим себе. Природа, у которой все на учете — от клопа до кита, — как-нибудь позаботится и о Белле или в крайнем случае пошлет ей смерть, что с высшей точки зрения тоже разновидность блага.
Пора положить конец этим праздным мечтаниям, решил Марк. Прежде он без труда обуздывал свои фантазии, но тут ничего не получалось он никак не мог отогнать от себя образ Беллы.
«Что я, схожу с ума?» — недоумевал Марк.
Однажды он вспомнил, что отец Беллы работает в парфюмерной лавке на Гнойной. Гнойная — небольшая улица. Сколько там может быть таких лавок? Но теперь слишком поздно. Все магазины, наверное, закрыты. Завтра…
Марк в страшном волнении стал расхаживать взад-вперед по неосвещенным комнатам. Эта уродливая девушка не давала ему покоя.
«Что со мной? Неужели я влюбился в нее? Нет, я просто свихнулся!..»
Он в недоумении прислушивался к хаосу в своей голове. По причинам, не поддающимся объяснению, его все сильнее и сильнее тянуло к Белле. Это была уже идея фикс. Ему казалось, что он слышит, как Белла зовет его, выкрикивает его имя. Он видел ее с потрясающей ясностью: каждую черточку ее лица, всю ее несуразную фигуру. Желание встретиться и поговорить с ней усиливалось в нем с каждой минутой.
«Пойду на Гнойную, — решил он. — Может быть, магазины еще открыты и мне удастся что-нибудь выяснить».
Марк бросился к выходу. Если поторопиться, можно успеть до закрытия. В то же время трезвый голос взывал к остаткам его разума: «Что происходит? Куда ты бежишь? Что тебя гонит?» Он захлопнул дверь и уже бросился было вниз по лестнице, как вдруг в его квартире зазвонил телефон — резко и настойчиво.
«Это она! Я вызвал ее своими мыслями!» — ахнул Марк.
Он выхватил ключ и моментально нашарил замочную скважину. В передней он больно стукнулся коленом о стул. Телефон продолжал трезвонить, но, когда Марк наконец к нему подбежал, умолк. Марк схватил трубку и крикнул:
— Алло! Кто это? Алло! Я слушаю!
Он почувствовал, как волна тепла разливается по его телу, и вмиг покрылся испариной. С грохотом бросив трубку на рычаг, он прорычал:
— Это она, тварь!
Ярость и стыд охватили его. Это был уже не Марк Мейтельс, а какой-то маньяк, полностью лишившийся собственной воли, или, если использовать еврейский термин, это был человек, одержимый дибуком.
5
Марк снова собрался уходить, только на этот раз уже не на Гнойную, а в какой-нибудь ресторан поужинать. Голода он не чувствовал, но пренебрегать своим здоровьем было бы уж совсем глупо.
«Завтра же уеду куда-нибудь, — решил он, — в Закопане или на море».
Он уже взялся за ручку двери, как вдруг телефон снова зазвонил. В темноте он кинулся назад, снял трубку и, задыхаясь, крикнул:
— Алло!
На другом конце провода послышалось какое-то невнятное бормотание. Да, это была Белла. Ему удалось разобрать отдельные бессвязные слова. Она старалась справиться с голосом. Потрясенный Марк слушал. Разве в это можно было поверить? Значит, телепатия все-таки существует. Вслух он спросил:
— Это Белла Зильберштейн?
— Вы узнали мой голос, господин учитель?
— Да, Белла, я узнал твой голос.
Пауза. Затем она продолжила, заикаясь:
— Я звоню потому, что услышала о вашей трагедии. Я очень сожалею… Весь класс выражает вам соболезнование… Со мной тоже случилось несчастье, но по сравнению с вашим… — Она умолкла.
— Где ты сейчас находишься?
— Я? На Простой улице… Мы здесь живем.
— У вас есть телефон?
— Нет, я говорю из кондитерской.
— Может быть, зайдешь ко мне?
Воцарилось гнетущее молчание. Затем она сказала дрогнувшим голосом:
— Если вы, господин учитель, этого хотите… Для меня это большая честь… Вы даже не подозреваете, как сильно…
Она не закончила фразы.
— Приходи, и не нужно называть меня больше господином учителем.
— А как же вас называть?
— Как хочешь. Можешь просто Марком.
— О, вы шутите, господин учитель. Я так мучилась. Я так переживала за вас… То, что…
Марк подробно объяснил ей, как найти его дом. Она рассыпалась в благодарностях, без конца повторяя, как потрясена его горем.
— Ужасно, ужасно. Я просто места себе не находила…
Марк повесил трубку.
«Что все это значит? — недоумевал он. — Что это, телепатия; гипноз?»
Просто совпадением это быть не могло.
— Нужно быть с ней поосторожнее, — наставлял он сам себя. — Такие, как она, моментально теряют голову.
Он включил свет. Может быть, ей захочется ужинать? Марк пошел на кухню и обследовал ящики буфета. После смерти Лены он редко ел дома. В буфете не было ничего, кроме черствого батона хлеба и нескольких банок сардин.
«Я ее куда-нибудь приглашу», — решил Марк. Но куда? А вдруг им встретится кто-нибудь из его знакомых? Он бы сгорел от стыда, если бы его теперь увидели с девушкой, да еще с такой уродливой. По неписаному закону гимназии учителям не полагалось дружить с ученицами.
— Вот что, я, пожалуй, куплю колбасы и булочек, — решил наконец Марк.
Он спустился вниз и купил колбасы, булок и фруктов. Он очень спешил, опасаясь, что Белла приедет слишком быстро (она могла взять такси) и никого не застанет.
«А что, если душа Лены где-то здесь и видит все, что я делаю? — вдруг пронеслось у него в голове. — Если есть телепатия, почему бы не быть бессмертию души? Нет, я просто спятил».
Он ждал очень долго, но Беллы все не было. Сначала он зажег, потом снова выключил лампы в гостиной и в конце концов оставил только один маленький свет. Он сел на диван и стал прислушиваться к звукам на лестнице. Может быть, она заблудилась? С нее станется.