На все четыре стороны Залесский был отпущен только в сорок седьмом году.
Еще работая в лагере, он предпринял все, что мог, для розыска матери, но безрезультатно. Во Львов он не поехал — от греха лучше быть подальше. Не захотел он остаться и в Ленинграде, хотя комната, как выяснилось, ждала его. Забрав все, что представляло хоть какую-то ценность, Залесский уехал в Ригу и там устроился на неприметную должность в Министерстве сельского хозяйства. Ему дали квартиру в центре города и две комнатки в дачном доме на взморье. Началась мирная жизнь Юрия Яновича Залесского, жизнь, конечно, не такая, о какой он мечтал, но в разоренном войной мире он все же получил жизнь не худшую. Вскоре он женился на латышке по имени Айна, и это была первая в его жизни удача. В запущенную квартиру пришла прекрасная хозяйка, молодая, красивая женщина, очень смешно говорящая по-русски. Она была единственной дочерью крупного оптового торговца в прежней Латвии, который удрал из Риги вместе с немцами в 1944 году, бросив жену и дочь. Спустя пять лет тридцатилетняя Айна похоронила мать. Все послевоенное время она работала секретаршей в Министерстве сельского хозяйства, там ее Залесский и нашел. Жили они хорошо. Айне надоело быть одинокой. Залесский был доволен заботами молодой и красивой Айны и своей довольно бездельной службой. Единственно, чего ему не хватало, это денег, хотелось, чтобы их было побольше.
В июле пятьдесят шестого года Залесскому на работе предложили семейную путевку в круиз по странам Балтийского моря. И они отплыли…
В Гамбурге их пароход стоял три дня, и все участники круиза совершали экскурсии по достопримечательным местам огромного портового города. Залесский и его жена хорошо говорили по-немецки и поэтому предпочли знакомиться с городом сами.
В последний день, когда они обедали в маленьком кафе под открытым небом, к ним подошел престарелый господин, по одежде похожий на пастора, и, обращаясь к Залесскому, сказал: «Я рад возможности передать вам привет от ваших тетушек Ольги и Лидии, которые изволят проживать в Федеративной Республике Германии, именно здесь, в городе Гамбурге, и они были бы несказанно счастливы увидеть вас..» Старичок стоял полусклонясь у их столика и ждал ответа. Айна шепнула: «Ты просто обязан их повидать». Залесский сказал:
— Я могу повидать их только сегодня, ночью мы покидаем Гамбург.
— Тогда прошу вас проследовать со мной вот туда, до автостоянки. Они подошли к большому черному автомобилю, старичок открыл заднюю дверцу и помог сесть Айне, потом Залесскому. Сам сел рядом с шофером, и машина покатилась по узеньким улицам…
В сверхсовременном доме из алюминия и стекла Залесский увидел только одну свою тетушку — Лидию Эдуардовну и ее мужа — когда-то военного дипломата господина Класта, теперь сильно поседевшего, спортивно подтянутого мужчину, занимающегося, как он сказал, представляясь, маленькой коммерцией для поддержания домашнего очага… Другая тетушка — Ольга, к сожалению, сейчас находилась в Испании на курорте, но ей послана телеграмма, и она непременно позвонит оттуда, и пан Залесский сможет с ней поболтать.
Встречены были Залесские ласково и вместе с тем как-то осторожно, точно ждали от них какой-то неприятности и старались быть к этому готовы. Особенно — господин Класт. Не очень длинный выяснительный разговор, и Лидия Эдуардовна повела Айну показывать дом, а пан Залесский с господином Кластом закурили по тяжелой сигаре. И вдруг господин Класт сказал:
— А вы меня однажды очень серьезно подвели.
— Да что вы? Когда же это? — удивился Залесский.
Класт достал из кармана какую-то коричневую книжечку и протянул ее Залесскому. Это было собственное удостоверение личности Залесского с его фотографией, которое он получил, поступив во Львове на службу в эсэсовскую часть.
— Без моей рекомендации вы этот документ тогда получить не смогли бы…
— Я не переношу покойников… — потерянно произнес Залесский, думая, что подвох с его стороны был в том, что он однажды не перенес зрелища пыток и его вырвало…
— Мне устроить вас туда было не легко, — вздохнул Класт.
