Предварительно созвонившись, в половине двенадцатого Ричардc уже сидел в гостиной красивого красно-белого дома Дэвисов, построенного в настоящем викторианском стиле. Очень широкое, почти во всю стену окно выходило на газон перед домом. По нему кругами носился ошалевший от солнца и погони за стрекозами светло-коричневый коккер-спаниель, подметая траву длинной шерстью, свисающей с боков. Фред Дэвис мрачно проводил собаку взглядом и неохотно сказал:
— Раньше Бэт и Сэди играли с ним. Теперь дочь не выходит из своей комнаты, а Бэт ... — Он скрипнул зубами, отвернулся от окна и уставился на детектива повлажневшими глазами. — Спрашивайте, о чем вы хотели узнать, лишь бы это помогло найти второго негодяя.
— Вы уже знаете, что вчера мы нашли тело человека, похитившего вашу дочь?
— Да. Мне звонил шеф полиции и все рассказал, но он считает, что у этого, как его? . .
— Дэвида Пиркса.
— У этого Дэвида Пиркса должен быть сообщник в нашем городе. Вы же читали то письмо ...
— Да, мистер Дэвис, я тоже считаю, что в этом деле замешан кто-то из местных, но вы ведь утверждаете, что никто в Стоунвилле не знал о картине. Значит, надо искать еще одного человека, третьего, того, кто о ней знал. Расскажите мне, пожалуйста, все, что вы сами знаете о картине: ее историю, как и когда она появилась в вашем доме, где висела прежде, когда вы жили в Джорджии, кто тогда знал о ней, словом, расскажите все, что вы о ней знаете и помните.
— Это портрет бабушки моей жены. Ее звали Катрин Кураж, она была француженка, балерина и, если верить портрету, очень хороша собой. Черные, горящие глаза, гордая посадка головы, длиннющие густые ресницы и роскошные черные волосы. Дега вообще-то не портретист, если вы знаете, но, согласно семейному преданию, Катрин Кураж была его подругой. Он был молод, влюблен и написал ее портрет. Роман их был бурным, но кратковременным из-за несносного характера Катрин. Она была невероятно ревнива и мстительна, как неаполитанка. Бедный Дега просто опасался за свою жизнь. А свой цортрет Катрин подарила дочери, а та — своей дочери.
— Элизабет?
— Э-э ... нет, ее старшей сестре Мери. Она умерла двенадцать лет назад, и картина перешла к Элизабет. Теперь, если она найдется, то будет принадлежать моей дочери Сэди. Это уже стало чем-то вроде семейной традиции передавать портрет по женской линии. Ведь его рассматривали как семейную реликвию, а не как материальную ценность. Хотя, конечно, в последние годы стоимость картины очень возросла.
— Вы оценивали ее?
— Да, месяца два назад жена возила картину в Нью-Йорк, и эксперты оценили ее примерно в полмиллиона долларов. Правда, при продаже через аукцион, такой, как Сотби, цена может даже возрасти.
— Вы хотели продать картину? В связи с чем вы оценивали ее?
— Да, Элизабет всерьез подумывала о том, чтобы продать портрет и купить большой участок земли с домом в Ки-Уэсте, во Флориде. Она отдыхала там несколько раз, и местность и климат ей очень понравились. Мы здесь двенадцать лет уже живем, но Элизабет так и не привыкла к Стоунвиллу. Она ведь родилась и выросла на Юге, и здешний климат действовал ей на нервы.
— А как вы отнеслись к ее идее?
— Это вы насчет переезда во Флориду?
— Нет, насчет продажи картины.
— Честно говоря, мне было бы все равно, но дочь о продаже даже слышать не могла. Она ее очень любит, свою Катрин — так она называет портрет. Когда Сэди была совсем маленькая, мы еще тогда жили в Мильтауне, портрет висел в гостиной. Так вот, Сэди нельзя было уложить в постель, пока она не пожелает спокойной ночи Катрин. Поэтому, когда мы переехали в Стоунвилл, то картину сразу повесили в комнату дочери.
— А у вас не осталось хотя бы фотографии портрета Катрин?
— Нет, мы об этом как-то не подумали. Никто ведь не предполагал, что так случится. Но я могу вам показать другой портрет — лицо очень похоже на Катрин.
