Бойцы поняли, что грозы не будет, и бодрее ложками заработали. Густолапов ложку облизал, в карман сунул:
— Хозяйством обзаводимся. Жизнь идет, идет хорошая.
Очередь протарахтела и стихла.
Леня и Лена у кустов затаились, прислушиваясь: тишина.
— Что это было?
— Хрен его знает, — пожал плечами парень. — Но в ту сторону не идем. Береженых Бог бережет.
— Верующий, что ли?
— В такой переплет попади, во что угодно поверишь.
— А я вот не верю…
— Ну и гордись до пенсии, — бросил и пошел вперед, руки в карманы сунув. Лена растерянно ему в спину посмотрела и поплелась следом.
К берегу вышли, залегли, местность осматривая. Слева вдалеке мост железнодорожный виднеется, а справа ничего, никого. Река широкая, но вплавь переправиться можно. Однако тут выяснилось что Густолапов и Сидельников плавать не умеют, а Камсонов честно признался, что большое расстояние не преодолеет — до середины реки его хватит, максимум.
— Что делать будем? — спросил Дрозд у Санина. Тот знал не больше друга.
— Вдоль реки пойдем…
Тут справа ветка хрустнула, бойцы насторожились. Лейтенант жестом приказал Летунову проверить, кто там бродит.
— Свои, свои! — послышалось из кустов, и к солдатам молодой, потрепанный мальчишка вышел, вихрастый, улыбчивый. — Свои, родненькие, — замер с поднятыми руками, оглядывая бойцов.
— Ой, мать моя женщина, — протянул Перемыст, растянувшись на траве и поглядывая на паренька. — Откуда же чудеса такие являются? Слышь, малой, ты хоть школу закончил?
— Ага, — закивал тот, улыбаясь широко и наивно, взгляд — дитя.
— Руки опусти. Доложи, — приказал Санин.
— Рядовой Вербенский Станислав Юрьевич, тысяча девятьсот двадцать четвертого года рождения, Великие Луки. Направлен на службу в восемьдесят шестую стрелковую дивизию, — отрапортовал.
— Оружие где?
Парнишка поднял подол гимнастерки, выказывая живот и наган, сунутый за пояс брюк. И улыбнулся еще шире, став похожим на лягушонка.
Перемыст фыркнул и хотел видно высказаться, но глянул на Санина и передумал — промолчал.
— Что здесь делаешь?
— Ховаюсь, — признался честно рядовой. — Сержант со мной, раненый. Не бросать же?
— Ни черта не понимаю, — нахмурился Дроздов. — Восемьдесят шестая здесь откуда?
— Так в плен нас взяли. Случай подвернулся, мы тюкать. А сержант раненый.
— Твой сержант?
— Ну. Севастьян Поликарпович, дюже человек хороший. Я его тут спрятал и сторожу. А тут вы. Вы нас с собой возьмите братцы… товарищи лейтенанты. Пожалуйста.
— Пошли, сержанта покажешь, — кивнул ему Николай, поднимаясь.
Парнишка вперед потрусил, лейтенант и рядовой Густолапов за ним, и Перемыст увязался, на расстоянии держась. Вскоре показался импровизированный шалаш из лапника, за пригорком у камней, в молодом ельнике. Мужчины хвою убрали и сели, увидев обросшего щетиной сержанта с перевязанной головой. Стеклянный взгляд не оставлял сомнений, но Николай все же проверил — пульс попытался на шее нащупать. Его не было.
— Мертв твой сержант, — выдал, ладонью закрывая веки погибшего.
— Как же?… — растерялся Станислав, руки развел, улыбку потеряв. — Он же дышал… Да нет же… Спит, намаялся…
— Умер он, — отрезал Николай, поднялся и закидал лапником тело.
— С нами теперь будешь, — постановил Перемыст, ладонь протянул. — Я — Антон.
— Ссстас… — а взгляд на лапник и почти безумный. — Как же можно живого?… Живой он, товарищ лейтенант.
Антон хлопнул его по щеке:
— Очнись, сосунок!
— Отставить! — рыкнул лейтенант. — Рядовой Перемыст, еще одно нарушение и я расстреляю вас по закону военного времени!
— Ага? — притих мужчина. — Ладно, лейтенант, сам с контуженным разбирайся.
— Рядовой Вербенский: шагом марш в расположение группы. Кругом!
Парень потоптался и нехотя повернулся, но не пошел, поплелся, еле ноги переставляя.
