— Позволь тебе напомнить, что желудок и поединок — две разные вещи, которые никак не связаны друг с другом, — Сьенфуэгос небрежно махнул рукой в сторону туземцев, одарив их широкой белозубой улыбкой. — Ну, давай же! Пообещай этим огрызкам, что если они дадут мне спокойно позавтракать, я выполню все их справедливые требования.
Сильвестре Андухар постарался как можно деликатнее перевести слова своего спутника. Поначалу туземцы его попросту не поняли, и ему пришлось повторить, и озадаченный краснокожие все же согласились с условиями этого странного человека с длинной бородой и рыжими волосами, который тут же уселся рядом с лежавшим без сознания мальчиком и принялся с аппетитом пожирать огромный кусок копченого мяса, словно давая понять, что если уж ему суждено сегодня умереть, то, по крайней мере, не на пустой желудок.
Краснокожие тем временем неспешно удалялись по берегу, что-то обсуждая между собой: видимо, удивлялись, как можно оставаться столь хладнокровным накануне жестокой и беспощадной схватки.
Они принадлежали к племени с древними обычаями, согласно которым и в горе, и в радости надлежало сохранять хладнокровие и внешнее бесстрастие, чтобы по лицу невозможно было прочитать его мысли и чувства. Но всё равно они не понимали, как может человек на пороге смерти так беззаботно шутить и улыбаться.
Они опасались, что он попросту безумен, а ведь даже самый опытный боец не в силах предсказать поступки и реакции сумасшедшего.
— Ты правда рехнулся или только прикидываешься? — спросил в эту минуту Сильвестре Андухар, присев рядом с другом.
— Если бы я сошел с ума, я бы заметил это последним. Выйти на поединок с воином такого громадного роста, с такими ногтями, знающим все приемы этой чертовой борьбы — это тебе не шутка! Так что первым делом мне следует сохранять спокойствие и постараться просчитать варианты. Как они обычно ведут себя во время схватки?
— Первым делом он ударит между ног.
— Ну что ж! Постараюсь защитить свои яйца — скажем, положу камень в штаны: то-то ему будет сюрприз! Что еще?
— Он попытается исполосовать тебя когтями и выцарапать глаза.
— Хорошо, буду беречь глаза. Что еще?
— Если вдруг заметишь, как он оскалил зубы — знай, он попытается перекусить тебе шейную артерию.
— Вот же сукин сын! — выругался пораженный канарец. — Это уж совсем грязно!
— Я тебя предупреждал, что в саксавуа позволено все, на этом и основана борьба, — андалузец многозначительно поднял вверх палец и добавил: — Имей в виду: если ты хоть на миг промедлишь, не желая сделать какую-нибудь особую жестокость, идущую вразрез с твоими принципами — все, ты труп! Здесь не место принципам и моральным ограничениям. Либо убьешь ты, либо тебя.
— Хорошо, я это учту.
— Уж постарайся, потому что, если ты проиграешь, я вскрою себе вены. Не хочу остаток жизни провести в рабстве, так что ты спасаешь не только свою жизнь, но и мою.
В эту минуту мальчишка зашевелился и застонал. Канарец отвесил ему подзатыльник, вновь отправив в мир грез.
— Чертов сопляк! — прошипел он в ярости. — Будешь теперь знать, как нападать на спящих!
— Если дело кончится худо, мне отправить его к праотцам? — спросил Андухар.
— Зачем? Я и так совершил на своем веку много неправедного, но никогда не отягощал совесть убийством ребенка, и сейчас не хочу брать грех на душу.
— Но этот гаденыш хотел тебя убить. Ночью, исподтишка.
— А что еще ему оставалось? — резонно заметил Сьенфуэгос. — Он вряд ли настолько глуп, чтобы сразиться со мной лицом к лицу.
— Ты не перестаешь меня удивлять... — признался Сильвестре Андухар в порыве откровенности. — Вот мы с тобой тут сидим, болтаем о разных пустяках, и думать не думаем, что, возможно, уже этой ночью оба будем мертвы.
