Проснулся потом ночью и до утра мучил себя. Анализировал своё поведение, свою тормознутую реакцию, думал, что будет делать, если и в следующий раз Тоша рискнёт распустить руки. Может, попробовать так, как тот наглец в фантазиях? Странно то, каким напридумывал этого парня Саня. Ведь не видел реального, тот стоял слишком далеко, запомнил только штаны, чёрные вихры, борзость. А в пылу страсти представлял конкретное лицо. Интересно, что стало с тем мальчишкой? Наверняка не смог никто подмять и сломать. Он боец. Несмотря на вызывающую ненормальность. Это ж надо, открыто заявлять, что он гей!
Саня время от времени вспоминал ту детскую историю на сборах. Того мальчишку из двухсотки. С какой высокомерностью и презрением он смотрел на пыхтения выдохшихся на кроссе допризывников, с какой лёгкостью он всех уделал на брусьях, с какой ненавистью он взглянул на Саню, когда тот, услышав стон, залез под кровать одноклассника Купченко и увидел там побитого героя военизированных игрищ. Он знал, что «того наглого пидора» побили, видел разукрашенные лица поборников чистоты мужской расы. Представлял, как остервенело и яростно защищался этот черноглазый наглец. Но такого итога Саня не ожидал увидеть — всё лицо в крови, один глаз прикрыт, выбит зуб. Но мальчишка крепился, даже сохранил свою презрительную полуулыбку. И всю дорогу, пока Саня пёр его на себе до медпункта, полуобморочно шутил:
— Брось меня, командир, не донесёшь! Брось, не дойдёшь…
Все разбирательства после и бессмысленные нападки на него виновных уже стёрлись в памяти. Лишь только то дерзкое лицо человека, который точно не рефлексировал мелкотравчато: «Гей — не гей… эге-гей…» Именно это лицо, только возмужавшее и умудрённое, Саня и представлял. Он тогда даже имени не узнал, хотя одноклассники потом упоминали о нём, что вроде он отомстил. Купченко и Мирзоев даже месяц не ходили в школу — как-то круто он с ними обошёлся.
Интересно, что с ним сейчас? Саня так и не уснул…
В следующий раз на вождении по городу всё было не так, как ожидалось фантазёру Элли. Его время перенесли на более позднее. Да ему ещё и пришлось ждать Антона, тот опаздывал. А когда прибежал и велел садиться в машину, то Саня его почти не узнал: никакой томности и ангелоподобия, румянец, как индикатор адреналина или похоти, играет на скулах, глаза горят, губы мокрые, движения торопливые. Прибежал, распорядился и опять куда-то умотал. А Саня сел в машину. Сидение было тёплым. Пахло мускусом и сексом. Показалось, что пахнет ещё и выделанной кожей. Игривый Тошин румянец, очевидно, объяснялся этим запахом. Может, даже резинка где валяется — такой явственный фон секса чувствовался в автомобиле. Саня автоматически посмотрел под ноги и увидел цепочку почти под ковриком. Он её вытащил и рассмотрел. Плоские звенья — слишком большие, чтобы быть женским браслетом. К застёжке ведёт планка, на которой буковки «Herman». Ушко у застёжки сломано. Ясно. Кто-то потерял. Нужно отдать Тоше.
Но к машине подошёл не Тоша. Давешний инструктор Николай Дмитриевич. Недоволен и даже зол.
— Сегодня я за Антона! — гавкнул Николай, как будто Саня был виноват в чём-то. И добавил, хлопая дверцей: — Развели детский сад, мудаки!
Инструктор был мрачен и суров, никаких «нежнее и внимательнее», никакой руки в знак успокоения. Зато Саня без единой ошибочки прокатал свой час. Уже дома понял, что браслет так и не отдал, так и оставил в кармане. На работе запаял сломанное ушко, да так, что сейчас и снять-то будет проблематично. Носил и не снимал. Ксюха фыркала, особенно когда узнала, что это не железяка, а золото: белое и красное. Считала, что «бриллианты только лучшие друзья девушек», у неё же нет такого, тогда и мужу зачем?
Потом он видел Тошу только издали, отъездил положенное с Николаем, получил права и сел в только купленную «тойоту». Саня уже даже успокоился по своему поводу: «Гей — не гей, эге-гей!» Почти успокоился. Только браслет напоминал о руке на коленке и о парне в кожаных штанах.
