Мусирали слегка улыбнулся.
— Интересная она, эта сила, — сказал он. — Хитрая да умная. На телегах ездит. Дыни любит. Мешки веревкой перевязывает.
— Черти еще не то умеют… А меня увольте, если так. Больше работать не могу. Коли веры нет… Девчонке поверили, а мне, старику… У нее и мать-покойница такая была. Выдумывать любила…
Егор Сергеев почти плакал.
— Ладно, ладно, ничего, Егор Григорьевич, работайте. Нет у нас замены пока. Людей не хватает… А мы вам поможем избавиться от нечистой силы… Посмотрим, куда след от телеги приведет — прямо в пекло или еще куда…
Ворча себе под нос, Сергеев вышел из помещения. Очень не понравился ему в этот раз тон председателя. И сделалось куда страшнее, чем вчера ночью, когда перед ним мелькал какой-то свет, что-то скрежетало, а мимо ног шныряли мяукающие коты…
Придя домой, он сразу подошел к шкафчику, вынул бутылку и трясущимися руками налил себе полную кружку мутного, крепко пахнущего самогона. Выпил не закусывая и сел в угол, ничего не отвечая на слова жены. Та в последнее время говорила только об одном: о внучке, о том, какой это грех; родное дитя от них ушло, что люди-то скажут, и сердце у нее не на месте, она и так каждый божий день в детский дом ходит… Он бы тоже наведался, не чужая ему, чай… сиротка…
Сергеев резко двинул табурет, вскочил, бросился в сени, приподнял доску, откуда-то из глубины вытащил револьвер, развернул тряпку, повертел его в руках. Сказал самому себе вполголоса:
— Они у меня еще все попляшут, сволочи!..
…Болатбек с Кадыркулом были бы совсем довольны ночной операцией, если бы не слова Мусирали Кикимова. Он встретил их возле школы и сказал:
— Признайтесь, фокусники, вы эту штуку с кошками отмочили?
— Мы! — в один голос ответили мальчишки и застыли в ожидании похвалы.
— Артисты неплохие, а вот оперативные работники из вас никудышные. Чем стариков пугать, лучше бы проследили, куда телега уехала. Больше пользы было бы… А то мы пока ничего доказать не можем…
Укоризненные слова дяди Мусирали не выходили у Болатбека из головы.
«В самом деле, — думал он, — как же мы не сообразили проследить до конца? Тоже, называется, разведчики! Теперь Сергеев затаится… Нет, я все-таки докажу!.. Докажу!..»
Последнее слово, сам того не заметив, он произнес вслух, и его сестра Бигайше, сидевшая во дворе под деревом, спросила:
— Что собираешься доказывать, Болат? Кому?
— Что Егор Сергеев вор… Настоящий вор!
— Откуда ты взял? Не суйся во взрослые дела… Рано еще.
— Говорить правду никогда не рано, апа[15].
— Какие слова научился произносить… Не вмешивайся, прошу тебя. Тут взрослые разобраться никак не могут.
— Вот мы и поможем.
— А я тебе говорю — оставь! И не смей со мной спорить! — Бигайше начала не на шутку сердиться: У нее вообще был вспыльчивый нрав, и даже волевой, властный Мусирали Кикимов побаивался своей жены.
— Не оставлю! — крикнул Болатбек. — Если я могу помочь, почему я должен…
— Опять свое!..
Бигайше схватила валявшуюся на земле палку и замахнулась на брата.
— Будешь слушаться меня или нет?! Где это видано, чтобы столько слов отвечать старшим за один раз?
Тут Болатбек понял, что продолжать спор бесполезно и в некотором роде небезопасно. Он убежал в долго не появлялся.
Нет, он почти не обиделся на сестру, даже великодушно решил помочь ей по хозяйству: неплохо поработал в огороде и в саду.
Ближе к вечеру, когда до Болатбека начал явственно доноситься запах жареного мяса, лопата и тяпка словно сами выскользнули из его рук, и он, позабыв о былой опасности, поспешил в дом.
