– Джон… Джон… Джон…
*
«Придумаешь, как вернуть его обратно…»
Шерлок вздыхает. В конце концов, это нерационально – бороться с проблемой вместо того, чтобы попытаться предотвратить ее появление.
Все еще тяжело прижимая Холмса к постели разгоряченным телом, Джон целует его благодарно и нежно, и, читая во влажных, сияющих лазурью глазах то, что предназначено и ему, и не ему одновременно, детектив по-прежнему ни в чем не уверен.
*
Беда редко предупреждает о себе заранее, вот и Лестрейд, возникнув ранним субботним утром в квартире на Бейкер-стрит, никак о себе не предупредил.
*
– Инспектор?.. – сердце детектива ухает вниз, оставляя в груди свербящую, болезненно разбухающую пустоту. – Как вы сюда попали?..
– Что?.. – Лестрейд недоуменно оглядывается, сжимая в руках бумажную папку. – А… Это… было не заперто.
Миссис Хадсон. Магазин. Теплый хлеб к завтраку.
– Кофе, Грег?.. – Джон поднимается из-за стола и достает еще одну чашку. – Позавтракаешь с нами?
– Крепкого чая, если можно, – Лестрейд плюхается на стул. – Всю ночь не спал…
Прямиком с места преступления. Убийство. От предчувствия катастрофы у Шерлока леденеют руки.
– Тогда я поставлю чайник, – Джон отворачивает кран холодной воды.
– Шерлок… – инспектор устремляет на Холмса усталый взгляд. – Мне очень нужна твоя помощь…
Все, на что оказывается способен детектив, это отрицательно помотать головой.
– Шерлок, пожалуйста. Я знаю, ты пока не работаешь, только Майкрофт мне не объяснил – почему.
Вода льется и льется, с бульканьем наполняя чайник.
– Я прошу, выслушай, – Лестрейд достает из папки несколько фотографий. – Это Сильвия Лайт, сегодня ночью обнаружена мертвой в своей постели. Задушена. В полицию позвонил муж, сказал, что нашел ее, вернувшись из командировки. Он коммивояжер, разъезжает по пригородам, продает пылесосы. Так вот, Шерлок, я нутром чую, что это он. Я знаю, что это он. И никакой зацепки, ничего, что могло бы сойти за мотив… Обычная супружеская пара, бездетные, средний достаток, соседи говорят, даже не ссорились.
Очень медленно, словно против воли, Шерлок опускает голову, смотрит на рассыпанные по столу фотографии – молодая женщина в нижнем белье распростерта на кровати, посиневшее лицо перекошено в предсмертной гримасе.
– Он – убийца, Шерлок. Но я не могу этого доказать, а время уходит. Посмотри, просто посмотри, вдруг мы что-нибудь упустили…
– Любовник.
Собственный голос кажется громом среди ясного неба. Господи, неужели он произнес это вслух?!!
Кровь жарко ударяет в голову, и Холмс в ужасе оборачивается к Джону. Тот не двигается, замерев над раковиной. Вода, журча, переливается через край чайника, искрящимся водопадом стекая по белому пластиковому боку.
– Любовник?.. – Лестрейд возбужденно перебирает фотографии. – С чего ты взял?..
И внезапно Шерлок осознает, что второй шаг сделать значительно легче.
– Ее белье, – тихо поясняет он, уже не глядя на Джона. – Новое и, я уверен, очень дорогая марка. Не думаю, что со средним достатком можно просто так позволить себе что-то подобное. Кроме того, макияж…
– Черт! – инспектор поспешно засовывает фото обратно в папку. – Если только он не задушил ее, увидев сумму на чеке. Спасибо!
Лестрейд выскакивает за дверь, Уотсон аккуратно ставит в раковину наполненный до предела чайник и молча покидает кухню.
*
Дорога на эшафот оказывается немилосердно короткой, несмотря на то, что Шерлок еле-еле передвигает ноги. Поднявшись по лестнице, он останавливается перед приоткрытой дверью, медлит, глубоко вздыхая, и, наконец, заходит в комнату к Джону.
Уотсон стоит, отвернувшись к окну, плечи сгорблены, руки в карманах джинсов. Холмс весь поджимается, открывает рот, изо всех сил стараясь вытолкнуть наружу напрочь застревающие в горле оправдания, но тут Джон оборачивается, смотрит на него с тоскливым спокойствием:
– Можешь не мучиться, подбирая слова, Шерлок. Я давно знаю, что ты – это ты.
