Но наряду с недостатками есть у подуста и достоинства, умалчивать о которых было бы упущением. Он безотказно клюет в самое жаркое время года, когда многие рыбы становятся разборчивыми к приманке. Подуст хорошо клюет в мае, отлично в июне, превосходно в июле. И мало чем брезгует: червь, опарыш, мотыль, хлеб, тесто, зернышко пшеницы, пареная горошина — все схватит подуст. А когда прикормишь его немного, и вовсе рыбы подойдет сила!
Проспит рыболов зорьку, собираясь на подуста, тоже не беда. И солнышко припекло, а подуст все клюет да клюет. Только разве среди дня воздержится маленько, а потом опять клюет.
Но бесспорно, самое главное качество подуста — это его сопротивление на удочке, упорное, сильное. После подсечки он бросается из стороны в сторожу, крутится, извивается. Для начинающего охотника подуст — неплохая школа ужения.
А ведь крупные вырастают подусты, особенно в больших, быстрых реках. Рыбы в четыреста, в пятьсот граммов не так уж редко оттягивают куканы днепровских рыболовов, даже и очень юных.
Помнится, в Каневе на городском базаре мы, энтузиасты удочки, собравшись гурьбой, долго любовались на полуторакилограммового подуста, захваченного ночью «частиком» браконьера. Ах, если бы этому великану да на чей-нибудь из наших крючков!.. «Вот уж несправедливость!» — такая была вынесена единодушная резолюция. Алчность торгаша, поощренная десятирублевкой крикливой покупательницы, снулая рыба, небрежно засунутая в ощеренную пасть авоськи… И всё! А ведь могло быть иначе. Был бы восторг, пережитый от борьбы с достойным противником, гордость за редкий трофей, яркие воспоминания, остающиеся надолго в памяти счастливого рыболова… Надолго, может быть на всю жизнь.
Чехонь
Древние деды, живущие поблизости устья реки Керженец, впадающей в Волгу, пониже Горького, пойманных рыб считают на головы.
— Вчера наши кержаки на Волге чехонь ловили, — прошамкал мне как-то один из дедов. — Ванюшка Галкин девяносто три головы отхватил. Ты, давай-ка, сходи к ему!
«Ванюшка», имевший два «Егория» еще за русско-японскую войну, приходился кумом и почти ровесником моему собеседнику. Звали «Ванюшку» Иваном Онисифоровичем, и слыл он среди своих друзей за самого главного рыбака.
Возвращаясь вчера вечером домой на лодке, я заметил в одной из быстрых и глубоких проток игру какой-то неизвестной рыбы. Вначале я подумал на уклейку, но потом усомнился: вряд ли уклейка ходит такими стаями. И круги по воде расходились большего диаметра, чем обычные, уклеечные.
Об ужении чехони, или, как ее исстари образно называют, «сабли», я слышал давно. А вот самому ловить не приходилось. Не раз я видел чехонь в мотне невода. Это узкая, плоская и действительно выгнутая наподобие сабельного клинка рыба с яркой серебристой чешуей и большими темными глазами. Хотя чехонь и костлява, мясо ее нежно и вкусно.
…Следующие два или, точнее, полтора дня оказались заполненными сплошной рыбацкой горячкой.
Я умолил Ивана Онисифоровича взять меня с собой и вскоре блаженствовал среди оживленного рыбачьего табора.
В протоке, где появилась чехонь, собралась целая флотилия лодок. Далеко по воде неслось многоголосое волжское «оканье». Теплый июньский ветер пушил разномастные бороды кержаков, шевелил льняные мальчишечьи вихры. Солнечные зайчики весело играли на жестяных ведрах, куда укладывали добычу наиболее хозяйственные рыбаки. Удочки беспрестанно перезакидывались, и казалось, вокруг идет жесточайшая перестрелка — сотни пуль свистят в воздухе. А чехонь ловилась и ловилась. Ее свозили на берег и засаливали.
Следуя инструкции деда, я заякорил лодку на трехметровой глубине, на самой середине протоки, вытащил удилище, размотал леску, спустил поплавок почти к самому грузу, а груз облегчил до предела с расчетом, чтобы он только слегка топил червя. После этого я размахнулся и сделал заброс как можно дальше от лодки. Резкий рывок последовал немедленно, поплавок нырнул, я дернул удилищем, серебряный клинок вылетел из воды, и первая «голова» шлепнулась в лодку. Рыбка оказалась невелика: наверное, граммов сто. Раскрыв несколько раз высоко посаженный рот, чехонь заснула. Только я поправил червяка, как рядом шлепнулась вторая. Это открыл счет Иван Онисифорович… И пошла работа!..