Бигайше, впрочем, не выбросила из головы их размолвку. Правда, палкой уже не грозила, но продолжала говорить о том же:
— Подумай, Болат… Егор Сергеев старик, а ты только жить начинаешь. Негоже за старым человеком, как собака за лисой… Наверное, ты прав — нехороший он, недобрый, вот и внучка от него ушла, но… по правде скажу: боюсь я за тебя… Ведь плохие люди на все готовы — не разбирают, где взрослые, где дети… Все могут… Прошу тебя, отойди в сторону, учись, играй… Успеешь еще…
— А дядя Мусирали так же, как ты, сказал бы? — возразил Болатбек. — Вот я спрошу у него…
— При чем тут Мусирали? Тебе мало, если старшая сестра говорит?! Тебе нужно, чтобы все аксакалы собрались и одного тебя учили, да?..
Бигайше опять начинала сердиться, и, чтобы она вновь не схватилась за палку, Болатбек перестал спорить.
«Все равно, — думал он, — сделаю по-своему…»
16
А в это время человек, из-за которого ссорились брат и сестра, стоял, тяжело дыша, посреди большой юрты и старался ухватить за горло другого мужчину. Это ему наконец удалось, и тогда оба они упали и покатились по полу.
Конечно, старик Сергеев не смог бы долго бороться со своим противником, если бы тот не был смертельно пьян.
Будь сейчас в юрте Болатбек, он сразу узнал бы того, с кем дрался Егор Сергеев. Это был Жексен, тот самый, кто летом убил двух лучших коней из табуна дедушки Абишбая.
Хотя признать Жексена было нелегко: он еще больше оброс бородой, и лицо его так оплыло от пьянства, что глаз почти не стало видно.
Жексен и Сергеев продолжали кататься по полу, брызжа слюной, вырывая клочья волос из бород, осыпая один другого проклятиями.
На все это спокойно, даже, казалось, с довольной усмешкой, взирал хозяин юрты — Каражан. Он не вмешивался в драку, только иногда лениво, для виду прикрикивал:
— Уа!.. Ну, хватит, что ли… Перестаньте… Батыры [16] хмельные…
Так могло бы продолжаться довольно долго, если бы дерущиеся не натолкнулись на казан, в котором варилась сурпа.
Казан опрокинулся. Горячая вода растеклась по полу, куски мяса разлетелись в разные стороны. Егор Сергеев сильно ударился головой о край казана, дернулся и затих. Жексен спьяну сразу уснул — тут же, в луже бульона.
И тогда Каражан начал действовать. Первым делом он связал Жексена, перевернул его лицом вниз. Потом подскочил к Егору Сергееву, убедился, что тот жив, только потерял сознание, и тоже связал ему ноги и руки кушаком. Как и Жексена, положил его на живот.
— Лежите, бараньи головы, — сказал он, отдуваясь, и затем скомандовал жене: — Подбери мясо! Не видишь, что ли?
— Еще бы не видеть! Каждый раз, как дружки твои соберутся, без драки не обходится, — запричитала она. — Чтоб они пропали, проклятые! Чтоб варились на том свете в таком же казане!..
— Перестань вопить! — оборвал ее Каражан. — Погоди!.. Не трогай, я сам!
Но не мясо стал он подбирать. Среди недоварившихся кусков в лужах пролитого супа там и сям валялись какие-то бумажки. Это были деньги.
Из-за них-то и началась драка между Жексеном и Егором Сергеевым. Теперь деньги, которые до этого лежали большой пачкой на кошме, были разбросаны по всей юрте.
Каражан, сопя и отирая пот рукавом халата, собрал все бумажки до одной, затем отделил от общей кучи несколько штук. Он сложил их веером и сунул в огонь очага.
— Что ты делаешь? — завопила жена. — О Аллах! Мой муж сошел с ума! Это же день…
Каражан зажал ей ладонью рот.
— Молчи, дура!
Наполовину обгоревшие бумажки он вытащил из огня, кинул на пол. Всю остальную кучу денег вывалил в передник жене.
