– На столе.
– Ок, – Джон захлопывает дверцу, оборачивается, усиленно притворяясь, что ничуть не смущен, и Шерлок не менее усиленно притворяется, что не замечает его смущения.
Они завтракают молча, украдкой поглядывая друг на друга, тишина и неловкость все более наэлектризовывают атмосферу, и у детектива появляется ощущение, что весь мир вокруг них замер, как замирает зрительный зал, следя за напряженным театральным действом на сцене.
Молния ударяет в тот момент, когда они одновременно тянутся за тостом, и их пальцы сталкиваются над тарелкой.
Уотсон вздрагивает, отдергивает руку, его уши и щеки заливаются краской. Холмс машинально берет теплый хлеб, намазывает его маслом и застывает, задохнувшись от заструившегося по жилам возбуждения. Масло тает, Джон нервозно облизывает губы, и, поймав его потяжелевший взгляд, Шерлок неожиданно для самого себя опускается до банальной провокации – высовывает язык и медленно слизывает с тоста прозрачные капли.
Брови доктора Уотсона удивленно приподнимаются, глаза округляются, а еще через секунду он внезапно поднимается из-за стола и решительным шагом устремляется в комнату Шерлока.
Холмс аккуратно кладет хлеб на тарелку, тоже встает и на деревянных ногах отправляется следом.
*
– Скажи… – Джон сидит на краю неубранной постели и внимательно разглядывает стену позади детектива, – ведь у тебя уже были отношения… подобного рода?
Это легко. Даже не надо врать. Насторожившийся было Шерлок облегченно вздыхает.
– Да. Давно. Еще в юности…
Уотсон кивает, покусывая нижнюю губу, и Холмс решается удовлетворить собственное любопытство:
– А у тебя?
– Да, – теперь друг смотрит прямо на него, и в синем взоре определенно играют лукавство и вызов. – Давно. Еще в армии…
Детектив не успевает как следует обработать полученную информацию, потому что Джон тут же продолжает:
– Разденься.
*
Ладони Уотсона нежно скользят по коже, исследуя и лаская, губы отмечают родинку за родинкой, и охваченный сладким томлением Шерлок приходит к однозначному, бесспорному заключению: секс с Джоном – единственное достойное оправдание наличию у детектива не только разума, но и тела.
На этот раз Джон действует не спеша, растягивая удовольствие, так что Холмс, беспомощно распростертый на постели, может в полной мере оценить мастерство, с которым друг то приглушает, то распаляет пламя, грозящее в итоге испепелить их обоих.
– Ты красивый… – шепчет Уотсон, пальцы, дразня, поглаживают мошонку, язык оставляет влажную дорожку на внутренней поверхности бедра.
Шерлок шире разводит колени, приподнимает зад, намекает, напрашивается, но Джон позволяет себе помучить его еще немного, прежде чем член детектива оказывается в жарком плену его губ.
*
– Моя очередь…
– Я вовсе не против, – Джон улыбается, укладывается на спину, раздвигая ноги, и его бескомпромиссная открытость провоцирует в Шерлоке вспышку хищнического инстинкта.
От исступленной потребности взять, подчинить, утвердить свое право резко перехватывает горло, но детектив усилием воли подавляет неуместный порыв, осознавая опасность какого-либо форсирования событий.
Член Джона влечет его, словно величайшая в мире загадка, и, опустившись на колени, Шерлок с головой отдается расследованию, тщательному и неспешному, – нюхает, лижет, посасывает, берет глубже, наслаждаясь тем, как плотный, широкий ствол заполняет его рот, и чувствует, как от звуков, издаваемых Джоном, в теле тугой спиралью вновь закручивается возбуждение...
*
Они лежат, тесно прижавшись друг к другу. Голова Джона покоится у Шерлока на плече, рука обнимает поперек торса, колено удобно устроилось на бедре, и детектив ловит себя на желании ощущать Джона на себе постоянно, ну, или большую часть времени, за исключением тех моментов, когда он хотел бы ощущать его под собой.
– Джон… – Холмс запинается, в сердце мышью скребется тревога, так как спрашивать об этом – ошибка, только вот полученное и доставленное удовольствие плохо способствует проявлению сдержанности. – А почему ты никогда бы не позволил себе ничего подобного с ним?