Словно мощный удар в грудь заставляет шарахнуться назад, на несколько секунд лишая дыхания. Холмс обессиленно приваливается спиной к стене, пока его мысли мечутся, будто всполошенные выстрелом птицы.
Знает?!! Знает. Невозможно. Возможно. Очевидно. Давно. Насколько давно? Когда? В какой момент?.. И понимая, что не в состоянии сам определить точку невозврата, Шерлок с трудом разлепляет онемевшие губы:
– Как… давно?..
Джон болезненно морщится, отводя взгляд:
– С того вечера, как первый раз поцеловал тебя на диване…
====== Часть десятая ======
Картина мира стремительно разваливается на отдельные составляющие, логические связи расползаются, словно гнилые нити, факты бессмысленными фантиками разлетаются по охваченным пожаром чертогам – Шерлок прижимает к пылающему лбу ледяную ладонь, но защитить разум от атакующего его огненного вихря эмоций не получается.
Изумление, стыд, гнев, обида, растерянность сливаются воедино, раскаленным кузнечным молотом ударяя по сердцу. Тяжкое, пугающее, невыносимо болезненное разочарование совершенно выбивает почву из-под ног, и в попытке ухватиться за что-нибудь более надежное и менее обманчивое, чем чувства, детектив изо всех сил концентрируется на том, чтобы создать новые логические связи взамен утраченных.
Джон сказал, что все понял в тот вечер, когда первый раз поцеловал его на диване.
Шерлок отчаянно мотает головой, не давая себе вновь отвлечься на сантименты.
Понял, когда поцеловал. Поцеловал и понял. Понял… потому что поцеловал?..
Чушь. Не сходится. Не может быть. Бессмысленно…
– Ты не все знаешь… – тихо произносит Джон, вновь с пристальным вниманием глядя на друга.
Само собой разумеется…
Шерлок кривит губы, желая изобразить презрительную усмешку.
Неизвестный, а следовательно, неучтенный факт – и вся цепочка выводов оказалась неверной. Он ошибся. Воспринял происходящее в неправильном свете. Выставил себя идиотом. Злость снова накатывает обжигающим валом, оскорбленное самолюбие заставляет высокомерно приподнять бровь.
– Дело в том, что я… – Уотсон замолкает, сглатывает, и, облизнув губы, продолжает обреченным тоном, – …уже целовал тебя прежде.
Под коленями слабеет. Холмс делает четыре нетвердых шага к кровати и плюхается на нее. Уже целовал. Конечно. Так и есть. Невероятное, но единственное логическое объяснение. Вот только согласиться с ним значит признать провалы в собственной памяти.
Джон никогда, никогда не целовал его прежде. Он никогда даже близко не был к тому, что Шерлок мог бы назвать поцелуем. Детектив зажмуривается, картины прошлой жизни – жизни с Джоном – пестрой лентой скользят перед его внутренним взором, и обнаружить истину оказывается неожиданно просто.
– Ирен Адлер… – сдавленным шепотом озвучивает он очевидное.
– Да… – Джон неловко улыбается, явно впечатленный скоростью разоблачения.
В его глазах расцветает знакомое восхищение, но сейчас оно вызывает лишь прилив отравляющей горечи, Шерлок морщится – и улыбка исчезает с лица доктора Уотсона.
– Ты прав, это было в тот день, когда она вколола тебе наркотик, – теперь Джон смотрит виновато и с вызовом одновременно. – Я привез тебя домой, ты был практически без сознания, а я… – он на мгновение отворачивается, – …я был зол. На нее. На себя. На тебя. Я… ревновал.
Их взгляды встречаются, и Холмс вздрагивает от разбегающихся по телу мурашек.
– Ты был не в себе, бормотал какую-то ерунду, и я… не удержался, – доктор Уотсон пожимает плечами. – Воспользовался твоим бессознательным состоянием, – отчеканивает он твердо, и у детектива не возникает сомнений: несмотря на признание неэтичности своего поступка, Джон не собирается жалеть о содеянном. – Естественно, ты ничего не запомнил.
Шерлок так близок к тому, чтобы истерически расхохотаться, что ему приходится зажимать себе рот ладонью. Он… запомнил. Он отлично помнит то странное, теплое, тревожаще интимное ощущение, с которым он очнулся в тот день, очнулся… и позвал Джона прежде, чем вообще сообразил, где он и что с ним случилось.
А потом он связал это ощущение с ней… Идиот.
