Глава девятнадцатая
Рабочий день уже давно кончился, но первый заместитель начальника главного производственного управления министерства Сергей Антонович Сараев все еще оставался в своем кабинете, сидел за столом под пологом сигаретного дыма. Что-то тяжело ему работается в такие сверхурочные часы. Работу он, однако, любит и устает, как он думает, от другого — уже скоро год, как он фактически исполняет обязанности давно болеющего начальника главка, который, судя по всему, на свой пост не вернется. Еще месяц назад ему об этом сказал сам министр, но словом не обмолвился, кто будет вместо него. Конечно же Сараев хотел бы оказаться на этом месте, оттого и старается. Но когда так проходит целый год и мечта остается тщетной, он не может не ощущать своего несколько ложного положения, знает, что за ним ходит прозвище «вечный зам», и, конечно, нервничает…
Сейчас он корпел над проектом записки в правительство по достаточно важному вопросу, а такие записки всегда даются трудно — все, что идет по такому адресу, пишется тщательно, по нескольку раз переделывается, без конца перепечатывается «начисто». Работалось вяло, болела голова. Вчера, надо сказать, выпил лишнего, жена права, эти его выпивки до добра не доведут. Но почему нельзя? Он же не алкоголик, а просто любит дружеское застолье, особенно когда компания хорошая и если — стыдно сознаться — платить не ему. Дома жена каждый рубль держала на строгом учете, но что поделаешь, у нее на руках семья. Все время приезжают и приезжают в Москву люди, с которыми он в свое время работал то на заводе, то в совнархозе, то еще где, каждый непременно позвонит, пригласит к себе в гостиницу посидеть, вспомнить былое, и он охотно едет…
А в общем-то жизнь у него пошла какая-то скучная. Когда эта мысль возникала у него в подпитии, душа его погружалась во мрак, в ней закипала злость, и он уже не раз постыдно срывался, потом его мучила совесть, а кое-кто этим пользовался — являлся к нему в кабинет с сомнительной бумажкой, начиная вспоминать, «как все было», и Сараев торопливо подписывал бумажку.
Но надо отдать должное, каждый раз, когда появлялась эта мысль о скучно текущей жизни, он отдаленно слышал внутренний протест — как не стыдно, ты живешь активной жизнью коммуниста, у тебя большая ответственная работа, у тебя в подчинении сотни людей. Да, да, все это так, но это еще не вся жизнь — снова подступала та мысль. А что дома? Дочери выросли. Когда росли, интересно было смотреть, как это происходило, хоть и видел он их от случая к случаю, график их жизни никогда не совпадал с его графиком. И все же, когда он их видел, дивясь тому, как быстро они взрослели, душа оттаивала и работа, та работа, что до звона в ушах, отходила на второй план. А теперь и дома стало скучно. У дочерей уже своя жизнь, кануло в Лету время, когда он приносил им по конфетке «Мишка на севере» и видел в их глазах само счастье. А теперь разве поможешь им быть счастливыми? Как-то старшая перед своим тридцатым днем рождения позвонила ему на работу, напомнила о дате, пригласила в гости, а потом шутя добавила: «Если собрался подарить мне „Жигули“, учти — мне нравится голубой цвет». И он тогда пошел к ней в гости, купив в «Детском мире» игрушечные «Жигули», но они были не голубого цвета… А позже вся эта история с «Жигулями» вспомнилась ему однажды горько и больно. Он и директор одного завода были гостями шведской автомобильной фирмы. Воскресенье они целиком провели дома у распорядительного директора одного из заводов фирмы. Его вилла стояла на берегу озера, на зеленом склоне. С утра они ловили рыбу на озере, потом поехали обедать в роскошный туристский отель. Когда вернулись домой, там было полно молодежи. Оказывается, молодежь собралась по случаю дня рождения одной из трех дочерей хозяина виллы. Апофеозом празднования ее дня были минуты, когда отец выехал на лужайку на снежно-белой малолитражке «фольксваген» и вручил дочери ключи от машины. Сколько было счастливого визга, крика…
Сараев не замечал, что он давно уже отвлекся от дела, и сейчас, взглянув на записку, решил, что закончит ее утром, на свежую голову. В этот момент дверь в его кабинет распахнулась и в ее проёме он увидел Кичигина — заместителя начальника отдела его управления.