Интересно, как звали того парня?
========== ГЛАВА 3 ==========
Понедельничной планёрки боялись все, кроме Олимпиады Карловны. Она на «Перекрёстке» с тех времён, когда Герман Казацкий в жутко модных кожаных штанах явился устраиваться на работу. Она была свидетелем его диджейского взлёта в утреннем эфире, наблюдала, как он шёл по головам, не церемонясь с авторитетами, как, став выпускающим редактором, смело включал неформат, как первым в городе освоил подкаст и первоначально лично вёл этот Интернет-проект; удивлялась, как быстро он оброс барскими замашками, став сначала креативным директором, потом генеральным. За это время сменился весь штат сотрудников, кроме неё. Она была мудрее всех — не давала повода. Хотя особой любви и преданности к Казацкому не демонстрировала, считая его аморальным типом и неуравновешенным циником. В понедельник Герман выходил в вечерний эфир, в авторскую передачу «Тяжёлый понедельник», — забросить микрофон и окончательно переродиться в менеджера он не хотел. Держал себя в форме. Тем более что передача была рейтинговой, в ней переплеталась музыкальная аналитика с околополитическими сплетнями, всё это сдабривалось хардовой музыкой и общением со слушателями вживую. В конце недели была ещё «Лёгкая пятница», но она шла в записи. Эфир же — дело нервное и ответственное, поэтому Казацкий искрил от напряжения.
— …не наблюдаю мобильное приложение на главной странице сайта! Мы же договаривались! Более того, не нашёл версии для Android. Где? Или свистели, когда отчитывались?
— Так мы уже…
— Завтра с утра зайду на сайт. И ещё, там до сих пор висит фотография Давыдовой. Мы с ней попрощались уже как три недели! Вы не заметили? Так, — Герман не давал времени оправдываться или спорить, — госпожа Цветкова, что за проект нашего участия на летнем фестивале вы представили? Вы не перепутали? Это взрослый праздник! Там наши конкуренты жопу рвут от креативности! А у вас? Привлеките Марка, к вечеру должны быть новые предложения. Новые! А не засаленная анимация с турецкого берега. Тамара, ко мне вчерашних шутников в эфире, займёмся практикой словообразования. Жду их в одиннадцать.
— Так у них выходной сегодня…
— А вчера у всей страны был выходной и все слышали это позорище! У всей страны мозги́, а у них, видите ли, мо́зги! Да и песня премьерная была, мягко говоря, не первой свежести. Если заявляете премьеру, то позаботьтесь, чтобы она таковой была. А эта композиция из каждого утюга играет. Матвей, херим тему акции, подыщи, кому помогать внутри страны, это я так решил! Без вариантов. Ищи, думай. Времени мало. Иван, а что это за чудесная бумажка от технического отдела? Вы в аппаратной решили всё выкинуть и облицевать стены янтарными панелями? А передатчики заказать в «Де Бирс»? Вы с Олимпиадой Карловной согласовывали такие планы? — Бухгалтер — единственная, кого Герман называл по имени-отчеству.
— Они согласовывали, — ответила Олимпиада Карловна, пока рыба-техник внемую рыпала ртом. — Новый инженер, Александр, говорит, что надо менять, а то в какой-то прекрасный момент жахнет эфир.
— И что? На эту «янтарную комнату» есть средства? Или Александр знает, где их добыть?
— Средств нет. У нас не запланировано на этот год. Разве что отказаться от пары проектов — например, от этих чилийских перцев… — Герман даже несколько задохнулся, с Red Hot Chili Peppers он вёл переговоры лично, это было делом чести — обойти конкурентов и стать промоутерским голосом их тура.
— Так. Олимпиада Карловна. Скорее, я от Александра с его бумажкой откажусь, чем от перцев.
— Но он прав, — вздохнул Коротич, — жахнет — и никакие перцы не помогут. Саня сказал, что кое-что он перемонтирует, мы ему Диму от программистов выделим на помощь. Но вот ресивер и антенну надо менять, да и кабелей нет правильных…
— С ними, с правильными, непросто… Я подумаю. Так, все свободны! Олимпиада Карловна, Иван, останьтесь…
Всех сдуло. Коротич и бухгалтерша в палантине пересели ближе.
— Этот Александр — тот самый техник из «Телесистем», о котором Никитенко говорил? — Коротич кивнул. — Вы, Олимпиада Карловна, общались с ним?