— Слышишь? — выставил палец Леонид, призывая к вниманию. — Вода журчит, волны о песок шуршат. Река.
Лена все равно было — на ногах еле держалась.
— Хорош шататься, квелая. Переправимся, там точно кто-нибудь из наших есть. Часть — не часть, но деревенька какая должна быть. А значит: жратва, тепло… баня. Переждем, откормимся. Устроимся. Я ж работящий: что помочь — всегда пожалуйста. А мужиков сейчас найди? А жить как? Жрать надо? Надо. Поди на покос, за детьми, огородом присмотри, за скотинкой. А дрова наколоть, сарай там поправить, крышу починить? Я что? Помогу — нас за это приветят, накормят, будем жить-поживать, печали не знать, — размечтался парень, штаны поддернул и ходу к берегу. — Плавать-то умеешь? Я как утюг. Воду терпеть не могу — бррр! Нет, в смысле водоемов. Я мальцом был, чуть не потонул. Жара стояла — мама! Ну я и нырнул без ума. Охладился, блина, еле выплыл.
— Что ж ты болтливый такой? — прошептала Лена, сползая ближе к берегу по пригорку. Замерла на траве, руку баюкая и в спину солдатика поглядывая. А тот не унимался — шатался по кустам, что-то выискивая и говорил, говорил:
— Лодка должна быть… Ну, бревно какое. Зацепились бы и поплыли. Нет, ты глянь, а?! Хоть туда, хоть сюда — ни хрена! Ау? Чего делать будем? — развернулся к девушке. — О, она еще и разлеглась! Ты ж не встанешь! Я тебя пол утра поднимал!
— Что разошелся?… Дай ты отдохнуть немного.
— От ты барышня кисейная! Отдохнуть ей приспичило! Больше ничего тебе не надобно: пирогов с зайчатиной, пряников медовых?
— Как ты меня замучил, — призналась. — Это надо же столько болтать без умолку?… У нас соседка есть… Тетя Клава, старушка милая… но болтлииивая. Встретишь — час потеряешь. Все обскажет: кого, чего, где, сколько, что слышала, кого видела… Я тебя "тетя Клава" буду звать.
— Резвишься, да? — скривился, глянув на нее и вдруг кинулся к девушке, припал к земле рядом, рот Лене ладонью накрыв. — Тихо.
Девушка руку его убрала:
— Аккуратней…
— Тихо, говорю! — прошипел шепотом. — Ходит кто-то, говорит, слышишь?
"Отставить!" — донеслось явственно и у Лены зрачки расширились: этот голос она бы не спутала.
— Коля…
— Какой Коля? — навис над ней Леня, глаза дикие от тревоги.
— Свои это.
И крикнуть бы, а сил нет.
— Беги на голос — это свои… Я с ними.
— Те, что ли? — нахмурился.
— Да…
— Блина! А если?…
— Свои точно! — подняться попыталась, но только ниже съехала. — Иди… тетя Клава!
Парень вздрогнул от ее яростного шепотка с хрипотцой и решился, вверх пополз, к траве пригибаясь. Потом перебежками, как заяц петляя — на голос.
Перемыст осторожно с плеча автомат снял.
"Что опять?" — спросил взглядом Николай, увидев маневр бойца. Тот головой еле заметно качнул в сторону кустов:
— Ходит кто-то, — сказал одними губами. Мужчины насторожились. Густолапов винтовку поднимать начал.
— Э?! Мужики! Стоим, боимся! Руки вверх, оружие на землю! Живо говорю! — послышался дрожащий от надсады, звонкий голос. Но самого говорящего видно не было.
— А то что? — спокойно спросил Николай, осторожно развернулся так, что Семен за спиной остался и Антон за плечом. Он безошибочно определил, откуда говорят — раскидистая ель прямо по курсу единственная могла прочно укрыть человека.
— Стрелять буду!
— Ну и стреляй, коли ума нет! — проворчал Густолапов. — Ишь чего вздумал, стращает еще!
— Ладно, не хотите оружие бросать, так поговорим!
— Рупор взять не забудь — еще не все нас слышат! — начал злиться Санин: конспиратор нашелся! Орет как белуга, а вокруг немцы!
И не увидел, скорее почувствовал как бойцы подтягиваются. Удивляться нечему — у Сани слух хороший, он и шепот услышит невдалеке, а тут ор.
Осталось время потянуть и дать Дрозду возможность скрутить «умника».
— Ты вообще кто?
— Человек! А вот вы кто?!
— Конь в пальто, — сплюнул в сторону Перемыст — и его злить говорливый начал.