— Иди спрячь подальше, — чуть слышно прошептал он. — Быстрее!
Женщина радостно закивала головой и вышла.
Каражан удовлетворенно потер руки.
Такие драки случались не в первый раз во время дележки, но только сегодня ему удалось так удачно одурачить своих приятелей.
Он прошел в угол юрты, зачерпнул ковшом воды, плеснул на головы лежащих дружков, перевернул их лицами вверх.
Первым очнулся Егор Сергеев. Он заворочался, открыл глаза, тупо уставился на Каражана.
— Ну что, старик, очухался? — спросил тот. — Больше буянить не будешь? Развязать тебя или снова в драку полезешь?
— А что?.. Чего?.. — забормотал Сергеев, пытаясь подняться. — Кто?.. Зачем ты это? Пусти…
Каражан развязал его. В это время зашевелился и Жексен.
— Выспался? — спросил Каражан. — Герои!.. Пьяницы несчастные!.. Вставай скорей!
И пока Жексен с трудом поднимался, Каражан продолжал:
— Вы хоть знаете, чего натворили?.. Что казан с мясом перевернули, это еще полбеды… А настоящая беда… Вот, посмотрите! — И показал на обгорелые деньги, которые разбросал около очага.
— Что это? — спросил Егор Сергеев.
— Все, что от выручки осталось, — ответил Каражан.
— А остальные? — закричал Жексен. — Где они?
— Сгорели… Когда дрались, вы все деньги в огонь уронили… Только вот это и успел выхватить… Пьяницы окаянные! — повторил Каражан.
Егор Сергеев и Жексен мрачно смотрели на остатки выручки, потом поглядели друг на друга и опустили головы.
Они не знали, можно ли до конца верить Каражану, даже скорее не верили ему, но было уже поздно: доказать ничего не могли.
— …Ладно, — сказал Каражан, как бы прощая их. — Потерянного не вернешь. Поговорим о деле… Садитесь.
И, поджав под себя ноги, сел на подстилку, Егор и Жексен тоже уселись.
— Хватит горевать, — продолжал Каражан. — С зерном неплохо получилось. Пусть думают, что в телеге только дыни были… А из-под стогов мешки сам не подумай трогать, Егор. Упаси тебя бог!.. Ты ни о чем не знаешь, на том и стой. Ничего они тебе не сделают. Поговорят и забудут… Мы с тобой должны пока по-прежнему колхозными делами заниматься. Понятно? — Каражан усмехнулся. — А ты, Жексен, отправляйся опять в Киргизию, найди отряд Байтолгая, скажи: можем налет на колхозные стада подготовить. Обеспечат себя тогда на всю зиму, и еще останется… Только встретиться нужно, обсудить все как следует… Прошел хмель? Понял, о чем толкую?
— Понял, — мотнул головой Жексен. — Денег дай на дорогу.
— На дорогу дам, на вино не дам, — сказал Каражан и снова повернулся к Егору: — Свою работу бросай. Хватит сторожем быть. Просись на ферму, где овец породистых выводить собираются. Слышал про такую? Ее вот-вот откроют. Там работенка для нас…
— Какая еще ферма? — усмехнулся Егор. — Я и так на подозрении. Мусирали в глаза мне смеется: ни одному слову не верит.
— Знай, что упорный и терпеливый всегда увидит благоприятный конец начатого дела… Ты ему одно долби: на гоку больше работать не могу, не буду — только неприятности. За всеми не уследишь. Кто-то ворует, а я отвечай… Долби и долби… Слезу пусти, если получится.
— Ладно, попробую…
— На ферму пойдешь, не пожалеешь. Там такой заработок будет!.. Вот и все, — поднялся Каражан. — Ровно через десять дней встретимся опять… Сейчас жену позову, подаст нам поесть что-нибудь — что осталось…
17
Шли месяцы. Снежная зима сменилась теплой весной, снова зазеленели травы и деревья, зазвучали птичьи голоса.