— Я не знаю ни одного человека, который прожил бы хоть на минуту дольше отмеренного ему срока, — ответил Сьенфуэгос. — И чтобы этот человек в свои последние минуты рассуждал о возвышенном и глубокомысленном. Смерти, знаешь ли, все равно, чистый ты или грязный, о пустяках ты говоришь или о высоком, когда ей приспичит тебя забрать, она тебя вытащит хоть из задницы.
— Совершенно с тобой согласен.
— В таком случае к чему весь этот разговор?
Между, тем гигант, одетый лишь в крошечную набедренную повязку, собрал длинные волосы в хвост на макушке и смазал тело жиром с ног до головы, после чего оно заблестело и стало выглядеть еще более устрашающим — если такое, конечно, возможно. А главное, от жира он стал таким скользким, что за него невозможно было ухватиться.
— Эта сволочь знает, что делает! — заметил Сьенфуэгос, коснувшись пальцем его груди и коротко рассмеявшись. С этой минуты он не переставал улыбаться, рассудив, что смех — единственное, что может вывести из равновесия противника. — Скажи ему, что он больше похож на жирного оленя для жаркого, чем на храброго воина, готового встретить смерть. А уж как гнусно воняет этот жир! Даже демоны в аду так не смердят!
— Этим ты его только больше разозлишь! — предупредил андалузец.
— А мне этого и надо! Капитан Алонсо де Охеда утверждал, что большую часть его противников погубила не столько его шпага, сколько их собственная слепая ярость. Он был настолько остроумен, а его насмешки так точно били в цель и настолько разъяряли соперников, что у них пена изо рта шла.
— Надеюсь, ты понимаешь, что делаешь.
— Если бы я это понимал, то не сидел бы здесь, а был бы сейчас дома, с женами и детьми. А впрочем, пора за дело! — он весело подмигнул громадному воину и воскликнул с улыбкой: — А ну иди сюда, кочерыжка, посмотрим, на что ты способен!
Как и предупреждал андалузец, противник тут же принялся царапаться и драться ногами, но при третьей попытке нанести удар в пах большой палец ноги индейца наткнулся на твердый плоский камень, которым канарец защитил свои интимные места. Краснокожий взвыл от боли и запрыгал на одной ноге. А вскоре вконец растерялся, когда противник сделал красноречивый жест руками, давая понять, что его гениталии надежно защищены.
Тем не менее, прошло целых две минуты, прежде чем краснокожий это сообразил. Он взревел, как разъяренный бык, и слепо ринулся в атаку, пытаясь сдавить канарца в объятиях, запустить ему в спину страшные когти и сломать ребра.
Вопреки ожиданиям, Сьенфуэгос не стал уклоняться от ближнего боя, напротив, позволил противнику крепко прижать его к груди; однако, увидев в нескольких сантиметрах от себя оскаленные зубы индейца, который уже примерялся вонзить их ему в горло, канарец неожиданно сунул в рот два пальца и выплеснул в лицо индейцу поток зеленой вонючей рвоты.
Даже если бы мир перевернулся с ног на голову, дакот едва ли был бы столь ошарашен. Едкое и зловонное содержимое чужого желудка попало ему в глаза и горло, ослепив и вызвав приступ кашля; он тут же выпустил свою жертву, пытаясь вытереть лицо и очистить глаза.
Сьенфуэгос понимал, что использует недостойные приемы, но на карту была поставлена его жизнь и жизнь Сильвестре Андухара, а потому он не дал противнику времени опомниться и нанес ему свирепый удар в пах. Индеец рухнул на колени, схватившись обеими руками за пострадавшее место.
Ослепший от боли противник теперь был в полной его власти, канарец ухватил его за собранные в хвост волосы, резко рванул его голову вниз и ударил коленом в подбородок.
Челюсть с хрустом сломалась пополам.
Гигант рухнул, раскинув руки. Из носа и рта у него фонтаном хлестала кровь, но он упорно пытался встать.
Видя, что он встает, Сьенфуэгос забежал ему за спину, чтобы оттуда нанести новый удар по яйцам, да такой жестокий, что противник снова грохнулся, потеряв сознание. Тогда канарец отошел от поверженного соперника, встал рядом с Сильвестре Андухаром и заявил:
— Скажи этим людям, что я считаю бой оконченным.