— Сергей Антонович, вас же вахтеры запрут в министерстве. Нет ли у вас желания поехать со мной посмотреть канадский хоккей? Все равно всех дел не сделать! Поехали, Сергей Антонович!
— А что? — неожиданно для себя встрепенулся Сараев. — У вас машина есть?
— Возьмем разгонную, а оттуда — на такси. Ховайте скорее бумаги в железный ящик и спускайтесь вниз, я пока машину добуду.
Ах, какой молодец этот Кичигин, вытащил его сюда, в этот громадный, гулкий зал, до высоких краев заполненный пестрой публикой, в центре которого, казалось, излучал голубой свет прямоугольник зеркального льда. Среди публики, к большому его удивлению, оказалось немало знакомых, и все это был разный ответственный люд из самых разных сфер. И уже совсем его поразила встреча с Кутенковым, ставшим недавно заместителем министра одной важной отрасли промышленности. Их места на хоккее оказались рядом — надо же! Когда-то они вместе начинали на одном заводе и вместе потом продвигались вверх, занимая все более ответственные посты в промышленности. Сараев был уверен, что Кутенков поднимется высоко, уж больно он серьезный мужик, службой отрешенный от всего земного. И вот на тебе, Кутенков здесь, на хоккее!
— Вот кого я уж никак не ожидал тут увидеть! — воскликнул Сараев.
Кутенков, наклонясь к Сараеву, ответил негромко:
— Наш министр ни одной игры не пропускает, вот и я «заболел».
В антракте они спустились в вестибюль, и там, в густой толкотне, Кичигин поставил Сараева возле высокого столика, а сам исчез, чтобы вскоре появиться с двумя бутылками пива. Мало того — он вынул из заднего кармана плоский флакон, где у него был спирт… В общем, они неплохо тяпнули, и вторая часть игры смотрелась значительно живее, Сараев уже не вздрагивал от ошалелых криков болельщиков.
Погруженный в жаркую атмосферу азарта, в которой не умолкал рев публики и щелкали по льду клюшки, Сараев думал, что он зря лишал себя таких вот беспечных встрясок. Кроме всего прочего, здесь, на фоне спорта, и выпивка видится совсем иначе.
Во втором антракте они добавили, так что третья часть игры была уже чем-то вроде закуски и сама по себе интереса не представляла и значения не имела. Ему и в голову не могло прийти, что в этот вечер жулье начинало впрягать его в свои темные дела…
Странное дело — утром голова не болела, и Сараев за час покончил с той трудной запиской и отправил ее в машбюро на окончательную перепечатку уже на бланке.
Зашел Кичигин:
— Не ругаете меня, Сергей Антонович, за вчерашнее?
— За что же? Приобщили меня к спорту, за что же ругать?
— Все-таки канадцы порядочные хулиганы.
Они поговорили немного о вчерашней игре и условились, когда будет интересный матч, съездить еще.
— А если вернуться к нашим автомобилям, — вроде шутливо заговорил Кичигин, — то я позволил бы себе напомнить вам о вашем желании съездить на Каланковский завод. По-моему, там надо все посмотреть нам самим.
— Поедем. Дайте мне все, что у вас есть по этому заводу, и дней через десять отправимся.
— Бу сде… — весело отозвался Кичигин и, смотря на Сараева, думал, что все идет как надо…
Глава двадцатая
Александр Платонович Ростовцев был жуликом везучим. Способ самосохранения у него был простой: он добросовестнейший советский служащий и здесь он старается вовсю — орел в своем гнезде не гадит. А где-то подальше от службы он делает деньги и предпринимает все, чтобы на службе не стало об этом известно. И жил он так, чтобы никто не заподозрил, что у него есть лишние деньги. Надо отдать ему должное: он ни разу не попадался в руки следствия, хотя близко от него бывал.
Последние годы, после переезда в Москву, Ростовцев работал в довольно солидной организации, ведающей поставкой за границу советских автомобилей и запасных к ним частей. Пробраться на эту работу ему помогли в свое время дружки, замолвили где надо словечко, до сих пор он их раз-два в году красиво угощает в хороших московских ресторанах. Их рекомендации он оправдывал — человек не глупый, он без особого напряжения освоился в этом деле и, начав с простейшей инженерной должности, дослужился до поста одного из заместителей директора.
