— Это ее дом, — пробормотал он, вновь поворачиваясь к приземистому жилищу.
— Об этом я тебе и говорил, — прошептал Найалл, в голосе которого торжество смешивалось со страхом.
Девчонка оказалась уже у самых дверей, пройдя под сенью исполинского дуба. В гуще листвы Роберт разглядел несколько плетеных клеток, свисавших с веток. Он уже несколько раз бывал в этой долине и видел этот дуб, но даже Эдвард не осмеливался подойти к нему достаточно близко, чтобы разобраться, что за хитроумная паутина висит на нем.
— Пойдем отсюда, — взмолился Найалл, хватая его за руку.
Роберт заколебался, не отрывая взгляда от домика. Старуху, которая жила здесь, хорошо знали в округе — она была колдуньей. Старуха держала двух собак, которых Эдвард называл не иначе как Псами Ада. Одна из них как-то даже погналась за Александром и укусила его. Стоя в дверях спальни своих родителей, Роберт смотрел, как лекарь зашивает брату глубокую рану. Он ожидал увидеть жестокую месть отца, полагая, что тот пошлет людей к жилищу женщины убить злобную тварь, но отец лишь с такой силой стиснул плечо Александра, что мальчик поморщился от боли.
5
Над холмами Галлоуэя занимался тусклый серый рассвет. На полях клубился туман, и в его белых разводах овцы казались какими-то сверхъестественными созданиями. День обещал быть жарким, но пасмурным, и небо на востоке светилось белизной. Чайки описывали медленные круги над коричневыми водами реки Урр, высматривая еду на илистых банках. Наступил отлив, и уровень воды понизился, отступая в залив Солуэй-Ферт.
На его западном берегу, возвышаясь над земляным валом, стоял замок, защищенный с одной стороны рекой, а с другой — глубоким рвом. На дне его скопился толстый слой вязкой глины, и перебраться через него можно было только по подъемному мосту, который поднимали на ночь. Снизу торчал двойной ряд сосновых бревен, напоминая людей, которые должны нести гроб на похоронах, но сейчас замерли в ожидании своей печальной ноши. У подножия столбов, притаившись во мраке, невидимые для стражей, расхаживающих по парапету с бойницами наверху, стояли семь человек. Липкая глина перепачкала им руки, толстым слоем покрывая подбитые мехом кожаные куртки. Она засохла на их лицах, скрывающихся под наброшенными на голову шерстяными капюшонами, и кусками отваливалась от штанов и сапог. Они стояли так уже больше часа, по колено в грязи, не чувствуя от холода ног. Люди молчали. Сюда, вниз, к ним долетали лишь скрипучие крики чаек да приглушенные голоса стражников на бастионах. Время от времени они ловили взгляды друг друга, но тут же отводили глаза. Каждый погрузился в собственный немой мир, ожидая утреннего колокола и гадая, прозвучит ли он до того, как небо посветлеет, а скрывавший их туман поднимется, став похожим на хлопья грязно-белого пепла.
Минуты тянулись нескончаемо, пока, наконец, из подбрюшья замка не донесся перезвон. Люди внизу застыли, как изваяния. Кое-кто из них принялся разминать конечности, осторожно переступая с ноги на ногу в липкой грязи. Бормотание стражников сменилось резкими окриками, когда они принялись за ежедневную задачу опускания моста. Тот повис на толстых канатах, и люди во рву запрокинули головы, глядя, как на них опускается темная масса. С глухим стуком мост лег на деревянные столбы. За этим звуком последовал скрежет металлических запоров — это раздвигали ворота замка — и топот ног стражников по деревянному настилу над головой.
Один из них подошел к краю моста. Громко зевая, он расстегнул куртку и завозился с гульфиком.
— Эй, Боли, для этого есть желоб.
Стражник оглянулся через плечо:
— Его милость уехал. А больше меня никто не видит.
— Если не считать нас, — возразил второй стражник. — А на твой сморщенный петушок не желает смотреть даже твоя жена.