— Вы тама поругайтесь еще! Кто такие спрашиваю?!
— Медведь, лось и зубр! Желуди здесь околачиваем! — ощерился Антон. — Щенок какой-то, точно.
— Идиёт, ага, — поддакнул Семен.
— Ну ты, дядя, пошуткуй!..
К-ха! Туф! — раздалось следом и Саша с Иваном из-за ели вывели за руки худющего мальчишку с голым торсом.
— На! — кинул другу Дроздов винтовку.
— Отпусти, придурок! Оружие отдайте, не вами взято! — оскалился парень.
— Ты кто? Рядовой? — смерил его недобрым взглядом Санин.
— Ну и рядовой, ну и чего?
— А кричал, как фельдмаршал! — хмыкнул Перемыст. — Я думал — детина дородный, а тут задохлик, метр с кепкой в прыжке.
— Ты поскалься! Ща в зубы дам!
— Отставить! — Николай уже язык смозолил один и тот же приказ отдавать. — Представьтесь по форме, рядовой.
— Тьфу, щеня, — тихо бросил Густолапов, теряя интерес к мальчишке.
— Представьтесь, рядовой!
— Сам сперва представься. Видел я таких лейтенантов — как град на поле с парашютами прыгали!
Санин спорить не стал, достал из кармана книжечку, развернул в нос мальчишке сунул:
— Все? — убрал обратно.
— Ну и фрукт, — покачал головой Летунов.
— Сам баклажан, — огрызнулся Леня.
— Я жду рядовой! — напомнил лейтенант.
— Ну, рядовой Фенечкин. А это вы на аэродром наскочили вчера?
Дрозд и Санин переглянулись:
— Откуда знаешь?
— А Коля ты, да?
— Лейтенант Санин для вас, рядовой Фенечкин!
— Ага, — кивнул. — Вы одни были?
— Нет, с гаубицами и сводным хором! — не выдержав, тряхнул его Летунов.
— Мать твою, природу, паря, минуту тебя знаю, а уже придушить хочется, — признался Перемыст.
— Да пошел ты! — отмахнулся тот, на Санина уставился не мигая: точно ли свой? А если Пчела ошиблась — ряженые это? Хотя вроде свои, и документы в порядке. Ну, так поди у немцев полно таких корочек, а рожу любую вклей — не проблема.
Носом шмыгнул, взглядом по лицам мужчин пробежался:
— Сами — то кто?
— Фу ж ты! — рассердился Густолапов.
— Шапито в гости приехало! — вытаращил глаза Антон и пару па выдал, руки развел. — Видал?
— Скисни, фраер, — отмахнулся Леня и… получил в зубы от Перемыста.
— Отставить! — приказал Санин. Дрозд и Галушко между забияками встали, не давая друг до друга дотянуться.
— Ладно, — сплюнул кровь на траву Фенечкин. — Я тебя потом сделаю!
— Потом не будет. Кругом марш, рядовой.
— Не понял? — вытянулось лицо у мальчишки.
— В чисто поле, паря! — махнул рукой Антон.
— Я солдат!…
— Который не подчиняется приказам!
— Ну, извиняюсь… — затоптался, и взвился. — А чего он?!
— Все! — отрезал Санин. — Лейтенант, отправьте рядового в путь — дорогу подальше от дислокации нашего отряда.
— Не имеете права! — подтянул штаны рядовой и вытянулся от возмущения. При этом его тщедушное тело стало казаться вовсе цыплячьим.
— Откармливать его замучаемся, — вздохнул Голушко.
Парень сник тут же, взгляд уже не задирался — он надеялся:
— Ребят… поесть есть что?
— Н-да, — вздохнули лейтенанты, переглянулись — вот и ругайся на таких.
— Голодный что ли? — почти миролюбиво спросил Антон.
— Да… есть малехо.
— Во наглец, — восхитился Летунов. — То петухом блажил, то поесть дайте!
— А можа вы фрицы переодетые, я почем знаю?
— А фрицы не кормят?
— Кормят, — хмыкнул. — На завтрак арбайтен, на обед арбайтен, на ужин капут.
Голушко опять вздохнул:
— В плену был? Ну, пошли, браток, галеты там у нас есть, угостим, — обнял парня за плечи. — Худющ ты, это ж как ноги держат?
— Да-а… Только это, — опомнился. — Там со мной Пчела, ранен…
— Кто?!! — развернуло Николая, Александра и Антона. Леня даже чуть присел, растерялся:
— Так…
— Где?!! — рыкнули трио.