В это время в комнату, где они беседовали, вошел высокий старик, седые волосы которого были пострижены под бобрик, усы подозрительно темные — оттеняли резко очерченный рот. Он подошел прямо к Залесскому и протянул ему руку:
— Рад видеть, вас в добром здравии, господин Залесский…
Залесский ответно пожал сильную ладонь мужчины и всматривался в него с растущей тревогой, которая наконец взорвалась полной ясностью — это был полковник, в кабинете которого там, во Львове, убивали…
— Я слышал, господин Залесский, что у вас на счету минуты, — сказал бывший полковник и, опустившись в кресло, тоже закурил сигару и продолжал с усмешкой: — Но нам особенно много времени и не надо, мы позволим себе надеяться, что вам все ясно и без слов. Ваше удостоверение остается у нас. Господин Класт даст вам сейчас немного денег. Это — аванс. Если будете что-нибудь покупать сегодня в Гамбурге, сделайте предпочтение вещам мелких габаритов, чтобы не привлекать ничьего внимания на вашем корабле. Перед рождеством вам надо будет отправить из дому поздравительную открыточку тетушке по адресу, который вам сейчас дадут. Когда вы нам понадобитесь, мы вас найдем…
В это время вернулась тетушка с Айной, и разговор оборвался — Залесский осмотрелся по сторонам, точно надеялся, что все это сейчас исчезнет и он проснется. Впрочем, пока особого страха он не испытывал — тетушка так мило ему улыбалась и она так была похожа на его мать…
Когда уходили, господин Класт сунул ему в карман деньги. Машина отвезла их в центр города, и они высадились из нее на шумной торговой улице.
— Родственники раскошелились, и у нас есть деньги, — объявил Залесский жене. — Давай-ка мы их истратим.
Денег оказалось не так уж мало, и они купила несколько дорогих вещиц.
Ночью пароход оставил Гамбург, и Залесский, понаблюдав, как постепенно таяло за кормой электрическое зарево города, сказал себе: вот и прекрасно, оставайтесь вы при своих, а я — тоже при своих. И у него было прекрасное настроение.
В последующие два года Залесского никто не беспокоил, и он жил бестревожно, но затем некто, явно находившийся в Риге, опустил в их домашний почтовый ящик открыточку с поздравлением Залесского с днем рождения. То, что к поздравлению присоединились и обе тетушки, сказало все — они его не забыли, и можно ждать от них что угодно. Быть их шпионом Залесский не хотел. Это очень опасно, за это — высшая мера. Но это совсем не значило, что он стал защитником советской жизни, его идеалом была и оставалась та, другая жизнь из мечты, из рассказов матери и какую он, что называется, одним глазком увидел тогда в Гамбурге.
Залесский решил предохраниться от шпионства довольно простым способом — на их сирены он откликаться не станет и будет менять свой адрес всякий раз, когда они его найдут. Но к тетушкам он однажды все-таки переберется и для этого будет копить средства…
Сперва они переехали на юг, в город Ростов-на-Дону, где Залесский получил работу в местном совнархозе. Устроил его туда спутник по тому балтийскому круизу — Ростовцев. Сперва в поезде подружились их жены, а потом и они. В жизни он оказался славным заводным мужиком дикой пробивной силы. Занимая в Ростове какой-то небольшой пост, связанный с контрольно-ревизионной деятельностью, он устроил Залесского в группу инженерной инспекции, ведущей наблюдение за ходом строительства торговых объектов. Не прошло и трех месяцев, как они вместе начали грести деньги лопатой.
Придумал эту авантюру Ростовцев. Все было построено на том, что Залесский знал болячки каждой стройки, сообщал о них Ростовцеву — и его ревизоры немедленно «обнаруживали» эти болячки. Потом Ростовцев мог результаты ревизии с треском двинуть вверх, а мог и тихо спустить в мусорную корзину. Или Залесский делал другое — предупреждал руководителей стройки о ревизии и помогал им болячки спрятать… В это время Ростов бурно строился, и им было где поживиться. На одном только строительстве большого ресторана они положили себе в карман около 20 тысяч рублей. Несмотря на то что денег у Залесского было теперь более чем достаточно, они с Айной жили очень скромно и только раз в году, уезжая в отпуск в Сочи или на Рижское взморье, там, как выражался сам Залесский, «давали гастроль»…
Фирма Залесский — Ростовцев процветала вплоть до упразднения совнархозов, и их афера оборвалась весьма благополучно и как бы сама собой. Семья Залесских перебралась в Донецк, а Ростовцевы уехали в Москву. Айна не понимала, почему ее муж избрал именно этот город. Но Залесский знал, что делал, — сюда он переехал по сговору с тем же Ростовцевым. Была задумана простая афера, в основе которой были высокие заработки шахтеров и их желание иметь собственные автомашины. Залесский, поначалу осевший на небольшой должности в облторготделе, готовил ходатайства от шахт, шахтоуправлений и трестов в Москву с просьбой выделить автомашины для продажи за наличный расчет шахтерам-стахановцам.