Фред Дэвис вышел из комнаты, слышно было, как он поднимается на второй этаж по скрипучей лестнице, потом наверху послышались невнятные голоса, и через минуту он спустился в гостиную, неся в руках небольшой квадратный кусок картона размером фута полтора на полтора с прикрепленным к нему белым листом. На листе бумаги акварелью был написан портрет юной смуглянки с большими черными глазами, глядящими внимательно и твердо прямо перед собой. Округлый подбородок с ямочкой посередине был чуть тяжеловат, но в целом лицо было настолько красивым, что Ричардc невольно залюбовался им.
— Кто это? — спросил он после минутного молчания.
— Это моя дочь Сэди. Автопортрет, — с гордостью отозвался Дэвис, довольный произведенным на гостя впечатлением. — Даже странно, что она так похожа на свою прабабку, тем более что ни ее мать, ни бабушка не были похожи на нее. У Сэди даже ямочка на подбородке такая же, как у Катрин. Хитрая вещь эти гены, раз такое сходство может проявиться через два поколения.
— Как она себя чувствует сейчас?
— Сэди? Молчит, почти не разговаривает со мной и все время проводит у себя в комнате наверху — рисует акварелью. Ее преподаватель в изостудии прочит дочери большое будущее. Правда, считает, что ее, картинам не хватает темперамента, экспрессии. А я думаю, что характер Сэди еще может проявиться с годами. Лишь бы эта история не очень сильно на нее повлияла. Доктор Томпсон заходил сегодня утром, беседовал с Сэди. Он считает, что она постепенно полностью оправится от пережитого потрясения. Дай-то Бог!
Ричардc продолжал любоваться автопортретом Сэди Дэвис. Потом попросил:
— Можно я возьму его с собой? Надо сделать с него фотоснимок, размножить его и разослать всем крупным коллекционерам и торговцам живописью.
— Не хотелось бы отдавать его — как бы Сэди не разволновалась. Этот автопортрет теперь висит у нее в комнате там, где раньше висел портрет Катрин. — Фред Дэвис задумался, потом лицо его прояснилось: — Как же это я сразу не сообразил? Есть же простой выход. Если вам нужна просто фотография, то мы можем сделать ее прямо здесь и сейчас. У меня есть "поляроид", и я его только на прошлой неделе заправил.
Ричардc с сомнением посмотрел на нависающий над окном широкий балкон второго этажа, поддерживаемый по углам резными деревянными столбами и сильно затенявший гостиную.
— Сомневаюсь, хватит ли здесь света. Боюсь, что из-за этого балкона в комнате темновато.
— Ну и что? Сделаем снимок со вспышкой, — ответил Дэвис, устанавливая картон вертикально на стул посреди комнаты.
Он вышел и вскоре вернулся с большим фотоаппаратом со встроенной фотовспышкой. Сев в кресло напротив картины, Фред упер локти в колени, чтобы не ходил объектив, и несколько раз нажал на затвор. Засверкала вспышка, и через пять минут на столе перед Рича'рдсом лежали с десяток цветных фотографий автопортрета Сэди.
— Отлично, — сказал он, убирая снимки во внутренний карман пиджака, — я сегодня же отдам их размножить. Кстати, все хотел спросить вас, мистер Дэвис. Вы поддерживаете отношения с кем-нибудь из того города, где раньше жили?
— Из Мильтауна? Нет, ни с кем. Кроме, конечно, Вирджинии, матери Элизабет. Она живет в доме престарелых. Собственно говоря, это не дом престарелых, а вполне респектабельный и даже престижный приют для людей, которые по каким-то причинам не могут или не хотят жить одни. В приюте они обеспечены постоянным уходом, заботой, а если хотят, то и обществом. Мы с ней переписываемся, иногда прилетаем повидаться. Последний раз летали месяц назад всей семьей, даже собаку с собой брали.
— А не могла мать вашей жены рассказать кому-то о картине Дега? О том, что она висит у вас дома в Стоун-вилле?
— Кто? Вирджиния? Исключено. Надо ее знать, эту даму. Она вообще почти ни с кем не разговаривает, а уж о делах своих родственников — тем более. Ей ведь в свое время поставили диагноз вялотекущей шизофрении именно потому, что она временами просто не могла выносить никого рядом с собой, даже родную дочь. Она могла целыми неделями не разговаривать с ней, не отвечала на ее вопросы. Можете представить себе, какая жизнь была у шестнадцатилетней девочки. В конце концов мы женой поместили миссис Таруотер — это ее фамилия — в приют, конечно, с ее согласия, и в этом приюте она находится вот уже почти пятнадцать лет. Нет, Вирджиния не могла никому сказать о картине.
