– И часто ты выходишь встречать гостей? – спросил Фаррелл у Брисеиды. В гостиной что-то с грохотом рухнуло, и Мак-Манус взвыл:
– Ну, дерьмо, меня потом не вините!
Фаррелл, переваливаясь и прячась за кресла, на корточках пробрался в гостиную.
Сюзи наполовину взбежала по лестнице, но в тот миг, когда Фаррелл увидел ее, вдруг остановилась, повернулась и медленно начала спускаться назад, к Мак-Манусу, стоявшему среди черепков керамической лампы.
– Нет, – на удивление громко сказала она. – Нет, почему я должна убегать от тебя?
Мак-Манус, до этого целившийся, держа пистолет обеими руками, теперь опустил руку с ним вдоль тела. Впервые облик его стал обликом пьяного человека. Он пожевал кровоточащую губу, посопел и пробормотал:
– Ну хорошо, ладно. Пошли.
Но Сюзи покачала головой и к изумлению Фаррелла улыбнулась.
– Нет, – снова сказала она. – Нет, Дейв. Иди домой. Я с тобой не пойду и бегать от тебя больше не стану. Я только что поняла, что этого делать не нужно. Это она меня научила.
– Сука, – прошептал Мак-Манус. – Сука, сука.
Фаррелл едва слышал его, да собственно, слова словно бы адресовались вовсе не Сюзи, но кому-то иному, кого Мак-Манус вдруг вспомнил или представил.
– Она тебя научила. Я ей башку к матери оторву, научила она.
Он поднял голову и вдруг улыбнулся, снова подхваченный знобливым током опьянения.
– Я люблю тебя, Сюзи, – сказал он. – Ты знаешь, я тебя люблю. Послушай, я выгоню Майка, ей-богу выгоню, насовсем, как ты хотела. Я ему скажу: «Вали отсюда, парень, Сюзи возвращается».
Нечто, мелькнувшее в легком пожатии плеч и галантном взлете свободной руки, похожем на чаплинскую отмашку, заставило Фаррелла на миг понять, что могла полюбить в нем Сюзи.
– Но я не возвращаюсь, – негромко сказала она. Уже спустившись до последней ступеньки, она оказалась на одном уровне с Мак-Манусом и смотрела ему в глаза с хрупким, полным сострадания достоинством.
– Побереги себя, Дейв, – сказала она, – и все будет хорошо.
Она неожиданно наклонилась, поцеловала Мак-Мануса в щеку и шагнула мимо него в сторону кухни.
– У меня еще уборка, – сказала она, – полы надо вымыть.
Впоследствии Фаррелл решил, что если бы не поцелуй, все могло бы кончиться миром. Мак-Манус поморгал ей вслед и, казалось, не столько ушел, сколько осел в себя, потирая челюсть, что-то бормоча и поворачиваясь к дверям. Но тут его рука добралась до места, в которое Сюзи поцеловала его, и он развернулся назад, рывком подняв пистолет и прицелясь ей в спину.
Фаррелл завопил, а Сюзи, оглянувшись, крикнула:
– Мама, помоги! Звук от выстрела был такой, словно кто-то саданул бейсбольной битой по полу гостиной. Фаррелл прыгнул через кофейный столик, но Мак-Манус уже рухнул, не дождавшись его – вцепившись в собственную ногу и завывая так, будто полоскал чем-то ужасным горло. В гостиной запахло подгоревшими тостами. Сюзи бросилась к мужу, едва не наступила на пистолет и замерла, будто олень под фарами, уставя взгляд куда-то мимо Фаррелла. На верху лестницы стояла Зия.
В длинном цветастом платье, свисавшем с нее, как скатерть, и с красным пластмассовым гребешком в руке. Воздух сгустился вокруг уставившегося на нее Фаррелла, словно бы обернув его в дрянные пропотевшие простыни. Лицо Зии было пустым, а голос ее, когда она обратилась к Мак-Манусу, показался бесцветным и тихим:
– Встань. Встань на ноги.
Собственные ее ноги были босы, расставлены широко, ступни стояли плоско, как хлебные доски.
– Он не может, – протестующе сказала Сюзи. – Он же поранился. Ему нужен врач.
Она опустилась на колени рядом с задыхающимся, постанывающим Мак-Манусом, делающим над собою усилия, чтобы не схватиться за рану руками. Далекий тихий голос сказал: «На ноги», – и Фарреллу почудилось, что два эти слова скрежещут, притираясь одно к другому, как мельничные жернова. Мак-Манус примолк.