— Общалась. Хороший. И, по-видимому, он прав. Даже я, не инженер совсем, и то состыковала, что непорядок. Поэтому эфир трещит.
— Вы хотите сказать, что я недоумок, один очевидного не понимаю? — вскипел Казацкий. – Но «пепперов» мы ждали столько лет! У них новый альбом, они легенда! А ваш техник… Шурик! Что важнее — ресивер или антенна?
— Всё важнее.
— Кабеля и передатчик тоже!
— Чёрт. Покумекайте, Олимпиада Карловна, вы же волшебница… Но проекты надо оставить. И рекламное время не увеличивать. Порешайте… И я поскребу по сусекам… Ладно, идите. Сейчас Тамара со своими идиотами ещё придёт…
Уже уходя, Олимпиада Карловна вдруг совсем неуместно спросила шефа:
— Герман, всё хотела вас спросить. Этот браслет у вас на руке… На заказ сделан? Специально с вашим именем?
Герман удивлённо взглянул на бухгалтершу и на браслет.
— Да, конечно. Эксклюзив, можно сказать… А что?
— Да нет… ничего. — Олимпиада Карловна и Коротич переглянулись.
Когда подчинённые вышли, Казацкий ещё раз рассмотрел браслет. Что это он их так заинтересовал? Столько лет не спрашивали, а тут на тебе! Этот браслет ему подарил дед на совершеннолетие. Дед, Герман Евграфович, был ювелиром и ваял цепочку сам. Впрочем, не эту… Оригинальную он бездарно профукал, да чего уж там — проебал. Где-то обронил, даже не заметил. Скорее всего, в автошколе. Больно уж резво они с Антоном развлекались. Причём тогда инициатором был Тоша, что из рода пупсов. Уже потом Герман выяснил, что Тоша разругался вдрызг со своей первой любовью, каким-то качком из тренажёрки. И на него напала жажда кроличьей мести — вот он и распустил ручки. Но Герман был не из стыдливых, понимал всё с полунамёка, тем более когда намёки — это неприкрытое домогательство. Завернул во двор и нашёл для рук и рта пупса с золотыми кудрями более приятное применение. Они потом ещё встречались пару месяцев: вместо положенных часов по городу — часы в тёмных закоулках. Экономия бензина и нервов. Позже Тоша помог освоить вождение Катэ — правда, без произвольной программы.
Как только Герман понял, что браслет потерялся, он исследовал каждый сантиметр «лады» экзаменатора, в которой и случилось первое страстное безобразие. Но подарка не нашёл. Знал, что дед, которому за девяносто, при ясном уме и будет спрашивать, беспокоиться, огорчаться. Тогда он и заказал дубликат. Благо были фотографии браслета. Мастер Йонас — ученик деда, которому тоже уже сто лет в обед, — вступил в сговор и выполнил работу. И вот браслет с надписью «Herman» у благодарного внука на запястье, дед ничего не заметил. Герман сросся с этим браслетом, снимал редко, только однажды оставлял у чужого человека. И то — для чистки. И то — у Самира. Тот сам был увешан цепочками и пирсингом в самых неожиданных местах, поэтому оценил браслетик. Сказал тогда, что видел похожий…
Герман тряхнул головой, прогоняя образы златокудрого Антона и брутального Самира. Нужно заняться вечерним эфиром. Казацкий был консервативен и мнителен в вопросах своей профессии: разрабатывал план, писал скетчи и связки на бумаге. В подобных записках разобраться мог только он сам: стрелочки, подчёркивания, неведомые сокращения, зарисовки, текст ужасным почерком доктора-психиатра. Герман достал из верхнего ящика стола свой талисман — смешную шариковую ручку. Когда-то она была на верёвочке. Ручка уже, можно сказать, древняя — на кончике головка плейбойного кролика, одно ушко с надколом. На бочке ручки надпись: «Элке с любовью!» Всякий раз, беря ручку, он думал: «Кто такая Элка? Спасибо ей». Ибо он никогда её не видел, ручка оказалась у него ещё в студенческие годы. На втором курсе.