— А здесь, в Стоунвилле, вы не встречали прежних друзей из Мильтауна?
Фред Дэвис помрачнел и нервно забарабанил пальцами по подлокотнику кресла. Похоже было, что он что-то решает для себя, но прежде чем он принял решение, детектив мягко, но убедительно сказал:
— Мистер Дэвис, если вы не хотите говорить мне правду, то я не смогу вести расследование. Я должен твердо знать, что могу верить и доверять вам, иначе я вынужден буду отказаться от вашего дела. Еще раз повторяю: вы видели в Стоунвилле кого-либо из старых мильтаунских знакомых?
— Да, да, видел, — раздраженно бросил Дэвис, — но этот человек не может иметь отношения к похищению и вообще к какому бы то ни было преступлению. Я знаю его с детства. К тому же он сам прокурор.
— А почему вы не хотите назвать мне его имя?
— Да потому, что вы обязательно захотите узнать у него, где он был и что делал в день похищения и какие дела привели его в Стоунвилл. Разве не так?
— Безусловно. Но что вы имеете против этого?
— Да ничего я против этого не имею, просто...— Фред Дэвис обреченно махнул рукой и устало сказал: — Ну хорошо, я вам все расскажу. Здесь нет никакой особенной тайны, просто есть одна вещь, о которой в Стоунвилле кроме меня никто не знает и я не хочу, чтобы кто-нибудь узнал.
— Но если кто-то и узнает, то уж не от меня, вы же понимаете, — как можно убедительнее сказал Майкл Ричардc. Ему не впервой было преодолевать недоверие и опасения своих клиентов, и он считал это так же неизбежно связанным се своей профессией, как умение врача добиться откровенности больного.
Дэвис встал, открыл дверь в смежную с гостиной столовую, откуда был выход в коридор, выглянул из нее, потом плотно прикрыл за собой дверь.
— Дело в том, — сказал он негромко, — что Сэди не родная дочь Элизабет, но она об этом не знает. Матерью Сэди была родная сестра Элизабет Мери — моя первая жена. Когда она умерла, Сэди было всего три года, и Элизабет предложила на ней жениться и разрешить ей удочерить девочку, чтобы она не чувствовала себя сиротой. Мы поженились и переехали в Стоунвилл, где нас никто прежде не знал. Теперь вы понимаете, почему мы не поддерживали никаких отношений ни с кем из Мильтауна? Сэди и теперь уверена, что Элизабет была ее матерью. Я же говорил вам, как она плакала на кладбище во время похорон.
— Это поэтому вы не хотели мне рассказывать о встрече с этим прокурором из Мильтауна?
— Именно. К тому же он тут ни при чем. Его зовут Томас Хант. Мы с ним росли вместе, жили в Мильтауне на одной улице, он бывал у нас в доме и прекрасно относился к Мери — моей первой жене; подшучивал над Бэт, тогда еще почти девчонкой. В Мильтауне никто не знал, что перед отъездом из города мы зарегистрировали наш брак с Бэт, поэтому когда мы встретили Тома здесь в "Хилтоне", это было, как если бы нас поймали со шпаргалкой на экзамене.
— Вы говорите: мы встретили?
— Да, я был с Элизабет и Сэди. По случаю воскресенья мы решили пообедать в ресторане отеля — там очень неплохая кухня. Вдруг меня хлопают по плечу — я оборачиваюсь и вижу Тома. В первый момент я очень обрадовался, увидев старого друга детства, но тут же испугался, что он, не зная о наших семейных обстоятельствах, что-то ляпнет невпопад. Поэтому я стал его расспрашивать о наших общих знакомых, о том, что привело его в Стоунвилл, и все такое прочее. Оказывается, Том был здесь по делам службы уже два дня. Уезжал буквально через пару часов, чтобы успеть в аэропорт на венерний рейс в Вашингтон. Он, видимо, уже выпил за обедом, поэтому все мои попытки увести его в холл отеля были напрасными. Он все рвался поговорить с Бэт, восхищался красотой Сэди, а потом вдруг ляпнул, что у Сэди волосы, какие были у ее матери, — такие же черные и густые, не то что у тетки — "серая соломка", и взъерошил прическу Элизабет. Он ведь помнил Бэт еще девочкой и по старой памяти общался с ней так же", как раньше. Тут уж я схватил его за плечи и почти силой вытащил в холл, где все ему объяснил. Том был ужасно смущен и расстроен, пытался вернуться в зал и загладить свою ошибку, но я сказал, что сам это сделаю. И он, сто раз извинившись и хлопнув меня по плечу, пошел к себе в номер собирать вещи к отъезду.