Наконец, в левых делах он тщательно избегал уже проторенных кем-то дорожек, считая, что раз на этих дорожках побывали его коллеги и конкуренты, значит, там побывала и милиция, а у нее память покрепче человеческой, она у нее в картотеке. Серьезный урок осторожности преподало ему и не очень давнее дело, все же принесшее весьма солидный куш. Прекрасно задуманное, оно могло дать еще больше, но оборвалось на разбеге из-за низкого уровня исполнителей…
…Сейчас Ростовцев подбирал соучастников с особой тщательностью. Ему очень понравилась подброшенная Гонтарем идея, но одновременно она его и как-то по-особому тревожила, и он знал, если в деле будет занято много людей, а это всегда опасно. Кое-какие страховочные меры он продумал — надо иметь дело с клиентами одноразовыми: нашел сладкого клиента, получил с него свое, дай ему то, что просит, и прости-прощай. Только в крайнем случае с помощью первого можно искать нового. Чем меньше людей смогут почувствовать масштаб дела, тем лучше. Только в узловых точках будут действовать два-три постоянных соучастника, и сюда он поставит таких людей, которым верит как себе. Главные кандидаты уже известны. Это старый его соратник по аферам в Ростове Залесский, и он везет еще из Донецка погоревшего на взятках бывшего председателя райисполкома Лукьянчика, о котором Глинкин отзывался очень хорошо. Посмотрим — увидим. Затем сам первооткрыватель идеи Гонтарь и его давний напарник Игорь Сандалов — Ростовцев знает истинную цену обоим: исполнители беспрекословные, они особо могут пригодиться в пору начальной раскачки дела, когда нужно будет отыскивать первых клиентов. В Минск уже уехал Ревзин. Еще бы подобрать парочку крепких и надежных людей, и пока хватит.
Ростовцев продолжал поиски, нервничая от телефонных звонков Кичигина, который его торопил.
— Нельзя тянуть, — раздраженно говорил. Кичигин. — На верхах, конечно, знают о том узком месте, на котором построено наше дело, и конечно же постараются это узкое место как можно скорее расшить. Надо успеть…
Хорошо ему толкать в спину, сам-то он будет иметь дело с бумажками, а вот ему, Ростовцеву, будут служить люди, которым надо полностью довериться…
Сегодня, придя на службу, Ростовцев немного нервничал — сейчас сюда должны явиться к нему Залесский и Лукьянчик, он сам не знает, почему вдруг изменил своему правилу и сказал Залесскому по телефону, чтобы они с поезда ехали к нему на службу. Зачем он это сделал? Наваждение какое-то… Ну ничего, они сразу же отсюда уедут.
Ростовцев посмотрел на часы — десять пятьдесят утра. Поезд из Донбасса должен прийти в Москву в десять. Они появятся с минуты на минуту. Повернувшись к окну, он смотрел в сад — неуютный, голый, заштрихованный мелким, плотным дождем.
…На боковом столике послышался щелчок, и унылый голос секретарши сообщил, что прибыли товарищи из Донецка.
— Пригласите их ко мне, — сказал в микрофон Ростовцев, встал, прошел в угол, где в шкафу было его пальто, и стал одеваться.
Залесский, войдя в кабинет, заторопился было к нему, размахнув руки для объятий:
— Саша Платонович!
— Проедем сейчас ко мне домой, — сухо произнес Ростовцев, увернувшись от объятий.
Лукьянчик все это засек и подумал: «Дружба-то у них совсем не такая, как расписывал Залесский…» Он все видел, этот Лукьянчик, и все учитывал. Но на этот раз он малость ошибся: как только они вошли в квартиру Ростовцева, тот первый обнял Залесского и они расцеловались.
Прием гостей Ростовцев устроил на кухне.
— Тут все под рукой, — объяснил он. — И не будет конфликтов с супругой насчет испорченной скатерти…
Все было по-простому: водочка, шпроты, масло и черствый хлеб. Главное — разговор, дело.
Ростовцев коротко объяснил, что им предстоит делать. Залесский будет руководить подбором клиентов в Донецкой области и вообще на юге. В его распоряжении будет Гонтарь. Лукьянчик в ближайшее время будет переведен в «Сельхозтехнику» Литвы и оттуда будет действовать по всей Прибалтике. В его распоряжение поступит Сандалов.