Позже Залесский перешел на работу в местную «Сельхозтехнику». Его боссом снова стал Ростовцев.
Лукьянчик закряхтел, заерзал на полке, смешно ловя сонной рукой сползшее одеяло.
— Не хватит ли храпеть? — не без раздражения спросил Залесский.
Лукьянчик медленно перевернулся от стены к свету божьему и закрыл глаза, ослепленный солнцем.
— Сколько уже? — спросил он, зевая.
— Одиннадцать, уважаемый, один-над-цать. Хватит. Вставайте!
Лукьянчик почувствовал раздражение в голосе Залесского и энергичным рывком поднялся, спустил на пол ноги.
— Хорошо поспал, Юрий Янович, очень хорошо… — Он хрустко потянулся и стал одеваться. Когда он вернулся из туалета, на столике уже сверкали на солнце, позвякивая, стаканы с горячим чаем, на листе бумаги салилась жирная украинская колбаса и белели разломанные сдобные булочки.
Лукьянчик крякнул:
— Однако… красотища какая…
— Садитесь, уничтожайте красотищу, — пригласил его Залесский и начал есть сам.
Позавтракали молча. Залесский поглядывал на Лукьянчика и думал, потянет ли он серьезное дело. Сорвать взятку в сто рублей каждый дурак сможет, а если надо головой потехнарить? Но Ростовцев в том письме писал, что если южный человек (речь шла о Лукьянчике) уже в форме, то желательно привезти в Москву именно его. Вот он его и везет, не очень все-таки уверенный, что Лукьянчик способен на сложное дело. Ладно, посмотрим — увидим.
А Лукьянчик пытливо и не без опаски посматривал на Залесского. Первый раз он с ним наедине вне службы и, так сказать, на равных. Его волнует тот же вопрос — надежен ли сей товарищ? Оба они, в общем, с уже прожитой жизнью, определившей одинаковую их нравственную сущность, и их тревожит сейчас не опасение, что другой может изменить этой сущности, а только прочность его характера перед возможными трудностями.
Крупные жулики, как правило, приходят к воровству не случайно. Один махровый жулик на суде во время допроса воскликнул:
— Да я бы никогда не пошел на такое, если бы случайно не встретил вот этого… — и он под дружный смех зала оглянулся на сидевшего рядом с ним на скамье подсудимых другого, такого же, как он, матерого хапугу.
Жуликов сводит не случайность, а общность взглядов на жизнь, на законы и мораль, а взгляды рождаются не при случайной встрече.
Вот и эти два жулика, завтракающие в поезде, — мы знаем — шли друг другу навстречу, ведомые одинаковыми взглядами, выработанными не сегодня, а давным-давно, в течение всей их жизни, что не мешает им поглядывать друг на друга с опаской, но это только потому, что они впервые вступают в одно общее воровское дело. Впрочем, истинной дружбы, на основе полного доверия, среди жулья и не бывает.
Проводница убрала остатки пиршества, застелила постели, и они уселись к окну, за которым каруселила грустная осенняя степная равнина с редкими складками оврагов. На проводах сидели мокрые вороны.
— Российская скукота, — кивнул в окно Лукьянчик.
— Це, мий друже, ще Украина, — уточнил Залесский.
— Все равно скукота, — зевнул Лукьянчик и, отвернувшись от окна, начал оживленно рассказывать: — Я во Франции был, там на поезде ездил. Глянешь в окно, словно театр видишь — все такое чистенькое, яркое, подстриженное, причесанное, и селянки стоят у дороги и ручками машут, улыбаются. И вот поверите — так всю дорогу.
— По нашим масштабам селянок не хватит, чтоб вдоль всей дороги махали проезжающему господину Лукьянчику, — рассмеялся Залесский.