Невероятный клев продолжался три зари: две утренние и одну вечернюю. А на второй день, после обеда, косяк чехони исчез так же внезапно, как и появился.
Несколько лет спустя, уже на Днепре, мне не раз приходилось попадать на удачную ловлю чехони. Но и там рыба эта никогда долго не удерживалась на одном месте — половится день-другой и словно пропадет. А недельки через две, глядишь, — опять появилась. Только здесь мы ловили чехонь прямо с берега, обязательно крутого, и, всего добычливее, на быстром обратном течении. И здесь, как на Волге, она хватала приманку только в верхних слоях воды.
Чехонь, как и уклейка, — любимая пища судака.
Не раз мы находили чехонь, вскрывая судачьи желудки, и все же судаков на чехонь никогда не ловили; очень уж нежна, засыпает на крючке немедленно, а хватать снулую рыбку судак не большой охотник.
Только под Астраханью, где судака изобилие, нам изредка удавалось поймать его на филейчик из чехони, или, как там говорят, на «тельцо?».
Чехонь в летние месяцы клюет лучше всего по теплым вечерним зорям, поднимаясь к поверхности воды за мошкарой. Может быть, она будет хорошо ловиться на муху или слепня «нахлыстом», но мы не пробовали. Мы ловили чехонь на кусочки белого червя-железняка, предварительно размяв как следует эти кусочки пальцами. На целого червя чехонь почему-то берет неохотно.
Судя по резкости поклевки, чехонь очень жадна и, наверное, может схватить и мелкую рыбешку. Во всяком случае, однажды на Оке, спиннингуя, я поймал на ярко оперенную мелкую блесну чехонь граммов в четыреста весом.
Хариус
…— А где же Сора? — отирая со лба обильный пот, спросил я жену лесника, высокую старуху со строгим, но приветливым лицом.
Шутка сказать, не меньше пятнадцати километров по компасу, да еще через этакую шахру[3]!
— Как — где! Где и была. Никуда не девалась. Мостки небось переходил? Вон она, речка-то, за огородом бежит.
Пришла и моя очередь удивиться:
— Этот ручеишка и есть Сора? В нем и хариусы?
— Чтой-то за хариусы? Про таких не слыхивали. А вот со?рьёзов полно.
Тогда я вспомнил: замечательную северную рыбу хариуса в здешних местах называют сорьёзом.
Напившись молока, я кликнул своего верного спутника Тельку, расположившегося в холодке, под широкой лавкой, вышел и спустился к ручью. Узкий, с неглубоким ложем, выстланным зелеными лентами водяной травы, он выглядел неубедительно… И здесь — хариусы?
— На слепня лови! Поверху! — крикнула в окно хозяйка. — Отойдешь малость по речке и лови. Только смотри…
Но тут так взревел болтавшийся вокруг избы небольшой рыжий теленок, что я не расслышал конца фразы.
Ручей сильно петлял. Пробравшись через густую поросль молодого ельника, мы вылезли на зеленую лужайку и подошли к очень маленькому омутку: его ничего не стоило перепрыгнуть моему мохнатому другу.
Немного поодаль мы кое-как выкупались. Потом я приказал псу лечь и изловил на густой шерсти немецкой овчарки с десяток налетевших слепней. Упрятав их в пустой коробок из-под спичек, размотал удочку, посадил одного на крючок и забросил без груза и поплавка в омуток.
Слепень покружился, покружился и вскоре замер на воде маленьким серым комочком. Потом он намок и потонул.
Несколько раз я перезакидывал удочку, пуская слепня то поверху, то вполводы… Никакого впечатления!
Я бросил несколько насекомых в воду. Слабое течение подбило слепней к другому берегу, под нависший куст. Но и там никто не трогал приманки.
Наконец я перешел в соседний омуток… Та же история!
«Всегда вот так! — досадливо подумал я. — Уйдешь за тридевять земель, а счастье-то, оно под носом! Ну и ловил бы лещей у себя на Унже… Чем не рыба? А то вон куда понесло! Хариуса захотел!»
