— Рассердился, — улыбнулся Савченко. — Стукнул я его крепко.
В блиндаж с немецким телефонным аппаратом под мышкой вошел Ефремов. Скульский встал, подошел к командиру и рассказал:
— Высокий, которого Анвар скрутил, — обер-ефрейтор. Он ругает солдата, обвиняет его в провале. Намеревается убежать, когда им руки развяжут. Меня хотел сбить пинком, а у Костромина велел выхватить автомат. Если бежать не удастся, приказывает солдату молчать на допросе. А если русские пытать будут, то велит говорить неправду, обманывать.
— Произнеси речь и ты, Григорий, — сказал Ефремов. — Так, чтобы они поняли. Скажи, что пытать их никто не будет, но они скажут все, что нас интересует.
— Понятно.
Скульский обратился к пленным и неторопливо заговорил на немецком языке. Иногда, подбирая нужные слова, он умолкал, морщил лоб, помогал жестами рук, но гитлеровцы хорошо понимали его. Обер-ефрейтор вобрал голову в плечи, сутулый солдат выпятил губы и уставился на говорившего. Но вот Скульский опять повернулся к старшине.
— Я сказал, что им не удастся бежать. На улице уже светло, там часовой, и он перебьет их, как зайцев. Чик, говорю, — и готово. Предупредил, чтобы они выкладывали в штабе всю правду. Тогда, говорю, покопаете у нас картошку, а после войны поедете в свою Германию. А если, говорю, обманывать будете — не придется картошку копать.
— Правильная речь, Григорий, — сказал Ефремов и обратился к Уразбахтину: — Говори, как вы?
— Ничего особенного, — сказал Уразбахтин, показывая головой на обер-ефрейтора. — Думали, что у кустов будет минная ловушка, потому задержались. Ничего не нашли. Я слева подползал, Иван — справа. Крышка была опущена. Стукнул каблуком по земле — не вылезает. Потом, слышу, все-таки приоткрыл. Озирается. Набросился, схватил немца за башку и оглушил. Иван помог вытащить. Забили в рот кляп, связали руки. Смирно парень лежал, только за ноги придерживали. Слышим, идет второй. А когда и этого схватили, приподняли своего и погнали. Хорошо пошел.
— А вы? — спросил Ефремов старшего сержанта Савченко.
— У нас еще проще, — сказал Савченко. — Выдвинулись к заграждению тихо. Нашли проход, залегли. Думали, что побежит первый, приготовились сбить его. Услышали сигнал, поняли, что Анвар с Иваном сработали чисто, и стали ждать сменщика. Солдат шел, как слон. Свалили, связали. Кусался, гад, пинался. Надавал я ему, успокоил. Потом погнали.
— Все правильно, — заключил Ефремов. — Узнай, Григорий, у обер-ефрейтора про Коренькова. Он здесь шел, это они его схватили. Узнай, давно ли они окопались тут.
Обер-ефрейтор стал отвечать не сразу. Он попросил развязать ему руки, и старшина, приказав разведчикам убрать подальше оружие, разрешил это сделать. Обер-ефрейтор потер руки, выпрямился и быстро заговорил. Да, он заметил русского солдата рано утром и доложил о нем. Русский потерпел крах потому, что двигался шумно. Семерых русских еще раньше, в час ночи, обнаружил другой наблюдатель. Их не удалось схватить из-за случайности: один из немецких солдат, сидевших в засаде, нечаянно выстрелил. Русские испугались, отошли. Наблюдательный пункт оборудован давно. Сведения собраны важные, но об этом ему, обер-ефрейтору, не позволяет говорить честь немецкого солдата.
— Разговоришься в штабе, честный солдат, — сказал Ефремов. — Спроси, Скульский, почему, по его мнению, они попали в плен?
Вместо ответа обер-ефрейтор обернулся к сидевшему рядом с ним сутулому солдату и зло заговорил.
— Обер-ефрейтор ругает своего друга, — сказал Скульский. — Считает, что солдат Вебер как-то показал себя русским. Говорит, что он, обер-ефрейтор, всегда четко выполнял уставы и наставления.
— Скажи ему, Скульский, — сурово сказал старшина, — что провалился он сам, что этот человек, — Ефремов указал на Сергея, — весь день был за его спиной.
Когда пленных увели, старшина приказал Матыжонку «срочно отдохнуть, привести себя в полный порядок», а сам отправился к командиру разведотряда. Сергей повалился на нары и тщетно старался заснуть.