Уотсон напрягается всем телом, мышцы под ладонью Шерлока буквально каменеют, но ответ, тем не менее, не заставляет себя долго ждать.
– Потому что в самом начале наших отношений он очень доходчиво дал мне понять абсолютную неуместность чего-либо подобного в его жизни.
В Шерлоке вдруг вспыхивает злость на себя.
– Он был придурком!
– Нет, – возражает Джон. – Он был лучшим человеком, которого я когда-либо знал.
Его тон опасно бесстрастен, но детектив уже не может остановиться.
– Он был полным придурком!
Джон молча встает, берет в охапку одежду и выходит из спальни, а Шерлок остается лежать в постели, упрямо поджав губы, сверля суровым взглядом потолок и размышляя над тем, насколько это нормально – ревновать Джона к самому себе...
====== Часть девятая ======
На следующий день с целью оптимизировать пошатнувшиеся отношения Шерлок предпринимает вылазку в супермаркет.
*
– У нас праздник?.. – вернувшись из клиники, Джон заглядывает на кухню и скептически приподнимает бровь.
– Примирительный ужин… – чтобы победить дрожь в руках, надо занять их делом, и Шерлок хватает бутылку и штопор, усердно вкручивает спираль, давит на «крылышки», вытягивая пробку. – Ты вчера весь вечер со мной не разговаривал…
– И сегодня ты решил меня напоить, чтобы развязать мне язык... – доктор Уотсон присаживается к столу.
Мысль о языке Джона тут же наполняет сознание опасными для самообладания образами, Шерлок наливает вино и торопится сделать глоток, смачивая пересохшее горло.
– Белое... – Уотсон небрежным жестом поворачивает бутылку этикеткой к себе.
– Рыба… – откашлявшись, поясняет Шерлок и кивает в сторону пышущей жаром духовки. – Миссис Хадсон запекла рыбу.
Роль Яна Сигерсона раздражает его сейчас, как никогда раньше, заставляя сдерживаться, прятать за внешней дипломатичностью разрывающее изнутри нетерпение, и от невозможности незамедлительно утолить обуревающую его жажду у детектива кружится голова.
– За что пьем?.. – тон Джона нейтрален, ладонь ласкает округлость бокала, и губы Шерлока горят от желания прикоснуться к этой ладони.
– За мир во всем мире?.. – он всматривается в лицо друга, ища доказательства готовности забыть о размолвке.
Тот хмыкает, пригубливая вино, и Холмс решает проявить чуть больше настойчивости. Обходит стол, останавливается за спиной Джона, мягко кладет руки ему на плечи. Уотсон не двигается, но и не протестует, а его шея над воротником рубашки краснеет, и, расценив такую реакцию как положительную, Шерлок преисполнятся смелости.
– Я надеюсь, ты не очень устал?.. – мурлычет он, наклоняясь, касаясь щекой жестких, коротких волос, слегка трется, пьянея от запаха. – У меня богатые планы на вечер…
Джон оборачивается, явно намереваясь что-то сказать, но детектив не дает – жадно целует, больше нападая, чем уговаривая. Поцелуй получается исступленным и требовательным, что мало согласуется с попыткой принести извинения, и, оторвавшись, наконец, от губ Уотсона, Шерлок, волнуясь, ловит его взгляд.
– Я не устал… – Джон прячет глаза за ресницами, его дыхание сбито, а плечи напряжены. – Вот только…
– Что?.. – тревожится детектив.
– Поесть бы не мешало, – светлые ресницы распахиваются, являя лучистую синеву, – кажется, кто-то говорил про рыбу.
– Рыбу… – Холмс задирает подбородок, укоризненно постукивая пальцами по столу.
– Да, – Джон уже не скрывает улыбки. – Только не пойми меня неправильно, это не значит, что я склонен выбирать между вами.
В шутке четко ощущается двойное дно, но выражение глаз у Джона невинно, и детектив хмурится в задумчивости, рассеянно вооружаясь прихваткой и открывая духовку. Горячий воздух ударяет в лицо, Холмс отворачивается, одной рукой вытаскивая противень, и… неловко задев им за край духовки, почти роняет.