Боли проворчал какую-то непристойность в адрес злорадно ухмыляющихся товарищей, невозмутимо продолжая мочиться прямо в ров.
Желтая струйка потекла по одному из опорных столбов, на мгновение задержавшись в трещине, а потом продолжила свой путь вниз, обдав жидким теплом руки одного из мужчин, прижавшихся к столбу. Тот отвернулся.
Пока Боли застегивал гульфик и куртку, послышался слабый грохот. Повернувшись в сторону проселочной дороги, которая, начинаясь от моста, убегала в лес, стражник разглядел две фигуры, выходящие из тумана. Его товарищи тоже заметили их. Разговоры вмиг смолкли, а руки легли на рукояти мечей. Боли, прищурившись, вглядывался в предрассветные сумерки, а громыхание, между тем, становилось громче. Еще через несколько мгновений он сообразил, что двое мужчин катят бочку.
— Стоять! — выкрикнул он, одергивая стеганую куртку и направляясь к ним навстречу. Он кивнул на бочку. — Чем торгуете?
— Лучшей медовухой по эту сторону Солуэя, — ответил один из мужчин, останавливаясь на краю моста. — Наш хозяин уехал на рынок в Бьюитл, а нас отправил с подношением для лорда Джона Баллиола. Если его милости придется по вкусу медовуха, наш хозяин сможет поставлять ее по вполне разумной цене.
— Сэр Джон сейчас отсутствует. — Боли обошел бочку кругом, внимательно разглядывая ее.
— Что там такое? — окликнул его один из стражников, направляясь к ним по мосту и положив руку на рукоять меча.
— Медовуха для сэра Джона.
— А для нас ничего нет, получается?
Боли ухмыльнулся, глядя на торговцев:
— Ну, что ж, давайте я сниму пробу, чтобы определить, чего стоит ваша медовуха. — Он отцепил с пояса немытую глиняную чашку, которая болталась рядом с широким мечом в ножнах. — И наливайте побольше, не стесняйтесь.
Один из торговцев взял у него чашку, а второй принялся откупоривать бочку. Склонившись над нею, мужчина старательно делал вид, что никак не может вытащить затычку. А на мосту чья-то рука, поросшая рыжеватыми волосками, схватилась за край доски. И вдруг торговец выпрямился. Одним стремительным движением он ткнул кулаком, в котором по-прежнему была зажата чашка, в лицо стражнику.
Посудина разбилась, и при этом острый глиняный осколок застрял у Боли в щеке. Он покачнулся и упал на колено, а из разбитых губ и щеки ручьем хлынула кровь. Когда второй стражник заорал во весь голос и бросился бежать, один из торговцев поднял ногу — при этом под туникой у него блеснула кольчуга — и с размаху пнул бочку. Деревянная клепка у него под сапогом треснула и разлетелась в щепы, а он сунул обе руки в отверстие и вытащил оттуда большой тюк овечьей шерсти, в которую были завернуты два коротких меча. Он перебросил один своему товарищу, и в это время Боли пришел в себя и потащил из ножен собственный меч, рыча от боли и ярости. Когда они скрестили клинки, за их спинами прозвучали новые крики. Столпившиеся у ворот стражники увидели, как на мост изо рва с обеих сторон полезли какие-то люди.
Первый мужчина держал в зубах нож. Когда к нему подбежал стражник, он уже выбрался на настил и откатился в сторону, переложив нож в руку. Стражник попытался пронзить его мечом, пришпилив к доскам. Но противник отпрянул в сторону и, присев, полоснул стражника лезвием по голени, целясь в просвет между ножными латами. Когда охранник с громким криком повалился на спину, нападавший, перехватив нож поудобнее, вонзил его стражу в глазницу. Тот захлебнулся криком и умолк, лишь его тело еще несколько мгновений конвульсивно подергивалось. Мужчина, отвернувшись от умирающего, устремил взгляд в конец моста, туда, где двое мнимых торговцев все еще сражались возле бочки. А на мост снизу вылезали все новые и новые лазутчики. Но тут на него налетел очередной стражник, и у мужчины уже не осталось времени вооружиться чем-то более солидным. От первого удара он еще сумел уклониться, а вот второй пришелся ему в живот. Подбой его куртки выдержал удар, но сила его оказалась такова, что мужчину отшвырнуло к краю помоста, и он, потеряв опору под ногами, полетел вниз, в ров.