— О портрете Дега вы не говорили?
— Ни слова. Мы вообще не успели толком ни о чем поговорить.
— А ваша дочь поняла, о чем говорил Томас Хант?
— Слава Богу, нет. Мы с Бэт убедили ее, что это была неудачная шутка подвыпившего человека.
Ричардc помолчал. Дэвис внимательно смотрел на него. Потом детектив задумчиво сказал:
— И все-таки вы меня не разубедили, мистер Дэвис. Я думаю, что связь между картиной и вашим родным городом существует. Раз вы говорите, что здесь никто не знал о картине, значит, "наколка" на нее пришла оттуда. Мне надо лететь в Мильтаун и попробовать найти там человека, имеющего какую-то связь со Стоунвиллом. Скорее всего, этот человек и раньше был как-то связан со Стоунвиллом, но о том, что вы здесь живете, узнал недавно. Иначе эту операцию с похищением он провернул бы раньше.
— Но еще несколько лет назад картина не стоила полмиллиона долларов. Кстати, эксперты Сотби, которые оценивали Дега, тоже знают о том, что она существует. Их вы не будете проверять?
— Эксперты Сотби — люди весьма высоко оплачиваемые и находятся на виду. Любая их сомнительная связь рано или поздно обязательно всплывет наружу и тогда — крах карьере, благополучию, честному имени — всему. Нет, не думаю, что кто-то из них может быть замешан в этом. Нужного нам человека надо искать в Мильтауне. Если вы, мистер Дэвис, согласны оплатить нашему агентству дополнительные расходы, то я вылечу туда сегодня же вечером.
Фред Дэвис с минуту думал, глядя на автопортрет дочери, потом сказал:
— Хорошо. Делайте, как считаете нужным, лишь бы это дало результаты.
Ричардс попрощался и отправился к себе в "Альпинист". До вечера нужно было еще успеть позвонить в аэропорт насчет билетов, заехать в полицейское управление: как-то объяснить взрыв своей автомашины ночью и уладить дела с компанией Херца, где он брал напрокат "форд". У Ричардса были серьезные подозрения, что компания не будет в большом восторге, узнав, что у одной из их машин ни с того, ни с сего взорвался на стоянке бензобак.
В Мильтаун Ричардc приехал из аэропорта в одиннадцатом часу утра. Плотно позавтракав в итальянской закусочной и придя к выводу, что Италия — прекрасная страна и надо бы когда-нибудь побывать там, он позвонил по телефону, данному ему Дэвисом, и, представившись, спросил, имеет ли он честь говорить с миссис Вирджинией Таруотер.
— Да, это я, — ответил ему холодный женский голос, лишенный какой бы то ни было эмоциональной окраски.
— Миссис Таруотер, муж вашей дочери Фред Дэвис разрешил мне сослаться на него в качестве рекомендации .. .
— Вы хотите сказать — убийца обеих моих дочерей Фред Дэвис? И вы считаете, что это лучшая рекомендация? Вы его друг?
— Э-э .. . нет, — несколько ошеломленный этой неожиданной реакцией, ответил Ричардc, — дело в том, что я — частный детектив и занимаюсь расследованием похищения вашей внучки и смерти вашей дочери.
— Вы хотите сказать, — опять перебила его миссис Таруотер, — этот человек нанял вас доказать всем, что убийца Элизабет кто угодно, но только не он? Ну так при чем здесь я? Или он хочет, чтобы вы убедили и меня, что он не убийца? Тогда не тратьте даром времени, мистер ...
— Майкл Ричардc, мэм.
— Так вот, не тратьте на меня времени, мистер Ричардc. Для того чтобы знать, что Фред Дэвис убил мою младшую дочь так же, как он убил старшую, мне не нужны никакие доказательства. Я это и так знаю. Передайте ему, что больше у меня дочерей для него нет, а что он собирается делать со своей собственной дочерью, меня не интересует.
В трубке раздались короткие гудки, и детектив озадаченно покрутил головой. Похоже, старая дама и впрямь страдает шизофренией, но если это у нее называется вялотекущей формой, то интересно, как бы выглядела бурнотекущая?