Припомнилась минута, когда он попросил Ефремова включить его в поисковую группу, взять с собой в разведку. У него чуть не вырвались слова обиды, когда командир взвода сказал, что он еще не сможет действовать ни в группе захвата, ни в прикрытии. Вспомнил Сергей, как вел разведчиков к обнаруженному вражескому секрету и свои нетерпеливые вопросы у цели: ну что они медлят, почему не нападают? Не знал, что главное было впереди. Понял, ценой какого напряжения и мастерства преодолевали Уразбахтин и Костромин последние тридцать метров. Какую надо иметь выучку, чтобы неслышно подползти к врагу, который ведет наблюдение! Какую надо иметь отвагу, чтобы «схватить немца за башку», заставить его «смирно лежать».
— Анвар, как это вы сумели? — приподнялся Сергей на нарах. — А если бы они мины поставили перед самым секретом? Ведь вы могли подорваться.
— Спи, — улыбнулся Уразбахтин. — Подорваться. А руки для чего у разведчика? Нашел бы я мину и обезвредил. Ты ведь знаешь, как это делать?
Анвар вытянул свои длинные тонкие пальцы и улыбнулся.
— Нежненько бы нащупал. И кусочек проволочки был с собой, и взрыватель сумел бы вывинтить. Ловушка могла быть на бугре или перед кустами. Здесь мы и задержались. А перед своим носом зачем их обер-ефрейтору ставить? Спи, тебе надо отдыхать.
Опять закрывал Сергей глаза и видел перед собой медленно поднимающуюся крышку немецкого наблюдательного пункта. Как все-таки ему повезло! А если бы немец не приподнял ее? Тогда, наверное, Сергей прополз бы по крышке, двинулся к кусту, и немцу оставалось только схватить его за сапог и затащить к себе в нору. Как нужно быть внимательным! Немцы принесли для крышки своего наблюдательного пункта дерн откуда-то с другого места. Вокруг были синие и красные цветы, а на крышке расцвели желтые лютики. Нигде поблизости не было желтых цветов. А ведь он, Сергей, вначале ничего не понял.
Разведчик представил, как сидел в своей норе обер-ефрейтор. За несколько минут до смены он прикрыл крышку, доложил о пулеметной стрельбе слева и справа, сообщил, что кругом все стихло, и вдруг услышал какой-то стук над собой. Снаряд ударил или тяжелый осколок упал с высоты? Обер-ефрейтор приоткрыл крышку, прислушался, и в этот момент словно обвал произошел.
Очень не нравилось в блиндаже у русских и сутулому немцу с тонким хищным носом. Вот он на своем командном пункте получает указания офицера разведки, берет автомат и уверенно шагает на смену. Ведь обер-ефрейтор — этот человек со слухом рыси — только что донес, что вокруг по-прежнему все тихо. Солдат чуть пригнулся у проволочного заграждения, тихо отодвинул в сторону рогатку с колючей проволокой, по-хозяйски поставил на место и сделал несколько шагов к знакомому кусту. Вдруг впереди выросла тень. Сильный и ловкий Савченко повалил солдата, мгновенно отобрал автомат, завернул руки назад, больно надавил на челюсти. Вебер разжал зубы и с ужасом почувствовал, что в его рот что-то запихивают. Собрав силы, солдат напрягся, дернулся, попытался укусить Савченко за руку, но тот ударил его кулаком по голове, рукояткой ножа забил кляп в рот. Один миг — и солдата подняли на ноги, поволокли.
Так и не смог Сергей заснуть. Мерещилась страшная желтая рука обер-ефрейтора, вдруг высунувшаяся из секрета и сорвавшая синий цветок. Вспоминались его воровской взгляд по сторонам, хищный блеск глаз.
Встал разведчик, взял маскхалат и направился к ручью. Помылся и принялся стирать, но тут его окликнул посыльный. Сергея вызывал политрук Павлов, прибывший во взвод сразу же после допроса пленных.
Честь солдата… В карманах у обер-ефрейтора оказались русские деньги, русские карманные часы, поломанная золотая брошь, порнографические открытки и небольшая коричневая книжка. Собрав разведчиков под раскидистым деревом, политрук показал всем эту книжку. Портрет Гитлера на обложке, фашистская свастика, орел, схвативший когтями земной шар…
— Обер-ефрейтор оказался членом организации «Гитлерюгенд», — сказал политрук. — Организация эта — помощник фашистской партии в разбойничьих делах, опора Гитлера, костяк его армии. Ну как, Матыжонок? Страшно было лежать рядом с этим «гитлерюгендом»?