Боли, с располосованной щекой, из которой все еще торчал осколок чашки, взревел от ярости и муки и нанес сокрушительный удар человеку, ранившему его. Тот ловко отбил лезвие меча, а потом ударил Боли кулаком в лицо, еще глубже загоняя в щеку проклятый осколок. Боли взвыл и попытался отпрыгнуть назад, но его противник шагнул вперед и навалился на него всем телом. Толкнув Боли в грудь свободной рукой, нападавший опрокинул окровавленного стражника в ров.
Пока его товарищи отбивали первый натиск стражников, мужчина, разбивший бочку, достал из нее еще несколько коротких мечей, завернутых в овечью шерсть. Схватив их в охапку, он бросился на помощь своим соратникам, вооруженным лишь ножами, которые никак не могли противостоять длинным и широким мечам стражей. Двое лазутчиков уже погибли. Но теперь, после того, как нападавшие отступили, чтобы вооружиться мечами, шансы на победу с обеих сторон уравнялись.
Когда нападавшие перегруппировались и вновь бросились в атаку, в замке зазвонил колокол. Шум поднял на ноги оставшихся солдат гарнизона. Со стен вниз полетели стрелы. Одна из них вонзилась в землю перед мужчиной, который раздал оружие товарищам, а теперь стремглав мчался к воротам замка. Перепрыгнув через труп, он добрался до них в то самое мгновение, когда навстречу ему выскочил стражник. Не сумев вовремя остановиться, он всем телом натолкнулся на острие меча нападавшего. Лезвие пробило куртку насквозь и вошло в мягкую плоть незащищенного живота. Нападавший всем телом налег на рукоять, загоняя меч еще глубже, а потом резким рывком выдернул его. Охранник повалился на колени, прижав руки к страшной ране на животе, и его накидка с вышитым на ней белым львом обагрилась кровью. Нападавший, тем временем, проскочил в ворота и устремился к лебедке, поднимавшей мост. Он принялся рубить толстый канат, волокна которого разлетались во все стороны под его мощными ударами. Когда же канат, наконец, лопнул и обвис, мужчина выхватил из-за пояса рог и протрубил в него. Звук получился сильным и чистым.
Ответом ему послужил приглушенный слитный топот, донесшийся из леса, который раскинулся неподалеку. Он становился все громче по мере того, как из-под ветвей один за другим выныривали люди, всего около шестидесяти человек. Двадцать были верхом, остальные изо всех сил бежали вслед за всадниками. Когда отряд приблизился к подъемному мосту, вперед вырвался один из всадников, и подкованные копыта его белой кобылы выбили щепки из досок настила. В одной руке он держал длинный меч, а на локте другой свисал щит, на белом поле которого красовался красный шеврон. Под белой накидкой, украшенной тем же гербом, он носил длинную кольчугу, прикрывавшую ноги чуть ли не до колен, а голову закрывал гигантский шлем. Всадник пришпорил лошадь, направляя ее к воротам. Расшвыряв в сторону стражников, которые пытались закрыть их, он ворвался во внутренний двор замка.
Презрев разбегающихся во все стороны стражей, всадник остановил кобылу перед входом в большую залу. Услышав, как за спиной у него нарастают крики и топот копыт — это вслед за ним во двор ворвались остальные конники — он протянул руку к дверям и толкнул их. Те со скрипом распахнулись ровно настолько, чтобы он смог протиснуться в щель на своем скакуне, пригнувшись, чтобы не удариться головой о притолоку. В зале горело всего несколько факелов, но они давали достаточно света, чтобы понять, что здесь пусто. Судя по мискам, разбросанным по столу, корзине с бельем, валявшейся на полу, и светлому прямоугольнику на стене в том месте, где когда-то висел гобелен, ее покидали в явной спешке. Всадник сжал коленями бока своей лошади, посылая ее вперед, и копыта скакуна гулко зацокали по каменным плитам пола, отчего по комнате пошло гулять звонкое эхо. За большим столом на помосте висел огромный голубой флаг, на котором встал на дыбы разъяренный белый лев. В его единственном видимом глазу светилась ярость. Сунув меч в ножны, всадник стянул с головы шлем, обнажая лицо с резкими, словно вырубленными из камня, чертами лица и синими, со стальным отливом, глазами. Роберт Брюс, граф Каррик, встретил взгляд льва.