– Так что… когда я в тот вечер напился и… – доктор Уотсон опускает взгляд и страдальчески сдвигает брови, – сам понимаешь, можно подделать внешность, можно изменить голос, но…
– Вкус и запах подделать невозможно, – резко перебивает его Шерлок.
Джон кивает, и в комнате повисает тягостное молчание. Теперь, когда с пробелом в фактическом материале покончено, Холмсу больше нечем заслониться от больно жалящей душу обиды.
– Почему тогда… – начинает он, стараясь удержаться, но не удерживаясь от обвиняющей интонации, – …ты не признался сразу? Зачем притворялся? Зачем позволил притворяться мне?
Пару секунд доктор Уотсон удивленно моргает, затем его лицо приобретает ожесточенное выражение.
– Это была твоя игра, Шерлок, – напоминает он раздраженно. – Я лишь подыгрывал. И потом… – взгляд Джона внезапно загорается гневом. – Ты держал меня в неведении три года!
Вот оно. В груди давит так, что невозможно сделать ни вдоха, ни выдоха, и слова удается произнести вопреки всем законам физиологии:
– Так… это… была… месть?..
– О, господи, нет!!! – кричит Джон.
Холмс верит сразу и безоговорочно, испытываемое облегчение настолько же велико, насколько мучительным было владевшее им подозрение, и только поэтому он совершает ошибку – улыбается...
Уотсон бледнеет.
– Тебе смешно, да?.. Тебе смешно?!! – он неожиданно бросается вперед и, вцепившись растерявшемуся Шерлоку в плечи, яростно его встряхивает. – Ты хоть представляешь, что я испытал в тот момент?!! В одну секунду обнаружить, что ты… ты… жив… – гневный взор заволакивает влажным, Джон судорожно выдыхает, отпускает детектива и медленно выпрямляется. – Это действительно очень смешно… – с горькой усмешкой соглашается он. – Я оказался четырежды идиотом…
– Джон…
– Четырежды идиотом!!! – доктор Уотсон растопыривает пятерню и начинает загибать пальцы. – Во-первых, я позволил тебе обмануть меня три года назад. Во-вторых, не поверил тебе, когда ты вернулся и рассказал-таки правду. В-третьих, снова поверил, когда ты меня опять обманул. И в-четвертых… – его голос срывается, и фраза остается незавершенной.
– И в-четвертых?.. – тоскливым эхом откликается Шерлок.
– И в-четвертых… – едва слышно повторяет Джон и вдруг в сдающемся жесте поднимает вверх обе руки. – Ладно! Я смалодушничал! Струсил, потому что умудрился открыть тебе то, что никогда открывать не был намерен!
«Не был намерен…»
Холмса снова бросает в жар, и он недовольно бормочет, страдая от иррациональности одолевшей его ревнивой досады:
– Не понимаю, зачем тебе вообще понадобилось прятать от меня… свои чувства… раньше…
Джон склоняет голову на бок, щурится, недоуменно его разглядывая.
– Затем, что раньше ты не отвечал мне взаимностью, и я вряд ли бы мог оставаться твоим… соседом, зная, что ты знаешь, что порой все, о чем я способен думать, сидя с тобой за одним столом, это о том, как нагнуть тебя над ним.
Грубость действует отрезвляюще, детектив зарывается пальцами в кудри, чуть ли не на ощупь пытаясь найти выход из лабиринта чрезмерно запутавшихся отношений.
– То есть ты не мог признаться, что узнал меня, потому что тогда тебе пришлось бы уйти?..
Уотсон трет ладонями лицо, отдувается и присаживается на кровать рядом с Шерлоком.
– Не знаю, как я не сошел с ума тогда ночью… – он невесело усмехается. – Таким несчастным придурком себя чувствовал… Таким счастливым несчастным придурком…
Сердце, определенно, самая раздражающая часть тела, имеющая обыкновение при случае биться совсем не там, где ей положено, и Холмс обхватывает горло в попытке обуздать вышедший из повиновения орган.
– Я не мог остаться, не мог уехать, я совершенно не понимал, что происходит, что это за идиотский спектакль с Яном Сигерсоном… – доктор Уотсон, опустив голову, поглаживает ладонями колени. – Да я и сейчас этого не понимаю…
От страха, что он ничего не сумеет объяснить, у Шерлока начинает шуметь в ушах, но Джон пока не требует никаких объяснений, он хочет объяснить сам.