— Страшно, товарищ политрук.
— Очень сильный, конечно, обер-ефрейтор, мускулистый… Наверное, вот здесь, на лужайке, один на один поборол бы он каждого из вас. Но храбрые они, только когда чувствуют силу. Попали в плен и обвиняют в этом друг друга, гадают, какое наказание им дадут после победы Германии. Твердят об этом и тут же выдают важные военные тайны, даже поправляют друг друга, чтобы было точнее. Враги засекли многие наши орудия, пулеметы, укрепления. «Языки» точно знают, когда прибыли танки, где сосредоточивается наша артиллерия. Это очень и очень важно. В этой операции мужественно действовал наш молодой разведчик Сергей Матыжонок. Ему мы обязаны успехом.
— Почему мне? — растерялся Сергей. — Уразбахтин… Товарищ старшина… Я случайно… Старший сержант Савченко…
— Понимаю вас, — сказал политрук и протянул Сергею книжицу с красными корочками. — Я записал туда имена обер-ефрейтора Зиппеля и солдата Вебера. Это, Матыжонок, ваши «языки», это ваш успех. Ведите, Матыжонок, точный боевой счет!
«Памятная книжка фронтового разведчика», — прочитал Сергей на обложке.
Послышалась команда «смирно»: прибыл командир разведотряда. Приказав всем построиться, Кондратьев вызвал Сергея Матыжонка из строя.
— Высоко оцениваю вашу выдержку, — сказал старший лейтенант. — От лица службы объявляю благодарность!
И Сергей опять растерялся.
— Почему? — спросил он. — Я случайно…
— Когда благодарят, вы знаете, как надо отвечать, — нахмурился Кондратьев. — Во взводе разведки не просто заслужить благодарность. Становитесь в строй. «Языки» взяты очень ценные. Надо подтвердить показания пленных, взять контрольного немца. Действовать сегодня ночью будем в двух местах: в районе круглых холмов и здесь. Туда пойдет, как уже намечалось, поисковая группа, а у разгромленного секрета не лишне устроить засаду. Противник сейчас анализирует, предполагает, строит планы. Офицеру разведки, который воюет против нас, необходимо узнать, что произошло с его солдатами. Если гитлеровцы убедятся, что их наблюдатели, которые знают очень многое, попали в плен, им придется многое менять. Сегодня, чувствую, будет жаркая ночь. Сегодня наверняка они пойдут к нам брать «языка». А мы пойдем к ним.
СЧЕТ УВЕЛИЧИВАЕТСЯ
И опять, как ни просился Сергей в поиск, старшина Ефремов не взял его с собой. Когда стемнело, разведгруппа ушла за «контрольным немцем» в район круглых холмов, а Сергей, вооруженный автоматом, кинжалом и двумя гранатами, вылез из траншеи и в третий раз двинулся к кусту, похожему на колокол. Следом ползли Савченко и Тихонов. Им было приказано уничтожить или взять в плен вражеского разведчика, который, по предположению командира, обязательно должен был здесь появиться. На бугре, у кустов, залег с ручным пулеметом Василий Тихонов, влево, к проходу в проволочном заграждении, выдвинулся старший сержант Савченко. Сергей Матыжонок отполз вправо, перешел болото и затаился в ложбинке метрах в двадцати от проволочного заграждения.
Хорошо понимал старший лейтенант Кондратьев значение немецкого наблюдательного пункта, оборудованного вблизи наших позиций. По его приказанию наши минометчики произвели огневой налет на только что разгромленный вражеский секрет — хотелось ввести врага в заблуждение. «Придут еще, ждите, — наставлял Кондратьев старшего сержанта Савченко. — Немцам очень хочется убедиться, что их наблюдатели убиты. Возможно, примут решение взять «языка» как раз на участке, который просматривался ими. Мы подготовимся к встрече».
«Едва ли они придут, — размышлял Сергей, устраиваясь поудобнее в своей ложбинке. — А если появятся, то не сейчас, а под утро. Самое важное здесь уже случилось. Вот там, слева, вблизи «муравейников», как называл старшина два круглых холма на позициях противника, будет сегодня ночью настоящее дело. Как там сейчас?..»