— Баллиол, — пробормотал он.
До слуха графа доносился шум боя снаружи, но в замке оставался лишь небольшой гарнизон. Было ясно, что хозяин замка отсутствовал, несмотря на слухи об обратном. Граф наклонился, положил шлем на ближайший раскладной стол и снял с руки щит. Его кобыла нервно перебирала копытами, и в уголках губ у нее выступила пена. Высвободив ноги из стремян, Брюс спешился, и кольца на его кольчуге негромко лязгнули. Подойдя к стене, он вырвал из крепления факел и направился к помосту. Стиснув зубы, он поднялся по ступеням. Пламя факела затрещало и разгорелось ярче. Он приостановился, не сводя глаз с белого льва, а потом поднес факел к краю полотнища. Тонкий шелк занялся моментально, и граф сделал шаг назад, а на губах его заиграла тонкая улыбка, мальчишеская и злорадная.
Он стоял и смотрел, как пламя жадно пожирает ткань, и вдруг почувствовал, как что-то острое уперлось ему в спину. От неожиданности граф выронил факел, который покатился по помосту, рассыпая искры, шагнул вперед и развернулся. Перед ним стоял какой-то человек с выпученными от страха глазами, сжимая в руке кухонный нож. Сообразив, что кольчуга сделала свое дело и спасла ему жизнь, Брюс злобно оскалился и ударил рукой в латной рукавице по лицу мужчины. Тот пошатнулся, слетел с помоста и упал спиной на стол, который развалился под его весом. Граф стал спускаться по ступеням, на ходу вытаскивая из ножен меч. Отшвырнув ногой попавшуюся на пути табуретку, он зловеще навис над мужчиной, который беспомощно лежал на спине посреди деревянных обломков.
— Пожалуйста! — простонал мужчина, протягивая к нему руки. — Смилуйтесь, я…
Граф нанес удар сверху вниз, держа меч вертикально и целясь человеку в горло. Тот издал какой-то хриплый булькающий звук, перешедший в протяжное сипение, когда из раны фонтаном ударила кровь. Она залила мужчине рот, когда граф с силой налег на рукоять, пока острие не уперлось в камень пола. Тело несколько раз вздрогнуло и замерло. Граф наклонился, чтобы вытереть лезвие о тунику мужчины, и тут двери распахнулись и в залу ворвалась группа воинов.
Первым шел отец Брюса. Старый лорд Аннандейл держал свой шлем на сгибе локтя, и его седые волосы отливали серебром в свете, падающем из дверей. На его накидке красовался синий лев — древний герб рода Брюсов, берущий начало еще со времен правления короля Давида I, который и пожаловал им графство Аннандейл. Напротив сердца у него был приколот высохший коричневый листок пальмы, привезенный из Святой земли, благочестивое напоминание о крестовых походах, в которых он принимал участие в молодости. У графа листок пробудил воспоминания о светло-коричневых песках под багровыми небесами, расстилавшимися на многие мили за стенами столицы крестоносцев Акры, и о призывах к молитвам, звучащих с вершин минаретов и заглушаемых перезвоном церковных колоколов. Они сражались против сарацинов под знаменами лорда Эдуарда, и он щедро вознаградил за верную службу, укрепив их и без того высокий авторитет и положение в Англии. И граф вдруг решил, что не позволит воспоминаниям о тех славных временах ограничиться высохшим пальмовым листом, пришпиленным к груди отца.