Герман совершенно не скрываясь лапал Гаврюшу, мял задницу, лил какой-то бред ему в уши… Потащил в кусты. Но, во-первых, там было очень сыро и неудобно — хвоя и трава противно отвлекали от удовольствия. Во-вторых, их вспугнули — Гаврюшины однокурсники решили покурить траву в траве. Герман потащил податливого мальчика в барак, но не в общие же комнаты. К Жоржику! Там письменный стол, капуста, тепло и сухо, даже защёлка на двери есть. Длинноносый аспирант дрых в той же позе, в которой его оставили часа четыре назад. Болезный студент со второго этажа скинул с себя одеяло на пол, а сам лежал на животе, уткнувшись в подушку. Ещё подумалось: «Как он дышит? И дышит ли?»
Но анализировать Гаврюша не дал. Заткнул его рот (да и разум тоже) поцелуем, мучил губы, вытягивал страсть. Хотя при чём тут поцелуи? Герман любил без прелюдий: сначала до твёрдости во рту любовника, потом нагнуть и разрядиться до остатка. Его бесили все эти нежности поцелуйные, порнографические игры с сосками, щекотка языком, покусывание кожи на животе, абсолютно бессмысленные засосы на шее. Не возбуждало. Если партнёр — субтильный котик, то тогда будоражит только власть в руках, чужая горячая кожа на ладонях, мягкость ягодиц и жалостливое удовлетворённое скуление пассива. Если партнёр — зверь посильнее и похаризматичнее, да ещё и такой же универсал, как и он сам, то хотелось жёсткости, хищного рычания, укусов, желательно на спине, хотелось побороться за верхнюю позицию и иногда искромётно проиграть. Но второй вариант — скорее, мечты. Пока он не встречал посильнее.
Пока послушный Гаврюша умело причмокивал в паху, Герман осознал, что рассматривает полуголого студента, и даже подумал, что это белое тело возбуждает больше, чем горячий рот эльфа. Почему-то казалось, что больной был бы тем самым вариантом номер два. Он притягивал именно тем, что это тело не получить, этого рта не ощутить и этот вариант не проверить. Только в фантазиях. Герман и погрузился в фантазии: не Гаврюшу трахал, а этого парня с красивыми руками. И даже казалось, что парень вдруг повернулся, приподнялся, смотрит… отзывается, меняется с Гаврюшей местами. Изгибается в позвоночнике, скалится от боли, матерится сквозь зубы. От этого оргазм получился затяжным и сладким. Но фантазии остались фантазиями. На столе расслабленно лежал эльф, а болезный студент вообще повернулся спиной и обхватил себя руками. Показалось, что его трясёт…
Герман чмокнул своего партнёра в шейку, обтёр член вафельным полотенцем, очевидно Жоржиковым (вот будет тому сюрприз), натянул штаны, заправился. Поднял с пола одеяло. Пощупал студента, так и есть: он горит — видимо, опять поднимается температура. Не сдержался — провёл по бедру, по спине, запустил пальцы в волосы. Надо кого-нибудь позвать? Девчонок? Они знают, как помочь при лихорадке… Накрыл больного одеялом.
— Это Сашка, — прошептал разморённый Гаврил, продолжая голым возлегать на столе среди капусты и пустых стаканов. Может, он какое-то другое имя назвал, но что-то простое: Саша, Лёша, Андрюша, Серёжа… — У него, походу, воспаление лёгких. Его увезут завтра… Сегодня, вернее. Давай ещё разочек?
— Он горячущий, ему бы помочь… — Герман игнорировал секс-призыв.
— Чем помочь-то? У нас только йод, левомицетин от дизентерии и но-шпа. Даже «Клюковки» нет, чтоб обтереть его… Выжрали.
В этом месте, как бы подтверждая слова Гаврюши, прогудел Жоржик с нижнего плацкартного места. Эльф подпрыгнул со стола и стал судорожно одеваться, видимо осознав, что аспирант у них что-то преподавать будет… Мало ли. Вдруг аукнется. Посвящение завершилось теперь окончательно.
Уже через три часа журфаковцы растолкали своего шофёра и погнали в свою деревню, к своему картофелю. Только когда Герман снял толстовку, собираясь нырнуть на свои нары и поспать, он обнаружил, что смешная ручка-кролик с надписью «Элке с любовью!» так и висит на его шее. И хотя ручка принадлежала явно какой-то Элке, а не Жоржику, не Гаврюше и не студенту Сашке-Лёшке-Андрюшке, Герман ассоциировал кролика с той белой спиной и чёрными трусами, которые заводили его больше, чем похотливый Гаврюша.