Была такая забава — ездить «на картошку». Полугосударственные сельхозугодия ещё влачили какое-никакое существование и ежегодно собирали перво-и второкурсников на работы. Почти две недели жили студенты в бараках: днём уныло собирали картофель до скрипа в пальцах, ночью танцевали, пели под гитару и бухали местную «Клюковку». Журфак тоже не миновала сия участь. Но в тот год почему-то первокурсников услали куда-то в Тмутаракань, и ближайшие братья-студенты в деревне Зуевка, что в двадцати километрах от них, — это радиофак их же универа. Радио — так радио… было решено ехать — устраивать «посвящение». До своих первашей слишком далеко, зато эти поблизости. Герман Казацкий — главный сценарист и организатор. Никто рядом не стоял. Он тогда и выглядел харизматично: носил дерзкий ирокез, гвоздь в ухе…
Прибыли в Зуевку к ночи. Десять бравых журфаковцев в вонючей «газели». В комнатке куратора — молодого длинноносого аспиранта-надсмотрщика Жоржика (в миру Георгия Лавровича) — штаб. Здесь потихоньку, пока перваши радиофака укладываются дрыхнуть, обговаривались детали мероприятия… В комнатушке у Жоржика жара от печки-буржуйки, на ободранном письменном столе, невесть откуда взявшемся, «Клюковка» и солёная капуста в эмалированной бадейке. Сам Жоржик, глупо хихикая, наклюкался уже скоренько, настолько, что кемарил полулёжа на своём ложе. Как и в общих комнатах, у препода двухъярусная кровать. Внизу — довольный Жоржик, наверху ещё кто-то.
Этот «кто-то» был болен. Студент. У которого вдруг температура: врачи приезжали, что-то вкололи и велели парня завтра везти домой. Студента перенесли в комнатку куратора, чтобы не беспокоить. И тот в беспамятстве лежал бревном на верхотуре. Этот болезный смущал Германа. Он постоянно пытался скинуть одеяло. Девчонки-однокурсницы заботливо поправляли.
— Хорошенький комарик, остроносенький, — жалостливо констатировала веселушка Наталья, в очередной раз прикрывающая наготу студента. — А после огненного испытания давайте сразу водяное! Наливай, Герыч!
Герыч наливал и всё косился наверх. Насколько «хорошенький» этот студент, он не мог судить, парнишка являл ему только свой русоволосый затылок. Зато тело… Парень отбрасывал плед и предъявлял нервному свидетелю бледную кожу, стройные ноги, довольно-таки широкие плечи, чёрные хлипкие трусы и правильный, притягательный изгиб позвоночника. Или свешивалась рука. Пальцы длинные, на запястье красная нитка, на плече царапина, от локтевого сгиба к кисти устремилась вена — силовые нагрузки не чужды этому субъекту в чёрных плавках. Герману хотелось самому поправить одеяло и погладить предплечье, почувствовав упругость твёрдых мышц и жар болезни.
Тогда Герману и понадобилась ручка. Его собственная вдруг отказала. На кровати и висел этот чёрный Элкин кролик. Он взял ручку на время. В блокнотике расписал все этапы посвящения и текст клятвы для первашей. Да так и оставил ручку висеть на шее.
Потом было само мероприятие. С побудкой в четыре утра, с костром, с обливаниями, со смешными состязаниями — Герман был против откровенных издевательств, он за интеллигентный юмор. Посвящение удалось на славу! Никто не был обижен, студенты устроили дикие пляски после объявления о том, что завтра картофель их поджидает только после обеда. Вдруг откуда ни возьмись в небывалых объёмах обнаружилась «Клюковка». Всеобщая попойка, припасённые сухие баранки, песни Визбора и Цоя, несмешные истории под общую истерическую икоту, совместный хоровод под зомбический Cranberries, забытый сон, признания, обжималки с малочисленными девицами, несдерживаемый мат — отличное мероприятие, хотя и начиналось с агрессии и неожиданной побудки.
Герман сразу выделил среди студентов радиофака своего: «Рыбак рыбака…» Некий Гаврил. Гаврюша по-простому. Длинноволосый эльф, постоянно облизывающий губы. Перепрыгивая через огонь, проходя вслепую через лабиринт, выискивая в холодной грязной жиже монетку, эльф по-девчоночьи повизгивал. Во время клятвы почти вплотную стоял к Герману и бросился его обнимать по окончании. А потом и вовсе не отходил: смотрел как на бога, поддерживал за локоток, прижимался под «Группу крови на рукаве». Герман справедливо рассудил: почему бы и нет? Тем более что под утро уже мало кто отражал действительность: умаялись, упились, эмоциями перенасытились.