— Не уверен, что они согласятся, — возразил Андухар.
— Мне претит сама мысль о том, чтобы убить беспомощного человека, а этот уже точно не способен защищаться.
Андухар перевел туземцам его слова. Ошарашенные воины немного посовещались, а затем один из них произнес:
— Законы саксавуа неизменны на протяжении многих сотен лет и священны: воин не должен остаться в живых лишь потому, что противник решил его пощадить.
— Но он же совершенно беспомощен! — возразил канарец.
— Это не имеет значения. Такой исход боя станет для него позором, и позволь напомнить, что выбор стоит между его жизнью и нашими, — сказал Андухар.
Сьенфуэгос до самой смерти не мог забыть страшного хруста, когда он, уперевшись коленом в спину поверженного гиганта, дернул его голову и сломал шею.
Потом, удаляясь берегом реки, он долго и молча плакал.
10
— Ничего более мерзкого я в жизни не видел.
— Но это был единственный способ победить. Это любимый трюк Васко Нуньеса де Бальбоа, помогавший ему противостоять в поединке даже Алонсо де Охеде — этой свинье даже не нужно было засовывать пальцы в рот, он мог вызвать рвоту с такой же легкостью, как другие пускают ветры.
— Да уж! Это был самый гнусный бой, какой я только видел.
— Согласен, а потому прошу тебя больше не возвращаться к этому разговору. Мне стыдно.
И действительно, ни Сьенфуэгос, ни Сильвестре Андухар больше никогда не вспоминали об этой неприятной истории. Однако, рассудив, что рано или поздно они непременно наткнутся на другой отряд краснокожих, они решили, что разумнее всего будет днем отсыпаться, а путешествовать по ночам.
Но для этого нужно было сначала определиться, в каком направлении двигаться, а для этого сориентироваться по звездам, служившим маяками в ночной темноте.
Вскоре они пришли к выводу, что лучше всего отправиться на запад, поскольку тогда они смогут начинать путь уже в сумерках и идти до рассвета, когда первые лучи солнца озарят прерию.
Они дождались заката и провели на земле черту, отметив точку, где оно скрылось.
Затем стали внимательно наблюдать за темнеющим небом, чтобы увидеть, какая звезда покажется на горизонте над этой чертой.
Когда первая звезда поднялась над горизонтом почти на сорок пять градусов, они выбрали другую звезду, чуть левее, отметив ее положение кусочком кроличьего меха, чтобы подсчитать, сколько градусов между двумя звездами, и не сбиться с курса.
Таким образом, выбрав семь звезд, поднимающихся над горизонтом одна за другой и не отклонявшихся от нужной точки более чем на один градус, они могли быть уверены, что даже в самую темную безлунную ночь не собьются с пути.
Это была очень простая, но при этом эффективная система. Какой бы темной ни оказалась ночь, в прерии невозможно было на что-то наткнуться в потемках. Пустынную равнину толстым ковром покрывала лишь мягкая трава.
Каждой звезде Сьенфуэгос дал имя: Ингрид, Росио, Арайя, Каталина, Гараона, Гадитана и Пострера; появление на небосклоне этих звезд предупреждало его, что скоро наступит рассвет и пора подыскивать убежище, если они не хотят провести весь день в траве под палящим солнцем.
Два дня они надрезали кору деревьев у реки, чтобы собрать смолу, смазать ей длинные пучки сухой травы и наклеить их на оленью шкуру.
За годы рабства у охотников прерий Андухар стал настоящим мастером подобной маскировки. Просто удивительно, как человек его комплекции сливался с окружающим пейзажем, стоило ему лечь на землю и накрыться шкурой.
Уже на расстоянии пяти метров его невозможно было заметить.
Убедившись, что правильно провели все расчеты, на третий день, как следует выспавшись, с первыми лучами заката они начали путь на запад. Они совершенно не представляли, куда идут, но, в конце концов, чем одно место лучше или хуже другого? По-настоящему важно было только одно: как можно скорее выбраться из самой огромной тюрьмы, когда-либо существовавшей на свете.
Млечный путь был, несомненно, самым верным союзником беглецов, слепо шагающих в неизвестность.