Солнце жгло. Пришлось скинуть ковбойку. Хорошую ковбойку я купил в Москве, в магазине «Динамо», плотную, не всякий комар одолеет. И очень, на мой взгляд, красивую: пеструю, в красную клетку.
Удочку я воткнул под углом в берег: чего зря руку оттягивать, если не клюет?
— Ну-ка, подвинься! — сказал я растянувшемуся на густой траве Тельке и присел рядом.
Бульк!..
Будто кто бросил в воду маленький камешек. Я посмотрел вокруг и вдруг увидел на середине омутка широко расходящийся круг. А кончик удилища все ниже и ниже кренился к воде.
Я вскочил, схватил удочку, подсек.
Большая серебристо-зеленая рыба вылетела из воды и на долю секунды как бы замерла в воздухе, распустив высоченный верхний плавник. Затем она грузно шлепнулась и тотчас же вылетела вновь. Я поводил ее немного и выбросил на берег.
Видавший всякие рыбацкие виды Телька поднял морду, одобрительно поглядел и стукнул раза два по траве тяжелым хвостом: «С добычей, хозяин!»
Спустя минуту клюнул еще хариус, такой же, граммов, пожалуй, на четыреста. Отлично!
Солнце стало палить нещадно, и вдруг, как на грех, навалились на нас комары. Да еще в компании с мошкой. Вот уж не вовремя! Пришлось одеться.
Хариусы больше не клевали.
Я обошел всю лужайку. Омутков оказалось много. Но рыба не брала — как вымерла речка.
— Эй, рыбачок! — раздался сверху голос хозяйки. — Небось не ловится?
Она стояла на пригорке, неподалеку от избы, прикрыв глаза ладонью от яркого солнца, и, улыбаясь, смотрела на меня.
— Рубаху-то, рубаху смени! Иди, я тебе старикову дам, зеленую. Ишь, разрядился, словно девка на беседе! Разве он так возьмет? Боится!
Я ожесточенно треснул себя рукой по щеке, по затылку, по лбу. Но что такое укус комара, даже костромского, в сравнении с охотничьим упоением! Через пять минут, облачившись в зеленую, выгоревшую дедову гимнастерку, я уже тащил осыпанного черными звездами красавца.
— Опасается он пестроты. Не приучен! — говорила мне к вечеру хозяйка, ставя на стол сковородку жареной рыбы, от которой исходил тонкий аромат, будто от лесных трав. — Мало на берегу цвета такого красного. Хвойный у нас край — ель, да сосна, да мозжуха. А вот белую рубаху мой старик наденет — ничего, хорошо ловится. Белая, как облачко летнее, в воде отражение имеет — сорьёз ее мало боится.
Так подсказала мне лесничиха, как маскироваться, если захочешь на прозрачной речке поймать осторожную рыбу хариуса.
Хариус красив. Серовато-зеленый, подобно форели, в темных крапинках, с серебристым брюхом и очень высоким радужным спинным плавником, он необычен по сравнению с большинством других рыб. Второй, верхний, словно бы припухший «жировой» плавничок, загнутый по направлению к хвосту, разъясняет эту необычность: хариус — рыба «благородной» лососевой породы.
В крохотных лесных речушках, стекающих в бассейн Унжи, не загрязненных промышленными стоками, избегнувших сплава, хариусы едва ли не единственные обитатели. Они начисто выедают икру всяких чужаков, пытающихся проникнуть в эти прохладные захламленные ручьи. Шахра надежно охраняет хариусов от тяжелого взгляда браконьера. И только неуемная страсть приводит через лесные завалы, топи, болота на эти почти необитаемые берега рыболовов-любителей — истинных друзей природы.
Несколько лет подряд мы с приятелем жили на Соре. Потерял я своего верного Тельку, и теперь вместо него мы загоняли в воду грязнуху Рогдая, костромского «гончего» — собаку лесника с большими черными пятнами вокруг печальных глаз. Издали казалось, что Рогдай носит защитные очки.
Разыскивая хариусов, мы оказались в настоящих лесных дебрях, куда еще никогда не ступала человеческая нога. Чаще всего мы просовывали удилища в какую-нибудь щель среди сучьев и веток. Если это был омуток, мы подползали к нему и ловили, не вставая с колен. Мы забирались на причудливо нависавшие над водой стволы деревьев и оттуда спускали лески. Словом, мы проделывали чудеса эквилибристики, но зато нам удавалось как следует наблюдать повадки этой рыбы.