– Я трижды начинал собирать вещи, а потом… – Уотсон сцепляет руки в замок, костяшки пальцев белеют от напряжения, – потом вдруг подумал, что поцеловал-то я не Шерлока, а Яна. И… в общем… я решил подождать… посмотреть, как ты поведешь себя… теперь… когда все про меня понял. Не знаю, на что я надеялся. Я жутко боялся тебя увидеть и… хотел этого больше всего на свете.
Шерлок слушает, не шевелясь, замерев каждой клеточкой своего тела, перестав ощущать даже трепыхающееся в горле сердце.
– Так что я едва заставил себя выйти к тебе на следующее утро… а ты… ты сидел там в гостиной, и… – Джон тяжело вздыхает, пробираясь сквозь словесные дебри и мучительные воспоминания, – оказалось, что ты… что… ничего не изменилось… и это… черт тебя задери, Шерлок, оказалось, что это невыносимо – смотреть на тебя, зная, что ты мне лжешь!
Холмсу очень хочется сказать, что для него лгать тоже было невыносимо, но мысли так и не облекаются в слова, и он продолжает безнадежно молчать, уставившись в пространство перед собой. Уотсон оборачивается к нему и вдруг накрывает его руку ладонью.
– Я же почти возненавидел тебя, понимаешь? Как только вспомню эти уроки… Ну, вот скажи, какого хрена, какого твою мать тысячу раз гребаного хрена тебе понадобились уроки?!! – он ждет, замерев, а Шерлок и рад бы ответить, вот только логически вразумительного ответа на данный вопрос не существует, а прикосновение Джона лишает детектива последних сил. – Я прятался от тебя потом всю неделю… – Уотсон отстраняется, убирая руку, и Холмс сразу чувствует себя обездоленным. – Боялся, что не удержусь… ударю.
Джон встает, нервно ходит по комнате, затем вновь останавливается перед Шерлоком.
– Да я едва не набросился на тебя в тот вечер, когда ты заявился ко мне, весь такой… до смерти на себя похожий, и принялся плести о том, что Майкрофт хочет проверить, хорошо ли ты научился притворяться. Научился притворяться. Это ты-то!!!
До краев наполненный упреком тон внезапно выводит детектива из ступора.
– Ну, знаешь! Кто бы говорил! – парирует он, почти радуясь возможности возмутиться. – Никогда не думал, что ты настолько хороший притворщик.
Джон пропускает претензию мимо ушей, наклоняется, с мольбой глядя Холмсу в лицо.
– Скажи, ведь это из-за Майкрофта, правда?.. Это он ради своих целей подговорил тебя устроить представление?..
Соблазн свалить все на старшего брата огромен, детали новой легенды моментально рождаются в окрыленном надеждой сознании, складываясь в вполне верибельную картинку, Шерлок открывает рот и… выдохнув, отрицательно качает головой.
Одной ложью нельзя исправить другую, а третьей – две предыдущие…
Доктор Уотсон на несколько секунд закрывает глаза, горбится, ежится, как от озноба.
– В ту ночь я в четвертый раз собрал свои вещи… – продолжает он удрученно. – Но утром решил поехать с тобой, подумал, что, может, в участке разберусь, что к чему. Пойму, наконец, что за игру ты затеял… – в контексте всего, что им пришлось пережить, слово «игра» воспринимается неуместным до оскорбительности, но крыть Шерлоку нечем. – Однако в результате еще больше запутался – не смог определить, знают ли там, знают ли по-настоящему, что ты – это ты…
– Знают… – что-либо скрывать теперь глупо. – Все знают. Знали. Кроме…
– Черт! – Джон с размаху ударяет по стене кулаком. – Гребаный идиот!
– Послушай… – Шерлок торопится отвлечь друга от бессмысленного самоуничижения. – Я ведь почти выдал себя тогда в участке…
– Представь себе, я заметил… – Уотсон смотрит в пол, голос звучит глухо. – Когда Донован ляпнула про дедукцию, я… обрадовался. Подумал, что тебе будет трудно удержаться от соблазна поставить ее на место. Хотел посмотреть, как ты станешь выкручиваться…
– Посмотрел?.. – в груди снова змеиным клубком копошатся боль, обида и горечь.
– Посмотрел, – Джон поднимает взгляд, его губы подрагивают, уши алеют. – Вот только когда ты… растерялся, я вдруг осознал – пусть я не знаю, в чем суть твоей новой игры, пусть совершенно не понимаю ее правил, пусть даже мне в ней отведена роль последнего идиота…