Болатбек и Кадыркул сидели в тени яблони. Вечерело. На коленях у Кадыркула лежала раскрытая книжка с цветными рисунками. На них изображены были скачущие всадники, рассвет в степи и огромный белый конь с развевающейся гривой.
— Я и это могу прочитать теперь. Свободно… Хочешь? — с гордостью сказал Кадыркул.
И хотя Болатбек давно уже знал «Песню о Хасе-не», но всегда готов был слушать ее снова и снова.
— Читай, — сказал он Кадыркулу.
И Кадыркул, почти не запинаясь, очень торжественно и не без волнения начал читать.
— «Песня о Хасене», — провозгласил он.
Враги на аул напали в ночи,
И вот, не успев обнажить мечи,
Мужчины попали к злодеям в плен,
И с ними юный джигит Хасен.
Им руки связали;
В степной пыли
Они за конями врагов брели —
Родной аул остался вдали —
И даже глянуть назад не могли.
Какая страшная ночь была —
Кричали женщины: «О Алла!»
Но бросили их поперек седла,
Отторгнули от родных очагов,
От малых детей, седых стариков —
И вот они в логове у врагов.
Враги забрали много добра:
Упряжь, чаши из серебра:
Сабли, сверкавшие ярче лун…
Но им не попался конский табун:
Он на джейляу пасся тогда —
И миновала его беда.
Средь быстроногих, лихих коней
Был конь один — всех других сильней
Неукротимый, словно тулпар [17] —
Хасен от отца получил его в дар.
Счастлив джигита того удел,
Который таким скакуном владел.
Его Ак-Башкуром Хасен назвал —
Ветер копыта ему подковал;
Ярко светились его бока
Цвета кобыльего молока;
Был горделив наклон головы,
А грива длиннее степной травы…
В ночь, когда был разграблен аул,
Слышал Башкур отдаленный гул,
И в гуле этом — как эхо средь скал —
Имя свое Башкур услыхал.
Голос Хасена сквозь тьму, сквозь ночь
Издалека призывал помочь.
В землю копытом вонзился он,
Ржаньем лихим разразился он
И, разорвав паутину пут,
Будто на крыльях, пустился в путь.
Тщетно кричал табунщик-старик:
Топот копыт заглушил его крик…
Вот Ак-Башкур у подножия гор,
Мчится по следу во весь опор!
И не успел наступить рассвет —
К стану врага привел его след.
На берегу полусонной реки,
Брошены пленники, как тюки;
Тихо Башкур меж телами идет,
Мерно бренча удилами, идет.
Вот он, хозяин, — Хасен-джигит,
Рядом с товарищами лежит.
Замер Башкур, шею склоня,
Будто он просит: «Сядь на меня!»
Шепчет печально Хасен в ответ:
«Сел бы в седло я, да силы нет —
Тело скрутили арканом мне,
Лучше бы стать бездыханным мне!
Нет, не достану я до седла,
Лучше бы смерть поскорей пришла!..»
Тут наклонился Башкур над ним,
Зубами вмиг аркан ухватил
И через речку перескочил
Он с тяжкой ношей прыжком одним.
Топот услышав, проснулся враг,
Ринулся вслед сквозь кромешный мрак —
За светлым пятном, за белым конем,
Сметая все на пути своем.
Но где им Башкура в степи догнать?!
Отстала в ночи захватчиков рать,
Устала и повернула вспять.
Башкур к рассвету в родной аул
Принес хозяина своего,
Топнул копытом, гривой взмахнул —
Словно просил: «Развяжите его!.,»
И, плечи расправив, Хасен молодой
Сказал:
«Не могу я мириться с бедой,
Пока земляки изнывают в плену:
Я вам, старики, в глаза не взгляну:
Мне стыдно на воле гулять, пока
Доля сородичей столь горька!
За их свободу пойду на бой —
Пожертвовать я готов собой…»
Но возразили ему старики:
«Силы твои невелики,
Ты еще молод, рука слаба,
Не принесет победы борьба.
Лучше со смертью зря не играть,
Лучше соседей в поход собрать…»