А потом так случилось, что свой первый репортаж он написал этим кроликом. Так произошло, что блестящий курсовой проект, благодаря которому он оказался на радио, он тоже писал этой ручкой… И много других удачных текстов и записок. Герман ручку называл Элкой и считал её своей удачей, своим талисманом. Даже серьёзные контракты ею визировал, а не позолоченным «Паркером», что для понта красовался на рабочем столе. Такой вот кролик Элка.
Герман, рассматривающий серьёзную мордочку кролика, вдруг подумал, что слишком часто он стал ворошить прошлое. Да ещё и с неприятным чувством то ли вины, то ли какого-то упущения, потерянного шанса. Не иначе возраст. Глядишь, он так и итоги начнёт подводить…
От таких дум его спасла Мари — чернокожая уроженка Архангельска, дитя института Патриса Лумумбы. Она принесла на подпись кучу приказов и пару договоров. Всё подписал, не читая, кроме договора по рекламе с популярной сетью фаст-фуда… Вызвал Люсю, чтобы задать пару вопросов о цене этого контракта. Позвонил по просьбе Мари и, соответственно, редактора Кравченко известному композитору, который ждал, что для интервью его пригласит сам директор, а не «шестёрки»-репортёры… Отчехвостив провинившихся вчера ведущих, Герман занялся вечерним эфиром. Элка не подвела и в этот раз: он придумал, как ему казалось, новые темы для интерактива, подыскал «гарики» для подводок к политическим новостям, просмотрел готовый плей-лист для «Тяжёлого понедельника», вычеркнул, вписал, побеседовал со своим репортёром Серёгой, надиктовал ему новые вопросы для интервью… В общем, работа закипела и воспоминания растворились в ритме будней.
В обеденный перерыв у Германа деловая встреча, не сулившая никаких выгод — только головную боль. В мэрии собирали независимые и зависимые СМИ для нудного впаривания им очевидных глупостей и лукавых призывов освещать предстоящие выборы честно, но не слишком. Казацкий давно смирился с этой частью его нынешнего статуса — никуда не денешься от этих политических реверансов и имитации бурной деятельности. Настойчивые пожелания власти он выполнял процентов на двадцать, но умело обходил недовольства, пользуясь непрофессионализмом политиков, словесной журналистской акробатикой, обаятельно самоуверенной улыбкой.
Отправляясь в мэрию, он зашёл за Кравченко в редакторскую. Послушал эфир — не трещит, звук вроде хороший… В коридоре почуял запах горелой резины. Запах доносился из аппаратной. Герман заглянул в открытое помещение.
На полу спиной к выходу сидел мужчина. На голове тёмная трикотажная шапочка-чулок, или как её ещё называют — «гондонка». Из-под футболки на шею вьётся рисунок тату, подробности не разглядеть. Мужчина паял, отсюда и запах.
— Эй! — позвал Герман.
Мужчина не реагировал. Казацкий понял, что тот в наушниках — видимо, слушает музыку. Решил не отвлекать. Понятно же, что это тот самый новый сменный техник, который потребовал заменить буквально всё. Зовут Александр. Наверняка он сегодня подмахнул приказ о его зачислении в штат, надо было хоть фамилию посмотреть…
Герман, пользуясь незамеченностью, рассматривал спину Александра. Широкая, настоящая, крепкая. Вдоль позвоночника мокрое пятно пота, как рисунок Роршаха — в аппаратной очень душно. И руки у техника красивые, хотя видна полностью только одна — рельеф, выпуклая вена от локтевого сгиба, пальцы длинные, на одном из них обручальное кольцо. На запястье что-то типа широкой резинки, к которой прилажена маленькая отвёртка, щипцы, что-то ещё… Очевидно, этот Александр всё-таки мастер.
«В субботу пойду в бордель, выцеплю там Дитмара, попробую ещё раз, — вдруг подумал Герман, любуясь мужской спиной и шеей. — А в аппаратную не надо бы заходить. Соблазнять натуралов в собственной конторе — моветон даже для меня». Дитмар — явно актив, был самым брутальным и маскулинным среди проституток-любителей «Аль Перчино», обычно Герман ему только улыбался. Связь была лишь однажды. Давно. Новый год, маски, алкоголь, похуизм, светло-каштановые глаза…
— Герман, я готов! — крикнули со стороны лестницы. Это Кравченко ждал его, чтобы ехать в мэрию.
— В путь! — Казацкий решительно направился навстречу редактору, так и не познакомившись с новым техником. Он залез в карман пиджака за телефоном и нащупал пластиковую ручку с кроличьей головкой. Чёрт, забыл убрать в стол…
Интересно, кто такая Элка?