– Встань, – еще раз сказала Зия, и Мак-Манус каким-то образом ухитрился подняться, напряженно перекосив раскрытый рот, как будто его вот-вот вырвет. Пуля, судя по всему, пробила ему икру, крови натекло относительно мало. Он слабо шевельнул губами, выговорив:
– Пистолет.
– Прочь отсюда, – сказал голос. – Никогда больше не приближайся к этому дому. Никогда больше не приближайся к ней. Она под моей защитой, и если ты потревожишь ее, ты умрешь. Она – одна из моих. А теперь уходи.
И снова вскрикнула Сюзи:
– Но он же не может, разве ты не видишь? Он не может идти. Нужно вызвать врача.
Однако Зия как будто не слышала ее; она качнула непричесанной головой, и Мак-Манус, точно марионетка на пружинках, сделал один кренящийся шаг к двери. Лицо у Мак-Мануса было белым, как творог, резкий запах его боли жег Фарреллу ноздри.
В дверях гостиной объявился вдруг полноватый мужчина, за которым на цыпочках следовала Брисеида. Фаррелл признал в нем одного из клиентов Зии.
– Дверь была открыта, так что я вот… – произнес он, вглядываясь в сцену с подобием равнодушного интереса, какое видишь иногда на морде жвачного животного. Ничто в его круглом, веснушчатом, немного сморщенном, точно вчерашний воздушный шарик, лице не позволяло даже на миг предположить, будто он унюхал порох или увидел разбитую лампу и кровь.
Фаррелл, Мак-Манус и Сюзи, приоткрыв рты, уставились на него, но Зия кивнула и совершенно нормальным голосом произнесла:
– Здравствуйте, Роберт, заходите.
Она отступила в сторону, пропуская его, и он, не оглядываясь, поднялся по лестнице. Никто не сказал ни слова и не шелохнулся, пока наверху не хлопнула дверь приемной Зии.
Сюзи, желая помочь, подобралась к Мак-Манусу, но он с силой оттолкнул ее и, собрав воедино всю свою оглушенную мужественность, сделал шаг по направлению к Зие. Сюзи он бросил через плечо:
– Ты бы лучше поднималась наверх, мужчина ждет.
Фаррелл с полной уверенностью ожидал, что он с голыми руками бросится на Зию, но Мак-Манус, бесстрашно глядя на нее, лишь произнес медленным от боли и одиночества необъятной ненависти голосом:
– Одна из твоих. Что же, готов поспорить, она освоила пару новых фокусов с тех пор, как ты ее получила. Слушай, я бы тоже не прочь выучить их, у меня найдется, чем заплатить.
Нога его подвернулась, хоть Фаррелл и не видел ничего, на чем бы он мог подскользнуться, и Мак-Манус грохнулся перед Зией на колени у подножия лестницы. Фарреллу померещился запах сырой земли, смятой травы, чего-то похожего на кофе, похожего на мех мертвого животного. Он услышал, как кто-то поскуливает, и поначалу решил – Брисеида, но тут же понял, что звук исходит из его собственного горла. Остановиться он не мог.
Теперешние его ощущения не походили на оставленные в нем отражением огромной женщины с головою собаки: может быть, сама Зия в этих ощущениях и вовсе отсутствовала, ибо даже сознанию Фаррелла она представлялась истершейся и истончившейся почти до прозрачности. Но на какое-то поистине непереносимое мгновение – миг, на протяжении которого всякая вещь оставалась еще не названной – он сознавал ее присутствие в мире с большей силой, нежели свое. Он чувствовал, как она мерно дышит в лестнице и в досках пола под его ногами; она обступала его своими стенами и комнатами, шевелилась в камнях камина, глядя осколками лампы, разговаривая каракулями солнца на ковре гостиной. Вне дома ее присутствие только сгущалось, да и вовнутрь себя спрятаться от него не удавалось, ибо и там тоже была она, хохочущая в его остове, дразнящая его атомы, заставляя их дробно биться друг о друга, подобно игральным костям. К чему бы он ни обратился, всюду он натыкался на ее страшную суть.
Рядом с ним Мак-Манус все более распластывался по полу, вытягивая руки и ноги, словно гигантская стопа вдавливала его в пол. Затем, на глазах у Фаррелла, нажим как будто ослаб, Мак-Манус медленно поднялся и полузаковылял, полузапрыгал к выходу из дома, на каждом шагу с трудом втягивая воздух. Сюзи дернулась – помочь, но женщина на лестнице взглянула на нее, и Сюзи, прижав ко рту ладони, ушла на кухню. Фаррелл слышал, как Мак-Манус, спотыкаясь, бессильно сквернословит под окнами, потом зарычал двигатель «понтиака».