— Больше самим никого не привлекать, — строго говорил он. — Мы выходим непосредственно на конкретного потребителя, и одно это уже гарантирует нам безопасность, ибо у потребителя, кроме благодарности нам, ничего быть не может. Ясно?
— Я не знаю Сандалова, а мне с ним работать, — сказал Лукьянчик.
Ростовцев немного разозлился — сам темная лошадка, а тоже…
— Более важно, что Сандалова знаю я. — Ростовцев посмотрел в глаза Лукьянчику. — Он очень надежный исполнитель. Если у вас будет о нем иное впечатление, немедленно сообщите мне.
Шевельнулся Залесский:
— Была ли проведена консультация у юристов, какая статья лепится к нашему делу? — Залесский всегда заранее выяснял, в каком конфликте он будет находиться с законом.
Ростовцев рассмеялся:
— Вы неисправимы, Юрий Янович…. Такой статьи нет. Действительно — нет. Ближе других, конечно, статья о взятках, но все формулировки статьи прямого отношения к нам не имеют, и применение ее может быть легко оспорено. Опасней статья об использовании в корыстных целях служебного положения, но она может быть предъявлена только тем, кто будет находиться, так сказать, на вершине нашего дела, и на этот риск они идут.
— Можно узнать, кто на вершине? — осторожно спросил Залесский.
— Я к вашим услугам, — с улыбкой поклонился Ростовцев. — И еще кое-кто, чьи имена вам ровно ничего не скажут. Да и лучше вам их не знать — мало ли что. Как, к слову, те не знают по именам большинство из вас. Скажу вам только, что наши люди есть во всех необходимых нам центральных учреждениях, и, таким образом, вы будете оперировать вполне официальной документацией, — не моргнув глазом, соврал Ростовцев, которого самого больше всего тревожило, как обеспечил свою часть дела Кичигин, но тот его к этому не подпускал…
— Все будет решать количество найденных вами клиентов, соразмерны будут и ваши личные радости.
И тут снова Ростовцева разозлил Лукьянчик — все-таки у него еще были свежи воспоминания о катастрофе в Южном:
— Предоставляется ли нам право на месте решить вопрос о выходе из дела перед лицом явной опасности?
Ростовцев нахмурился, пристально посмотрел на спросившего:
— Право же, Михаил Борисович, смешно — еще не войдя в дело, уже искать двери для выхода. В конце концов, главную опасность мы тут берем на себя, в том числе и вашу, Михаил Борисович, опасность. Успокойтесь, пожалуйста.
Лукьянчик не ожидал такой отповеди, да еще наткнулся на презрительный взгляд Залесского.
— Я… не хотел… — пробормотал он. — Когда мне ехать?
— Вот это дело, — улыбнулся Ростовцев. — Ехать, дорогие друзья, следует незамедлительно. Просто — завтра же.
Залесский в тот же день самолетом вернулся домой, в Донецк, а вечером поездом уехали в Литву Лукьянчик и Сандалов.
Тем же вечером Ростовцев в кафе «Синяя птица» устроил ужин Гонтарю. Ему как зачинателю дела он сделал исключение, оставил его на два дня в Москве. Однако напоминать, что тот предложил идею их дела, не собирался…
В кафе выступал какой-то модный инструментальный ансамбль, и от его оголтело громкой музыки ломило голову. Разговаривать было невозможно, и им приходилось ждать коротких перерывов между номерами. Но Ростовцеву музыка, если откровенно, помогала — не о чем ему было беседовать со своим большеротым гостем.
— Вы не в претензии, Борис, что я позвал вас в это дело? — спросил Ростовцев, пригубив из бокала холодного кислого вина, отчего губы у него чуть скривились.
— Мне, Александр Платонович, лишь бы не сидеть без дела. А это же дело и от меня идет, это приятно знать. — Его огромный рот разверзся в улыбке. — А еще приятней будет получать за это наличными.
Ростовцев недобро глянул на него и сказал сухо:
— Получишь свое, получишь…
— А я не спешу, — шлепнул губами Гонтарь.
— Будешь работать с Залесским, но знай: для тебя старший он, а для меня — ты. Понял? Если что заметишь за ним, сигналь немедленно.