========== ГЛАВА 4 ==========
Саня раньше не слушал радио «Перекрёсток» — знал, что на нём много болтовни, привык к чисто музыкальному формату. Но сегодня с утра до вечера сидел на их волне. Его ухо, как шумоуловитель, вслушивалось в качество низов, считывало любой сип и треск, определяло скачки громкости. Слушал и фирменный «Тяжёлый понедельник». Не ожидал. Что даже несколько раз хмыкнет над тонким юмором, который явно направлен был против официоза «ура-политики». Что голос у его нынешнего директора приятный, бархатный, лексика лёгкая и демократичная для такого сноба на «мазератти». Что музыка покатила в жилу. Что захотелось дослушать. Хотя качество звука таки Саню не устроило. Надо менять их архаичные передатчики. Дело в них: звук песочат, низы не берут.
Домой не торопился. Знал, что у Витальки сегодня какой-то съём намечался, мешать не хотелось. Особенно после того раза. Саня припёрся в самый разгар ужина при снулой розочке в бутылке, подкат уже практически случился, голос Горохова стал елейный, масляный, лицо такое умное и серьёзное… А тут дружок… Всего лишь хотел из холодильника пиво и колбасу взять, чтобы мирно в своей комнате переварить день и пищу. Но на дамочку статный друг ухажёра произвёл сильное впечатление, и всё здание соблазна, ювелирно выстраиваемое Виталькой, рухнуло в одночасье. «А оставайтесь с нами! Виталя, достань ещё бокальчик! Какая у вас родинка выразительная… Нет-нет, мы не хотим, чтобы вы уходили! Нисколечко не мешаете! Скажи, Виталя, скажи, чтобы остался!..» В общем, уже скоро подвыпивший и оскорблённый Виталя сказал в сердцах:
— Марина! Да он голубой! Просто пидор! Ему колбаса гора-а-аздо интереснее, чем ты!
Горохов, конечно, получил в челюсть за несанкционированное разоблачение. Марина пронзительно завизжала, потом расстроенно зарыдала — рыбка сорвалась с крючка. Даже не дала себя проводить. Саня с Виталей примирились этим же вечером, допили заготовленный напиток соблазнения, но впредь друг предупреждал о приходе женщин, опасаясь, что вновь избранница поведётся на жёлтые глаза, сильные руки и татуировку на шее.
Виталя и сам не сразу принял каминг-аут однокурсника. Когда пригласил его снимать жильё вместе, всё сокрушался, что такая красивая пара, как Сашка с Ксюхой, разбежалась, что детей не наплодили, что разошлись нецивилизованно. Сокрушался месяца три. Пока эта самая Ксюха не повстречалась ему в супермаркете.
Горохов вернулся из магазина с бутылкой водки, забыв купить всё остальное.
— Это правда? — спросил он, ввалившись в Санину комнатёнку, открывая водку и тут же хлебая.
— Что?
— Что мне Ксюха сказала. Про тебя и про этого араба, мать вашу!
— Хм… Правда.
— Ёбана дивизия! — И к водке, как конь на водопое. — Это ж пидорасня! Как так? Если лучший друг пидорас, то я-то кто?
— Я съеду завтра. Чтоб ты так не переживал.
— Да ебись всё конём! — подытожил разговор Виталя и хлопнул дверью.
На следующий день после работы Сашка стал собирать вещички, как и обещал. Но Горохов прервал это мероприятие. Пришёл в комнату с табуреткой, уселся, на соседа не смотрит:
— Рассказывай.
— Что тебе рассказывать?
— Как так произошло? Ты же нормальный был мужик!
— Ненормальный, Виталь. Всегда был ненормальный. Ни в школе, ни в институте не тянуло меня к девчонкам.
— А Ксюха? С ней-то еблись? Или только тёрлись?
— Ксюша, ты же сам помнишь, взяла нашу судьбу в свои руки. С первого курса меня опекала. Мне казалось, что вроде у нас любовь. Да и правильно всё должно было быть. Пришло время жениться — женился. Конечно, я виноват перед ней. Нужно было сказать всё «до».
— Бля! Так ты до свадьбы уже с кем-то э-е-э… ну… поебень эта?
— Нет. Но я ведь знаю себя… — Саня вспомнил ту картинку в болезненном бреду, на картошке, когда на столе какой-то красавец с ирокезом на башке трахал нежного Гаврюшу, но смотрел на него, и лицо такое знакомое… Этот полуобморочный эпизод спасал его всякий раз, когда требовалось доставить Ксюхе удовольствие. Он представлял себя то Гаврюшей, то этим парнем с ирокезом.