Чтобы не потерять друг друга в темноте, они связали себя веревкой, обмотавшись ею вокруг пояса и оставив промежуток в пять метров длиной. Каждый час они сменяли друг друга: тот, кто прежде шел впереди, теперь шел сзади. Очень скоро выяснилось, что невозможно выдержать дольше часа, неотрывно глядя на одну и ту же звезду: рано или поздно в глазах начинало двоиться, и заветную звезду становилось трудно отличить от миллиона других, то и дело поднимающихся над горизонтом.
Канарца, рожденного и выросшего среди гор, его родной стихии, страшно угнетало, что ни впереди, ни позади, ни слева, ни справа нет ни единого возвышения, послужившего бы ему ориентиром, а еще больше угнетала мысль о том, что на многие и многие мили вокруг — одна и та же бесконечная, унылая степь.
Он по привычке то и дело оглядывался по сторонам, и при виде царящего кругом унылого пейзажа у него ныло под ложечкой.
Лишь при свете дня ветер время от времени слегка изменял окружающий пейзаж, наклоняя травяное море то в одну, то в другую сторону, но ночью этот же ветер усиливался и с неистовой силой толкал в бок, мешая идти.
Удивительно, но ветер почти никогда не подгонял в спину, с востока, словно пытался остановить.
Раз или два даже пришлось действительно остановиться — сражаясь с ветром, они совершенно вымотались, а достигнутый результат не стоил потраченных сил.
В конце концов, они никуда не спешили.
Андухар прекрасно знал, что никто его не ждет, а потому совершенно неважно, в какую сторону он направится. Что же касается канарца, то он решил, что не имеет значения, вернется он домой годом раньше или годом позже — семья будет его ждать, лишь бы только вернулся.
После многочисленных приключений он понял: сама судьба, похоже, решила сделать его одним из непосредственных свидетелей и посланником старой Европы в новых мирах, о которых до сей поры никому не было известно, и нужно спасать собственную шкуру в надежде, что переменчивая судьба, забросившая его так далеко от дома, будет благосклонна и вернёт его однажды в родные края.
В сущности, его дом был там, где жили его жены и дети. Сьенфуэгос верил в себя и в то, что сможет найти способ встретиться с ними вновь.
Они шли как заведенные, отправляясь в путь с первыми тенями, а как только горизонте озаряли первые лучи солнца, начинали искать озерцо, речушку или хотя бы заросли кустарника, чтобы укрыться от посторонних глаз.
Время от времени они устраивали привалы, укрывшись в высокой траве, и отдыхали пару часов, вглядываясь вдаль. Сьенфуэгос невольно вспоминал хамелеона, неподвижно сидящего на ветке и караулящего зазевавшееся насекомое, чтобы внезапно выстрелить в него липким языком.
Жизнь среди туземцев сделала Сильвестре Андухара невероятно терпеливым, поскольку на этих бескрайних равнинах многие тысячелетия не происходило ничего нового, если, конечно, сами люди не создавали происшествия.
Умение ценить время всегда было одной из труднейших задач, с которыми человечество сталкивалось на протяжении своей истории.
«Время — деньги», внушают нам с детства. Иногда это, безусловно, справедливо, но бывают минуты, когда требуется, напротив, тянуть время, чтобы задобрить духов.
Люди, культуры и даже целые цивилизации исчезли лишь потому, что кто-то не смог выбрать — действовать или сохранять спокойствие. Как говорил Алонсо де Охеда, лучший фехтовальщик не тот, кто хорошо владеет мечом, а тот, кто атакует, когда противник потерял бдительность.
Охеда — маленький, тощий и хрупкий с виду — сотни раз доказывал справедливость этой теории. Природа, не наделившая его ни ростом, ни силой, щедро наградила бесценным даром: он всегда умел выбрать точный момент, чтобы сделать выпад и пробить оборону противника.
С первой минуты своего появления на свет люди становятся рабами времени: не потому, что время идет, а они стареют, но потому, что не сумели взять над ним верх, и в итоге оно взяло верх над ними.
Миллионы людей умерли в убеждении, что, если бы они могли вернуться в какой-то день, час или даже минуту, жизнь сложилась бы совсем по-другому — полнее, счастливее.