Очень хочется спать. Напрасно он сказал старшине, что хорошо отдохнул. Зачем попросился в засаду? Не хотел Ефремов посылать его сегодня на задание, но он, Сергей, настоял. Скучно лежать. Тишина. Тепло. Сейчас бы вытянуться, раскинуть руки…
Слипались веки. Сергей встряхивал головой, протирал глаза, но побороть сон не смог…
И сейчас, когда те суровые годы остались далеко позади, он не ищет себе оправдания. Не ищет, наверное, потому, что и сейчас тысячи молодых солдат сжимают ночами оружие и всматриваются в темноту.
Он рассказывает молодым солдатам о своем прибытии во взвод разведки, о первых двух «языках», о засаде, куда попросился сам. И голос его чуть меняется. Наверное, вспоминается ему разведчик Тихонов… Сергей Иванович может не рассказывать об этом, умолчать, но он очень хочет, чтобы никогда, ни при каких обстоятельствах у тех, кто стоит ночами на посту, не слипались веки, не клонились ко сну головы. И, глубоко осуждая себя, он говорит, что совершил в ту ночь преступление, что из-за него погиб товарищ.
…Проснулся Сергей от оглушительного разрыва гранаты и дробного звука длинной пулеметной очереди. Открыл глаза, осмотрелся, с ужасом вспомнил, где находится, успел заметить вспышки пламени на том месте, где был Тихонов. Совсем рядом он услышал тугие шлепки многочисленных ног, шум проволоки, которую резали, рвали. Кто-то упал на землю шагах в двадцати, приглушенным голосом отдал команду, открыл огонь из автомата. Брызнули, замигали огоньки, и сразу же замолчал наш пулемет. Сергей выхватил гранату, размахнулся и швырнул ее в темноту, к пульсирующей огненной струйке. Раздался грохот, взрывная волна ударила в лицо. Сергей вскочил, побежал назад, метнулся влево и опять упал на землю. Слышались крики. Разведчик поднял автомат, дал короткую очередь по вспышкам и быстро отполз вправо. Свистнув, несколько пуль впились рядом, сыпанули землей в глаза. Кто-то стрелял сзади. «Надо отползать к кустам», — решил Сергей, но в этот момент взлетела в небо ракета. Это был сигнал нашим минометчикам открыть отсечный огонь.
На фоне огненных разрывов, поднявшихся за проволочным заграждением, заметались тени: гитлеровцы отходили. Сергей ударил по ним длинной очередью и уронил гудящую голову на землю. «Так вот как они проверили свой секрет!.. Целым стадом…»
Встал разведчик, пошел к проволочному заграждению. Чувствовал, что уничтожил кого-то гранатой, и хотел в этом убедиться. Так и есть! Недалеко от воронки Сергей наткнулся на человека. Нагнулся, ощупал его, отбросил в сторону исковерканный автомат, приложил ухо к груди. Человек был мертв. Не солдатским потом пахло от него, а нежным ароматом духов, хорошим мылом. Под руки попала валявшаяся на траве фуражка. Офицер! В кармане убитого разведчик нашел стопку ровных гладких лист-ков, взял фуражку, вынул из кобуры пистолет и поднялся. Слева, мигая фонариком, тяжело дыша, подходил Савченко. Слова, которые произнес старший сержант, заставили Сергея вздрогнуть:
— Ты что ж это медлил? Тихонова они убили… В голову… Сейчас они обстреляют нас.
Взметнулись первые разрывы немецких мин. Разведчики стали отходить к своей траншее. Сергею захотелось убежать куда-нибудь, спрятаться, зарыться в землю. Совсем не из-за страха быть убитым… Он заметил, что на востоке светлело, и ужаснулся при мысли, что спал долго. Чувствовал, что старший сержант вот-вот задаст вопрос, на который он не ответит. Как, откуда, в какое время подошли враги?
— Прослушали вы с Тихоновым! Почему ты пропустил первого? Они уже в тыл к тебе зашли. Заметил?
— Нет, — тихо сказал Сергей.
— Мы им какую-то операцию сорвали. Они и слева от меня шли. А когда в проходе появились, я сразу понял, что к чему. Видел, сколько их в мою сторону повалило?
Сергей промолчал.
— Да ты что? Оглох или спал? — сердито спросил Савченко.
В районе круглых холмов послышалась пулеметная стрельба. Наверное, гитлеровцы подкараулили разведгруппу старшины Ефремова, поиск сорвался, все погибли. Не хотелось Сергею идти в блиндаж, а Савченко торопил и возбужденно рассказывал о подробностях короткой ночной схватки. В опасные минуты старший сержант действовал решительно. Он понимал, что его товарищи прозевали, прокараулили врагов. Савченко не мог понять, как это случилось с разведчиками.