— Всё равно! Раз можешь с бабами, то какого хуя выдал себя? Сидел бы ровно. Чо уж? Удержаться не смог?
— А я и сидел ровно пять лет. Ты на одной дрочке пять лет сможешь?
— Ну-у-у…
— Вот и я не смог. Да и Ксюха не могла, ей хотелось секса и детей. А мне не хотелось этого — с ней… Одно мучение. Мы бы всё равно разошлись, даже без Самира.
— Грёбаный араб!
— Ладно. Я сейчас свалю.
— Куда ты свалишь? К арабу этому ебучему? Или в машине жить опять? Не надо никуда валить. — И через паузу: — А у тебя на всех мужиков встаёт? Или только выборочно?
— А у тебя на всех баб?
— Ну так-то да… Далеко не на всех, — вздохнул Горохов о чём-то о своём. Так Саня и остался в квартире. Разговоры, а тем более недоразумения на этой основе случались очень редко. Да и Элли повода не давал, даже вон… баб мог запросто увести, а сидел на работе, пережидал Виталькины бенефисы.
Саня переделал уже всё, что запланировал. Помощь некоего Димки, рукастого парня из айтишников, пока не понадобилась. На радио «Перекрёсток» давно звучал музыкальный релакс, звук шёл сносный, и Саня пошёл покурить. Ускорился, как только понял, что главный направился на выход. Узнал его по голосу:
— Мари, завтра буду только к двум. Перенеси оперативку по рекламе. Ты с детсадом определилась? Помощь нужна? — Заботливый шеф спускался с третьего этажа. Саня подумал, что пока, в общем-то, не видел легендарного тяжёлого характера. Юркнул в пустую курилку. Господин Казацкий прошёл вниз.
Элли затянулся впервые за день. Показалось, что страшно устал: в позе «зю» паял, перебирал, чистил и ещё работы море. Часок постоит, потом медленно до магазина, там походит, полупает глазами. Глядишь, и будет часов десять, тогда можно и домой — к этому времени дамы либо уже сдавались, либо набирались. Саня опёрся на широкий, фигурно прожжённый подоконник, на котором чопорно блестела хрустальная пепельница — артефакт эпохи застоя, не иначе. Выглянул в окошко, что выходило на центральный вход. Так и есть: синяя «мазератти» нагло занимала место на половинке пешеходного тротуара. Из парадного выбежал шеф. Сегодня в чёрном костюме. Он уже почти сел в авто, как вдруг что-то его отвлекло. Казацкий торопливо двинулся в сторону, протягивая руку, видимо, кому-то навстречу. Выражения лица шефа не разглядеть, только тёмная макушка.
Саня вытянулся, скосил глаза, чтобы увидеть, кого встретил директор. И тут же отпрянул от грязного оконного стекла. Его он узнал бы с любого ракурса! Несмотря на прохладу и ветер, он в чёрной майке, обе руки густо татуированы до самых пальцев ориентальной вязью, на запястьях цепочки, браслеты, ремешки, угольно-чёрные короткие волосы, неистребимая щетина, извечно в штанах цвета хаки на кривоватых ногах… А сейчас тонкие усики, которые делали его ещё восточнее, ещё лукавее и опаснее. Самир. Стоит вспомнить о дьяволе, как он появляется.
Господин Казацкий похлопал Самира по плечу, что-то ему экспрессивно сказал, руку с плеча не убирал. Самир отвечал, кивал, показывал куда-то в сторону стоянки, улыбался, хмурился. Саня с удивлением следил за разговором этих двух — получалось, что они знакомы, причём близко. Самир бы никому не позволил так поглаживать себя, не разрешил бы схватиться за запястье и даже слегка толкнуть на себя… Араб задрал голову, рассматривая фасад их центра, — Саня тут же отпрянул. Не хватало ещё, чтобы он его увидел!
Через несколько секунд он вновь выглянул в окно. Двое всё ещё стояли и о чём-то говорили. Видно было только Самира — видно плохо, да ещё и зрение как бы не соколиное. Но даже отсюда Саня улавливал, что его бывший расстроен, что он говорит Казацкому «нет», а тот, очевидно, раздражается. Потом Самир махнул рукой и пошёл прочь. Теперешний шеф постоял немного, провожая его взглядом, направился к «мазератти», но не уехал сразу — вытащил сигарету и, прислонившись к сияющему боку выпендрёжного итальянца, закурил. Диковинно, щелчком пальца сбивал пепел с сигареты. Закурил ещё одну… Распереживался, видать!