Надо было осторожно положить слепня на воду, а самому, затаив дыхание, спрятаться, притаиться, слиться с каким-нибудь древесным стволом, стать, должно быть, таким же неразличимым, как хариус в светлой воде. И ждать. Впрочем, если маскировка оказывалась удачной и хариус находился поблизости, ждать почти не приходилось.
Рыба появлялась внезапно. Появлялась непонятно откуда — ведь только сейчас в омутке ровно никого не было! Поднявшись прямо на слепня, она описывала под ним круг, видимо нацеливаясь, затем высовывала из воды пасть и очень нежно, одними губами схватывала насекомое. В этот же момент и раздавалось тихое бульканье, звучащее для уха рыболова приятнейшей из мелодий.
После бульканья натягивалась леса и начиналась борьба с сильной рыбой, осложнявшаяся ограниченностью места.
Ведь кругом сучья, ветки, кусты! Очень обидно, что много хорошей рыбы при этом срывалось.
Вечером мы жарили хариусов, а потом, поужинав, настилали на берегу елового лапника, накрывали его плащом, крепили веревки, натягивали марлевый полог, подтыкали по бокам марлю и лезли в наше убежище. Это было вовремя — начиналось «генеральное наступление» комаров…
Ну как же забыть такое!.. Вот мы лежим теплой, безветренной ночью под прозрачным пологом на берегу, в самой что ни на есть шахре. Совсем рядом с нами, точно под изголовьем, журчит вода. Где-то хариус плеснулся. Птица крикнула ночная. Над нами теперь вполне безопасные комары; еще выше — звезды.
Рядом с пологом бродит Рогдай. Он добросовестно подчистил остатки ужина и, видимо, решает остаться, чтобы выразить признательность. Пес долго устраивается, крутится, ложится и тут же начинает неистово выстукивать ногой. Потом, повизгивая, срывается с места и убегает… Значит, дожрали-таки комарики!
— Ах, ну и сорвался же один у меня! — мечтательно мычит приятель.
И внезапно смолкает. А через минуту слышится глубокое дыхание крепко заснувшего человека. Мы спим, и, наверное, спят хариусы.
Вьюн
Если весенний паводок на Днепре оказывается «велыким», то недели на полторы село Прохоровка преображается в своеобразную Венецию. В хаты, разумеется, вода не попадает; хаты для такого случая построены на высоких насыпных бугорках. Но до соседа пешком не дойдешь, и народ плавает в лодках. Плавают по разным надобностям: в колхоз на работу, на базар, в амбулаторию, в гости. И даже хлопчиков и девчат в школу и обратно доставляют на развалистом плоскодонном баркасе.
А когда вешние воды уйдут в речное русло, на низких местах оставит Днепр свои памятки: залитые водой канавы, лужи, полные до краев «ставки». Некоторые из них глубокие — «с ручками», другие помельче. В тех и других — рыба. Рыба, можно сказать, обреченная: месяца через два большинство таких микроводоемов высохнет до основания. Но в первую половину лета это настоящие густонаселенные аквариумы.
В лужах рыбу на удочку ловить как-то не принято. Тем более, они так поспешно и плотно зарастают от берегов травой, покрываются ряской, что вроде и некуда подкинуть червяка. В лужах «бродят» кому не лень со всякими бредешками, наметками, а чаще с «саками». Такой сак, на деревянном, треугольном каркасе, погружают в воду и «вытаптывают» в него различную живность. Различную по той причине, что вместе с рыбой случается загнать в сак и черепаху с морщинистой складчатой шеей, и желтощекого молодого ужа.
…Хозяин наш, дид Сашко?, невысокий, коренастый, заросший черным волосом колхозный конюх, — великий специалист по ловле саком. Саков у него «багацько» — целый набор, одни побольше, — с этими он залезает по самую бородку в любую яму и, отфыркиваясь, всплывает обратно боком, точно краб, уцепившись за свою снасть. Есть саки поменьше, есть совсем маленькие. И у каждого свое назначение. Дид Сашко умеет воткнуть сак в любые «ко?рчи» и достичь пальцами ног глубочайшей норы, чтобы выгнать оттуда затаившуюся рыбу.