— Не пойму, чего вы смеетесь, Юрий Янович? — неожиданно вспылил Лукьянчик. — Ведь что я знаю по горькому опыту? Я в беду не попал бы, если бы мой заместитель по исполкому был со мной до конца откровенным и сказал бы мне про свое старое дело. Смотришь, мы бы и придумали ход, чтобы погасить то его прошлое. А он играл со мной в молчанки и все любил, как и вы, насмешничать да поучать.
— Я, Михаил Борисович, не насмешничаю, — не сразу заговорил Залесский. — И молчанка не моя игра.
— Я хочу полного доверия. И чтобы все — в открытую.
— Я от вас не скрываю ничего.
— А кто тот человек, к которому мы едем? — наступал Лукьянчик.
— Ростовцев Александр Платонович, — ответил Залесский, но больше никаких подробностей не сообщил.
Лукьянчик подождал немного и стал думать о своем… С семьей все решилось хорошо. Дочка удачно вышла замуж и уехала на Дальний Восток, за них он теперь мог не волноваться. Но деньги он будет им посылать и, может быть, съездит к ним туда, на край света… Жена его — у своих родителей, осевших в Норильске. А когда сам достукает до пенсии — не так уж много осталось, — он постарается собрать всех возле себя и для этого построит или купит дом в благословенном Крыму. У жены на это сохранилась крупная сумма, а деньги будут и еще. Ради них он и сейчас едет в Белокаменную. Посмотрим, что там задумали… Из раздумий его вырвал голос спутника:
— Михаил Борисович, интересно, есть у вас какие-нибудь претензии к советской власти?
— А никаких, Юрий Янович, только пусть она живет сама по себе, а я сам по себе. Понимаете?
— А разве так возможно? — Насмешливая улыбка не сходила с лица Залесского, это должно было, в случае чего, означать, что вопросы задаются в шутку.
— А почему нет? Я делаю по службе все, что от меня требуется, но затем я делаю то, что мне самому хочется.
— А вдруг вам захочется спихнуть с рельсов поезд, в котором мы сейчас едем?
— О нет, Юрий Янович! Хамить этой власти я не хочу, сие опасно, Юрий Янович. У нее много глаз и ушей, у нее длинные руки.
— А как назвать то, что вы делали в своем Южном?
Лукьянчик даже рассмеялся непонятливости Залесского:
— Я же получить свое не отказываюсь. Нет, нет… Но там власти вообще не было никакого ущерба. Человечек давал взятку и получал квартиру. Кому в этой ситуации плохо? Человечку немного плохо, конечно. Он потерял сотню-другую, но зато что он получил? Совершенно иную жизнь на десятом этаже. Нет, нет, Юрий Янович, там было все по-доброму, всем было хорошо.
— А за что же вас хотели судить?
— Хотели, Юрий Янович. Только хотели.
— Так это Глинкин вас спас! — разозлился Залесский.
— Нет, Юрий Янович! Я рад, что мы об этом заговорили. Так вот… Если бы я наступил закону на пальцы каблуком, никто бы меня не спас. Но я тот закон только чуть толкнул невежливо и не извинился… — Лукьянчик рассмеялся, довольный своим сравнением, и наконец он высказал то, что у него накипало все последнее время.
«Посмотрите на него», — несколько опешил Залесский. Этот тип, оказывается, не такой простачок, как его характеризовали и за какого он его принимал. И это значит — не надо его зря дразнить.
— Знаете что, Михаил Борисович, — заговорил Залесский спокойно и доверительно, кладя свою руку на лежавшую на столике руку спутника. — Я тоже рад, что мы об этом поговорили. Надо же нам, черт побери, притираться, чтобы лучше знать и понимать друг друга. Тем более в предвидении, очевидно, серьезного дела…
— Добро, — согласился Лукьянчик и ответно пожал руку Залесского. Но подумал про себя: «Единственное, что пугает меня, это то, что ты, кажется, еще и антисоветчик. Этот довесок в наших делах совсем ни к чему. Ладно, будет час, поговорим и об этом».
Залесский вышел в коридор. Он был очень недоволен, что Лукьянчик вдруг стал показывать когти, и боялся сейчас сорваться, уж больно хотелось поставить его на место. Но нельзя — в его спасении, видимо, участвовал и Ростовцев, и это он попросил привезти его в Москву. Ладно, посмотрим — увидим…