– Я так и не смог понять, что случилось, – сказал он. – С пистолетом.
Зия, похоже, пребывавшая в легком замешательстве, улыбнулась ему.
– Она назвала тебя мамой, – сказал Фаррелл.
Зия одернула спереди платье – нервная привычка слишком полной женщины.
– Мне надо идти утешать бедного Роберта, – сказала она. – Он теперь половину времени будет извиняться за то, что вошел, не постучав. Чем застенчивей человек, тем с большей надменностью он взирает на себя самого.
Она шмыгнула носом и вытерла его тыльной стороною ладони, – уже пару дней ее мучил насморк.
Фаррелл смотрел, как она поднимается по лестнице, по-отдельности одолевая каждую из ступенек, – добравшись доверху, она остановилась и сердито вздохнула. Подошедшая Брисеида сунула морду ему в ладонь. Фаррелл рассеянно потрепал ее по носу и сказал:
– Все в порядке, не бойся.
Но Брисеида чуяла порох и кровь и потому просто плюхнулась на пол, слишком умученная сложностями человеческого существования, чтобы найти в себе силы хотя бы скулить. Фаррелл посоветовал ей:
– Не думай об этом и все. Бери пример с меня: будь просто собакой.
Он вывел ее наружу, оба присели на переднем крыльце, Брисеида сразу отыскала любимое полотенце и несколько раз придушила его, пока Фаррелл играл ей одну из песен Генриха VIII.
VII
Рекорд взаимотерпимости составлял у Джулии с Фарреллом немногим меньше пяти дней кряду – они установили его почти восемь лет назад в Нантакете. Шестой их совместный день они отпраздновали, снова отправившись в марокканский ресторан, где ели кус-кус и пили теплое, горьковатое шампанское. Первую половину обеда Фаррелл занимался тем, что играл пальцами Джулии и улыбался, а вторую бурно и беспорядочно рассказывал, насколько хватало слов, о Бене, Зии и человеке, пришедшем навестить Сюзи. Джулия слушала его молча, внимательно, но с ничего не выражающим лицом, слушала, пока Фаррелл не прикончил шампанское и не исчерпал изобретательности по части обхождения с ее пальцами и фраз, пригодных для описания Зии, стоящей на лестнице босиком и в цветастом платье.
– Она просто-напросто живет во всех комнатах сразу, – сказал он. – Везде и всюду.
Джулия медленно произнесла:
– А ты, значит, после этого помылся, надел чистую рубашку, встретился со мной, и мы пошли обедать. И говорил ты все время только о нас с тобой. Господи-Боже, ты балабонил о «Барни Миллере» и о том, как повстречал бывшего мужа моей сестры…
– Я думал, ты мне не поверишь, – сказал Фаррелл. – Ты поверила? Ну, скажи, что ты вправду поверила хоть одному слову из всей этой белиберды, которую я на тебя вывалил? Это же почище летающих тарелок. Ну, хотя бы одному слову?
Ему пришлось еще раньше отпустить ее пальцы, чтобы с пущим удобством размахивать руками. Теперь Джулия, перехватив их, с серьезным видом окунала его пальцы в кус-кус и грациозно облизывала один за другим, не спуская глаз с лица Фаррелла. Она сказала:
– Я не верю словам. Я верю тебе. Это разные вещи.
– То есть я галлюцинирую, но не вру. Замечательно. Умница, Джевел.
– То есть ты перетрусил, – сказала она. – Я еще ни разу не видела тебя испуганным, даже в Лиме. Не то чтобы ты был таким уж отчаянным героем, но обычно происходящее до того тебя занимает, что страха ты просто не замечаешь. А на этот раз ты его заметил. И то, что ты видел, ты видел на самом деле.
Фаррелл вздохнул и пожал плечами.
– Может и так, но я теряю подробности. Что-то такое я знаю, но оно ускользает от меня, уползает все дальше от моего сознания, норовя возвратиться к ней. Сейчас я уже не помню, как все происходило, знаю только – случилось то-то и то-то, да и представление о случившемся тоже уже изменилось. Не знаю я, что я там видел.
– А как насчет Сюзи? – спросила Джулия.
Фаррелл горестно закатил глаза.