Почившая в соусе и овощах рыба опасно сдвигается по наклонной, грозя перевалиться через невысокий бортик, и, спасая ужин, Шерлок машинально хватается за противень другой, голой, рукой.
ЧЕРТ!!! ЧЕРТ!!!
– Идиот! – Джон молниеносно оказывается рядом.
Холмс с грохотом ставит противень на плиту, лихорадочно дует на пальцы, пока Уотсон хлопает дверцами шкафчика, доставая противоожоговый крем.
– Дай сюда! – зло приказывает он, в противовес тону крайне бережно беря Шерлока за руку и аккуратными движениями нанося крем на обожженную кожу. – Неужели нельзя было подумать…
– Извини… – шепчет детектив, после болевого шока охваченный неестественной эйфорией. – Думать у меня не всегда получается.
Джон вскидывает на него взгляд, сердитый и немного растерянный, стоя так близко, что их губы неизбежно встречаются, и, присев на стол, Шерлок раздвигает ноги, здоровой рукой привлекая друга еще теснее – грудь к груди, живот к животу, пах к паху.
– Хрен с ней, с рыбой… – бормочет Уотсон между поцелуями.
– Ты же голоден… – обличает его детектив.
– Да, голоден, – соглашается Джон и облизывается. – Очень хотелось бы взять что-нибудь в рот...
Шерлок улыбается, предвкушая, не сомневаясь в своей победе в словесной игре.
– Я хочу, чтобы ты взял меня… – сделанный акцент не оставляет простора для толкований, и детектив буквально плавится от удовольствия, наблюдая, как сияющую синеву в глазах друга постепенно затапливает обжигающая чернота.
*
– Ты уверен?.. – задыхаясь, в десятый раз спрашивает Джон.
Вопрос несколько потерял актуальность, с учетом того, что член Уотсона уже наполовину внутри детектива – давит, растягивая, лишая сил, нарушая естественную взаимосвязь между мозгом и речевым аппаратом. Чертоги предусмотрительно заперты на замок, и, теряясь в остроте ощущений, Шерлок с трудом находит способ облечь мысли в слова.
– Да… Джон… Пожалуйста…
Лежа на животе, он прячет лицо в подушку, стонет, изнемогая, Уотсон подхватывает его под бедра, приподнимает, осторожно входя до конца. Предельное наполнение заставляет Шерлока вскрикнуть, перед внутренним взором вспыхивают яркие искры, пока тело приспосабливается к чужому присутствию.
– Как ты?.. – Уотсон склоняется к спине детектива, целует, будто решив непременно коснуться губами каждого позвонка.
Его член пульсирует, резонируя, вызывая вокруг себя мучительно сладостный трепет. Шерлок пытается шевельнуться, но из рук и ног словно вынули кости, и он лишь вздрагивает от едва выносимых волн томящего жара.
– Эй?.. – Джона явно переполняет тревога. – Ответь, все нормально?.. – он слегка подается назад.
«Нет. Да. Пожалуйста. Дай. Джон. Мне. Хочу. Еще. Стой. Боже. Глубже. Трахни…» Обрывки мыслей кружатся бешеной каруселью, Шерлок напрягается, опираясь на локти, прогибается в пояснице.
– Нор… мально…
– Куда уж нормальнее… – то ли фыркает, то ли всхлипывает Джон.
Он снова так глубоко, насколько это возможно, и детектив, зажмурившись, рвано дышит, находясь во власти неожиданного отчаяния. Боль пока еще слишком тесно переплетена с наслаждением, чтобы он мог чувствовать себя уверенно, и, отдаваясь впервые за много лет, Шерлок банально нуждается в поддержке и одобрении.
Ему так хочется… так хочется, чтобы Джон назвал его по имени…
Горечь настойчиво въедается в душу, поскольку своего имени Шерлоку не услышать, а чужое воспринимается почти оскорблением: только не сейчас, не в этот момент, когда они с Джоном – единое целое, когда он принадлежит Джону…
– Хороший мой, хороший… – Уотсон обхватывает его обеими руками, крепко обнимает, прижимаясь щекой к влажной коже, и, стремительно погружаясь в головокружительную пучину его ласк, Шерлок больше ни о чем не задумывается…
*
Джон засыпает в его постели первый раз.