Фенечкин несмело в сторону берега указал, а пойти не успел — мужчины дружно рванули в указанном направлении.
— Жива хоть? — почему-то шепотом спросил Вася.
— Ага, — так же шепотом, глядя снизу вверх на здоровяка, ответил обескураженный Леня.
— Ё, пэ, рэ, сэ, тэ, — протянул Лучин.
Ленка!
Глупая девчонка!
За какую-то неделю он дважды чуть не потерял ее совсем!
Как странно, страшно — душа дрожит и рвется к Леночке, ей все равно на войну, бои, раны, неустроенность, постоянную опасность. И понимает лейтенант — ради нее он готов на все — хоть на амбразуру, хоть под трибунал. С ума сошел!
Он несся, сшибая кусты и готов был заорать на весь лес: Лена!! Леночка…
И вот увидел — она сидела на берегу у деревца, прислонившись к нему спиной, обнимала перевязанную руку. Он как на ограду наткнулся с разбега, рухнул на колени, переводя дух:
— Лена…
Девушка жалко улыбнулась и вздохнула: Коля…
— Теперь все будет хорошо, правда?
Глаза в глаза и одна на двоих боль, одно сожаление, одна радость.
Саня и Антон притормозили, увидев сначала лейтенанта на коленях, потом девушку.
— Мать моя! — присвистнул Перемыст, узрев Лену. Похудевшая, посеревшая за ночь, то ли повзрослевшая, то ли вымотанная, но не жалкая, не вызывающая желание погладить по голове, как ребенка. Наоборот — поцеловать руку с уважением и трепетом.
Что-то появилось в ней — то ли обострились черты лица и сделали его возмужавшим, зрелым. То ли взгляд синих глаз обрел твердость, но при этом сохранил теплый свет наивности.
— Ранена? — принялся осматривать руку Александр. — Этот субчик перевязывал?
— Тетя Клава, — улыбнулась Лена.
— Кто? — не понял сначала Антон, а потом засмеялся.
— Пчела, — пожал плечами Дроздов, невольно улыбнувшись. — Ох, язычок — жало. Ходи теперь парню "тетей Клавой".
— Зато в точку.
— Я тоже очень рада тебя видеть, — и вдруг чмокнула мужчину в щеку. Саня покраснел и отодвинулся.
Николай осторожно поднял девушку на руки.
— Все будет хорошо.
— Конечно, — близость Коли смывала все тревоги. Стало легко и спокойно. Она закрыла глаза, прислонившись к его плечу. — Ты рядом, — выдала.
Санин дрогнул. Двумя словами все сказала и душу в плен забрала.
Но как же не вовремя пришло к нему то прекрасное, о чем он раньше лишь слышал, а если касался то вскользь, глухо и отдаленно, на уровне: "ничего себе такая", "приятная девушка". Саня влюблялся, Саня горел, Саня страдал… а потом смеялся и обращал свой взор к следующей избраннице. Коля не горел, не страдал, он даже не знал иного беспокойства за девушек, кроме человеческого долга, а если мужского то на уровне заботы о меньших сестренках, гражданках своей страны, которых обязан защищать как и остальных товарищей. Но впервые и в самое неподходящее время, когда должен думать о защите страны, о долге красного командира, долге советского человека, он чувствует сильнейший личный интерес и глубокое желание защищать Лену прежде всех остальных. Невозможно. Неправильно. Но лезут и лезут крамольные мысли: может только так и правильно? Может только это и верно?
Все кажется мелким, пустым, а вот она — единственно нужной, единственно наполненной смыслом — наполняющей смыслом его жизнь. И подумать — случись с ней что — куда он, зачем?
Но ведь так нельзя. Нельзя долг уничижать до маленькой единицы сообщества, нельзя личное ставить выше общего.
Но думаешь об этом, и опять подленькая мысль в голову лезет — почему нельзя, кто сказал?
— Больше от нас не отходишь и в бои не вступаешь, — сказал тихо, но твердо.
— Почему?
— Потому что я сказал.
Лена улыбнулась: понятно — командир. И не стала перечить, впервые решив пойти на хитрость — уступить для видимости, чтобы успокоить мужчину и не развивать глупые прения, в которых никто никому ничего не докажет. На деле всего лишь отступить до определенного момента. И пусть до него Коля живет спокойно, с чувством выполненного долга командира.
И вздохнула, приуныв:
— Кажется, я начинаю приобретать не самые лучшие качества.