– Она была ошеломлена, она была в ужасе, у нее была истерика, и кроме того, каждый раз, как случалось что-нибудь важное, она смотрела в другую сторону. Так она, во всяком случае, говорит, и сейчас я уже верю, что это чистая правда. Джевел, на тебя люди смотрят.
Джулия с удовлетворением покивала, улыбаясь, насколько позволяли его пальцы. Оффициант в тюрбане, словно играя в фрисби, смахнул с их стола тарелки и мгновение спустя, прилетел назад с чашечками кофе, горячего и тягучего, как лава. Фаррелл сказал:
– Пистолет сам собой повернулся у него в руке. Он не выпускалего и, видит Бог, держал крепко. Сюзи крикнула: «Мама», и пистолет вильнул, нацелился и прострелил ему ногу. Я все жду, когда я и это забуду.
– А что случилось с пистолетом потом? – Фаррелл снова пожал плечами. Джулия нетерпеливо и требовательно спросила: – Ну хорошо, что вообще происходило потом? Пять дней прошло, они хоть раз говорили об этом, хотя бы за завтраком? Может, соседи что-то слышали, полицию кто-нибудь вызвал? Я не могу поверить, что все так и стали жить дальше, как ни в чем не бывало.
– Вот именно так, точка в точку, – сказал Фаррелл. – Ни тебе полиции, ни соседей и никаких перемен. Бен просто-напросто заявил, что его там не было, Сюзи сделала вид, что ее там не было, а старушка Зия молчит и все. И уверяю тебя, никто за столом этой темы не касается, – Джулия выпустила его руки. Фаррелл продолжал: – С кем бы мне действительно хотелось поговорить, так это с Брисеидой. Она видела все и уж она-то своим глазам верит. Она к Зие и близко не подходит.
Джулия попросила:
– Расскажи мне о ней. Не о собаке, о Зие.
Фаррелл молчал, переглядываясь с оффициантом, который уже встречал в дверях двух новых посетителей и указывал им на столик Фаррелла с Джулией. В конце концов он сказал:
– У нас в зоосаде есть медведь, гризли. Поразительно, насколько маленьким и неуклюжим он ухитряется выглядеть, пока не начнет двигаться.
– Она притягивает тебя? – Фаррелл в изумлении разинул рот. – Оставляя меня в стороне – и Бена, и все прочее. Ты бы лег с ней в постель?
– Господи, Джевел, – сказал он.
Джулия легонько пнула его под столом по ноге.
– С чего бы это ты вдруг заговорил о медведях?
Фаррелл продолжал, очень медленно:
– Самое удивительное в гризли, что ему не положено никаких пределов. Ты можешь какое-то время наблюдать за ним, размышлять о нем и все равно не поймешь, где начинается и где кончается его сила. Он толстый, брюхастый, в морде что-то свинячее – и все равно нечто притягательное в нем есть.
Он и не пытался рассказать ей про ночь, когда наслаждение, которое Зия испытывала в другой комнате, вынудило его тело к тайному посягательству на чужое добро.
– Нечто притягательное, – повторил он. – Подобная сила всегда притягательна, особенно когда на ее обладателе красивый серебристо-коричневый мех и движения его похожи на человеческие. И все-таки это медведь.
Джулии захотелось пройтись, так что они неспеша миновали два квартала, намереваясь взглянуть на отель «Ваверли». Отелю исполнилось уже восемьдесят семь лет, но он и своим современникам казался не менее причудливым, чем теперь. Предполагалось, что образцом для него послужил бургундский замок, и действительно, на замок он походил в большей мере, нежели на что-либо иное. Круглые и квадратные башни украшали его, стрельницы в остроконечных колпаках, мавританские арки и галереи, действующие опускные решетки и воротца для совершения вылазок на неприятеля, автомобили же, въехав в него подъемным мостом, попадали в мощеный плитами замковый двор, размеченный парковочными полосами. Каждые несколько лет отель менял владельцев, но оставался весьма популярным в качестве места для проведения разного рода конференций и съездов.
В ясные ночи «Ваверли» можно было разглядеть с Парнелл-стрит – огромный и сонный мыльный пузырь, розовый, лиловый, зеленый, неторопливо всплывал, пробуя взмыть над холмами. Фаррелл с Джулией шли, обняв друг дружку за талии, тесно прижавшись и предаваясь любимой игре, состоявшей в том, чтобы горланить на два голоса какое-либо немыслимое сочетание двух песен. Фаррелл заунывно выводил «Il йtait une bergиre[3]», а Джулия с ликованием в голосе изничтожала песенку «Доброго утра, милая школьница».