Уткнувшись в плечо, вдруг начинает тихо посапывать, и детектив замирает, боясь спугнуть странную, почти незнакомую, а оттого особенно удивительную безмятежность.
В теле постепенно ослабевает истома и нарастает вполне предсказуемый дискомфорт, ожог на ладони саднит, напоминая о фиаско с духовкой, но в душе царит непривычное равновесие, словно Шерлоку, наконец, удалось добиться баланса между мыслительной лихорадкой и разбушевавшейся чувственностью.
Он осторожно отпирает чертоги и начинает заполнять их новыми данными, подробностями испытанного наслаждения, анализируя их постфактум, готовя к дальнейшему применению. В сексуальных отношениях с Джоном еще так много всего неизведанного, неиспробованного, что Шерлок чувствует себя путником в начале бесконечной, сулящей множество удовольствий дороги.
Дороги в никуда…
Будущее, неотвратимое и непонятное, изгоняет покой из затянутой сумраком спальни, и, стремясь сохранить хотя бы отзвуки бесследно исчезающего умиротворения, детектив жмется к расслабленному, теплому телу Джона…
…А ночью просыпается в одиночестве.
*
Дальнейшие три дня определенно напоминают недели периода «обучения».
Сначала ожидание, бесцельное и изматывающее, затем возвращение Джона с работы, торопливый ужин на фоне нарастающего возбуждения, а потом, вместо «уроков», – секс. Они опять ограничиваются лишь взаимными ласками, доводя друг друга до изнеможения, а после Уотсон неизменно поднимается к себе, оставляя детектива придумывать, как заставить друга остаться.
В среду Шерлок притворяется, что ненароком уснул, оплетя Джона руками и ногами, но сквозь «сон» чувствует, как тот освобождается от «пут» и уходит. В четверг он решается попросить: «Не уходи…», Джон молчит, затем шепчет: «Прости…», целует его в лоб и уходит.
А в пятницу в гостиной на Бейкер-стрит ожидаемо появляется Майкрофт…
*
– Четырех недель вполне достаточно, – голос старшего Холмса суров, в глазах непреклонность, и Шерлока слегка потряхивает от неизбежности «решающего разговора».
– Для чего?.. – он обхватывает себя за локти, стараясь закрыться, но почти не надеется, что сумеет обмануть фамильную проницательность брата.
– Для того чтобы найти наименее болезненный способ ознакомить доктора Уотсона с реальным положением дел…
Майкрофт пока еще ничего не заметил, но это вопрос времени, и, не в силах дожидаться неминуемого разоблачения, Шерлок срывается:
– А может, я вообще не стану ему признаваться!
Старший Холмс вздрагивает, смешно, по-птичьи дергая головой, и детектив сбивчиво бормочет почти умоляющим тоном:
– Мне вовсе не обязательно признаваться. Мы можем уехать из Лондона, из Англии. Куда-нибудь далеко, туда, где никто не знает ни его, ни меня…
Брови Майкрофта приподнимаются, челюсть отвисает, и его физиономия остается в таком, мало подобающем Британскому Правительству виде в течение целых трех секунд, так что Шерлок мог бы себя поздравить. Но он не может.
Брат окидывает его ошарашенным взглядом, едва слышно выдыхает:
– Нет…
И как ни растерян детектив, он понимает, что речь идет совсем не о безрассудной идее покинуть Лондон.
– Не твое дело! – огрызается Шерлок, чувствуя себя не просто обнаженным – вывернутым наизнанку.
Майкрофт безмолвствует так долго, что отчаяние сгущается в комнате до физически ощутимой субстанции.
– Ты должен ему сказать, – наконец, произносит старший брат, и сочувствие в его голосе заставляет младшего закрыть лицо руками.
– Он уйдет.
– Да, уйдет, – соглашается Майкрофт. – А ты потом придумаешь, как вернуть его обратно…
*
В тот вечер Шерлок снова отдается Джону.
Стонет, хрипит, задыхаясь, исступленно мечется на простынях, комкая их длинными пальцами, горит, позволив разуму отключиться. Измученный повседневным притворством, в сексе он ощущает себя свободным, не опасаясь быть узнанным – ведь друг раньше никогда не видел его таким.
И, вырвавшийся на волю, стараниями Уотсона взмывая к высотам блаженства, детектив не сдерживает криков: