— Не могу я пост оставить.
Сигнальщик махнул рукой и, припадая на раненую ногу, сам побежал за флагом. Вернулся, бережно прижимая огромное полотнище к груди:
— Крепи скорее.
Боевой флаг развернулся, забился в дымных просветах. Петр Оленин, как и положено при подъеме флага, вскинул винтовку на караул. Только держал он ее не по-уставному, не за приклад. Вины его в том не было: приклад давно был расщеплен осколком и отломан за ненадобностью.
Адмирал Уриу приказал прекратить огонь и поднять сигнал «Поворот все вдруг». Русские уже втягивались во внутренний рейд Чемульпо, и неточно выпущенный снаряд мог угодить в нейтральный корабль. Новых осложнений адмирал не желал. Достаточно было одного — с «Варягом».
Русские отвечали еще несколько минут, разворотив напоследок мостик на концевом крейсере, и тоже умолкли. Бой закончился. Над бухтой повисла непривычная, оглушающая тишина. Строго говоря, тишины не было: внутри кораблей стучали машины, вдоль бортов стонали расшатанные плиты броневого пояса. И все же без выстрелов это казалось именно тишиной…
Адмирал Уриу спустился в каюту, расстегнул мундир. В дверь постучали. Вошел Танака, начальник штаба четвертой эскадры. Почтительно склонил голову. Уриу вздохнул, пальцами пробежал по пуговицам мундира: доклад о потерях и повреждениях, нанесенных императорскому флоту, надлежало слушать одетым по форме:
— Итак?
Известия были неутешительными. Можно было представить, как зло станет усмехаться адмирал Того, читая сегодняшнее донесение. Вместо захваченных кораблей — разрушения на собственных! Но странно, эта мысль, которая в любое другое время надолго бы заняла Уриу, почти не огорчила его. «Какое счастье, — думал он, слушая донесение о потерях на «Асаме», — какое счастье, что я не перенес свой флаг на этот несчастный крейсер!»
Адмирал вспомнил, с каким трудом он отказался от этой мысли. Чего бы он добился, ублажив свое тщеславие? Был бы вместе с капитаном «Асамы» размазан разрывом русского снаряда по стенам рубки, да так, что его остатки соскребали тупым ножом. Воистину, своим спасением он обязан Куниёси. Ведь именно потому, что он не пожелал расстаться с его картинами, он остался на «Наниве».
— Крейсер «Асама» должен стать в сухой док, — докладывал Танака. — Несколько подводных пробоин, сбита носовая башня с двумя восьмидюймовыми орудиями. Команда подвела под пробоины деревянные щиты, но при свежем ветре…
— Если я сейчас отправлю «Асаму» в док, с чем мы останемся, когда этот проклятый крейсер снова рванется на прорыв? — перебил своего начальника штаба Уриу. — Кстати, вы обратили внимание на его скорость? Следует расстрелять нашего человека, который сообщил о неисправностях в котлах русских. С такими неисправностями так не бегают!
— Думаю, русские получили такие повреждения, что мы и без «Асамы» с ними справимся. Это будет почетнее. Мы сами, без помощи адмирала Того.
Танака усилил голосом последнюю часть фразы, деликатно напоминая, что тяжелый крейсер был придан эскадре по настоянию адмирала Того. Но, к его удивлению, Уриу, не любивший главнокомандующего флота, отреагировал совсем иначе, чем он рассчитывал.
— Нет, нет и нет! — решительно объявил он, трижды опуская ладонь на подлокотник кресла. — «Асама» будет при мне до конца операции. В конце концов, у крейсера остались два кормовых восьмидюймовых орудия. А это немало! И потом, вы серьезно думаете, что мы смертельно ранили зверя?
Начальник штаба неопределенно пожал плечами:
— Наблюдателями отмечено много попаданий в русский крейсер. Да и уходил он с заметным левым креном. Если господин адмирал изволит знать мое мнение, то надо нападать немедленно, не дожидаясь истечения времени ультиматума. Кто знает, что еще придумают русские?
Адмирал вместо ответа вытащил из кармана часы, щелкнул крышкой. Часы были немецкие, но сделанные для японского рынка — играли первые такты императорского гимна.
— Час пятнадцать! Не так уж и много осталось до четырех. Однако оставьте меня одного, я подумаю над вашими словами…
В 1 час 15 минут «Варяг» отдал левый якорь рядом с тем местом, откуда уходил в бой. На верхней палубе «Тэболта» в полутора кабельтовых стояли английские матросы. На этот раз — хватило ума — они ничего не кричали: молча, с почтительным страхом, рассматривали изуродованное тело крейсера.
Руднев, как только ноги перестали ощущать привычное вздрагивание палубы, велел Зарубаеву:
— Сергей Владимирович, поторопитесь расставить оставшуюся прислугу к орудиям. Думаю, что адмирал Уриу не станет тревожить нас раньше четырех часов, но кто знает? Кстати, какие потери среди прислуги?
Зарубаев, только что вернувшийся с верхней палубы, покачал головой:
— Почти половина выбита, и многие, кто остался в строю, раненые. Впрочем, оставшихся нетрудно будет расставить к орудиям. Людей с избытком.
Руднев удивленно посмотрел на лейтенанта:
— Как это понять?
— Я только что обошел все батареи. Из двенадцати шестидюймовых орудий исправны только два, из двенадцати семидесятипятимиллиметровых — пять. Все сорокасемимиллиметровые орудия непригодны к стрельбе.
— Вы… не ошибаетесь? Часть орудий можно исправить?
— Минут через десять смогу доложить определенно. Но, откровенно говоря, на многое рассчитывать не приходится. Полетели накатники и компрессоры.
Руднев пошатнулся. Слабость подкралась неожиданно, мягко заволакивая сознание. Пришлось до боли стиснуть зубы, справляясь с проклятым бессилием как с икотой — сдерживая дыхание.
— Ну что ж, будем сражаться с чем есть… Идите, лейтенант, и сделайте все, что можно…
Но сражаться так и не пришлось. Пришел Степанов с потухшими глазами:
— Еще несколько пробоин ниже ватерлинии обнаружили Всеволод Федорович. В горячке не заметили. Помпы на полной мощности, но вода прибывает.
Вот в этих простых, сказанных бесцветным голосом словах старшего офицера и был смертельный приговор «Варягу». И Степанов, выговаривая их, и Руднев, слушая, ясно понимали, что это так: крейсер, заполняясь водой, проседал, исчерпывая с каждой минутой то, что в корабельной науке называлось запасом плавучести. Остановить этот поток воды мог серьезный ремонт, на который не оставалось времени. В четыре часа — как грозил в ультиматуме Уриу — в порт должна была войти вся японская эскадра, чтобы захватить «Варяг». Стационеры ее уже ждали и разводили пары, чтобы вовремя убраться из Чемульпо.
— Будем взрываться! — решил Руднев… — Надо перевести команду и раненых на соседние корабли. Да, придется договариваться с коммодором, Велите спустить катер.
— Откуда?! У нас не осталось даже целой шлюпки. Все в решето.
— Есть катер! — неожиданно объявил Беренс. — Капитан Сэмес на подходе.
Катер французского командира левым бортом принять не смогли: все стрелы были изогнуты, и трап не удалось спустить. Пришлось катеру обойти крейсер, приткнуться к правому трапу. Сэмес проводил почтительным взглядом тяжелое прорезиненное полотно пластыря, которое было впрессовано напором воды в пробоину. Даже поперечные реи, прикрепленные для прочности к внешней стороне пластыря, прогибались.
На катере Сэмеса Руднев отправился на «Тэлбот», чтобы уведомить коммодора Бейли о намерении взорвать крейсер:
— Очень печально видеть гибель такого крейсера, как «Варяг», — пряча глаза, сказал англичанин. — Впрочем, мы готовы принять на борт команду и раненых. Без оружия, разумеется.
Руднев сухо поблагодарил коммодора и откланялся. На «Варяге» в кают-компании его уже ждали офицеры. Последним пришел Банщиков, вытащил из портсигара папироску, попытался зажечь спичку — не получилось:
— Простите, Евгений Андреевич, не могли бы вы чиркнуть спичку? Пальцы дрожат. — Банщиков улыбнулся Беренсу: улыбка получилась кислой, совсем непохожей на прежнюю, бравую, к которой привыкли в кают-компании. Даже усы, лихо торчавшие стрелами, сейчас вяло свисали.
— Досталось? — сочувственно спросил Беренс.
— Четверо прямо на столе умерли. Да, такое никогда не забудешь… Что-то я Графинюшку нашего не вижу?
— Как, вы разве не знаете? Мичмана… прямым попаданием…
— Вот как… — Банщиков втянул щеки, раскуривая папироску. — Ладно, мир праху его… Что, скоро пойдем на прорыв?
— Не терпится?
— Успеть хочу переодеться. Весь мундир в крови. Верите ли, через хирургический фартук пропиталась.
Беренс пожал плечами:
— Никак не удастся. В офицерских каютах пожар был — все сгорело. Вон машинный бог, — Беренс кивнул на трюмного механика Солдатова, — на что уж чистюля, а весь в масле ходит — подойти страшно. Не во что переодеться.
Вошел Руднев. Степанов молча уступил ему место во главе стола. Капитан «Варяга» кивнул, приглашая всех сесть.
— Господа, не стоит говорить об уроне, нам нанесенном. Вы его знаете. Продолжать бой нет никакой возможности. Правом, мне данным, я решил «Варяг» взорвать, чтобы он не достался врагу. Но прежде чем сделать это, я хотел бы выслушать ваше мнение.
Минута была такая, что не каждый имел силы вымолвить «да»; иные просто опускали голову в знак согласия, иные лишь шевелили губами. Последним «да» сказал Беляев — за «Кореец». Ему было труднее всех: взрывать приходилось корабль, не получивший серьезных повреждений, с исправной артиллерией.
— Господа офицеры, нам не придется краснеть перед своими соотечественниками. Мы честно выполнили свой долг. Война же только начинается, и, думаю, у нас еще будет возможность расплатиться с неприятелем за наш «Варяг». — Руднев помедлил, давая возможность офицерам окончательно стряхнуть с себя оцепенение. — Прошу проследить за тем, чтобы на иностранные суда в первую очередь перевезли раненых. Григорий Павлович, вам придется начать первым: надо подготовить «Кореец» к взрыву к трем часам.
Беляев тяжело поднялся:
— Будет исполнено.
Беренс нашел Руднева на мостике.
— Всеволод Федорович, беда с матросами. Отказываются покидать крейсер без оружия.
Руднев не сразу вышел из глубокой задумчивости:
— Что вы сказали? Отказываются? А вы не находите, Евгений Андреевич, что это очень характерно? После такого боя люди прониклись уважением к себе.
— Возможно. Но сейчас это мешает посадке на шлюпки.
— Так объясните им это.
Беренс ответил не сразу.
— Ни я, ни старший офицер этого сделать не могут. Матросы вас… требуют.
Руднев только тогда понял, отчего штурман «Варяга» запнулся. В царском флоте слово «требуют» с нижними чинами не соединялось. Это воспринималось как бунт. Но здесь было нечто иное. Даже не потому, что крейсеру оставалось жить считанные часы. После боя что-то сломалось в привычном механизме взаимоотношений между кубриком и кают-компанией.
Это было открытие. И, как всякое открытие, оно, разумеется, было сделано не всеми. Но те, кто сделал его, уже никогда не могли вернуться к старому, привычному восприятию службы, когда команда рассматривалась лишь как одушевленный придаток к кораблю.
Матросы толпились у трапа, когда в сопровождении штурмана появился Руднев.
— Смирно! — запоздало крикнул боцман.
— Вольно! В чем дело? — спросил Руднев, строго оглядывая строй. Однако эта строгость никого не пугала: матросы знали, что за ней стоит.
Шеренга изломалась. Матросы вытолкнули вперед Алешку Козинцева.
— Господин капитан первого ранга! — начал тот. — Нам приказали покидать «Варяг» без оружия. Как же можно! Мы в плен идти не хотим.
— Никто в плен идти не собирается. Все мы вернемся в Россию.
— Без «Варяга» и оружия?
Руднев обвел быстрым взглядом расстроенные лица, сказал жестоко:
— Без «Варяга» и оружия! Но зато у нас останется возможность вернуться на родину и получить в руки куда более грозное оружие, чем винтовка, с которой нас не возьмут на стационеры. Все ясно?
— Все!
— А раз ясно, то исполнять! Евгений Андреевич, прошу вас продолжайте посадку людей на шлюпки.
Около трех часов пополудни гигантский взрыв разорвал на части изношенный корпус старика «Корейца». Мачта и часть обшивки, подброшенные огромной силой, врезались в воду в нескольких десятках метров от «Виксбурга». Американские матросы, высыпавшие на палубу полюбоваться занятным зрелищем, шарахнулись от борта.
— Все, вот и нет нашего «Корейца», — печально сказал Банщиков.
Стоявший рядом Беляев отчужденно посмотрел на младшего врача, сказал, запинаясь, выталкивая из себя слова:
— Вам что, нечего делать?! Нашли зрелище! Ступайте к раненым!
Банщиков не обиделся, лишь покачал головой и ушел.
Не прошло и десяти минут, как с английского крейсера прибыл офицер с протестом: командиры стационеров требовали от Руднева, чтобы он не взрывал, а топил «Варяг».
— Господин капитан, — пояснил англичанин, испуганно поглядывая на исковерканный боковой мостик крейсера. — Если «Кореец» лишь по счастливой случайности не задел американский крейсер, то можно ли ожидать подобной «любезности» от «Варяга», чьи артпогреба куда более вместительны, чем у несчастной канонерской лодки?
Руднева передернуло от тона англичанина, Он отвернулся. Они и здесь подставили ему ножку. Потопленный корабль — не взорванный — его можно поднять. Но приходилось подчиняться. Не оборачиваясь, Всеволод Федорович холодно ответил:
— Хорошо, мы не будем взрываться. Передайте коммодору Бейли, пусть он не трясется за себя и за свой крейсер.
В 3 часа 30 минут на «Варяге» были открыты кингстоны. Море с ревом устремилось в отсеки крейсера. Спустя двадцать минут, удостоверившись, что все люди покинули помещения, Руднев на французском катере отошел от борта корабля. Команда крейсера — здоровые и легкораненые, перевезенные на стационеры, — вышли на их палубы проводить «Варяг» в последний путь. Все стояли молча, обнажив головы. Многие плакали. Порывистый ветер быстро сушил слезы, оставляя на испачканных угольной пылью и пороховой гарью лицах чистые дорожки. Но ни слез, ни этих дорожек на щеках никто не стыдился…
«Варяг» медленно кренился на левый борт. На юте вновь стал заниматься пожар. Огонь лизал палубу, разбитые шлюпки. Изредка слышны были разрывы: это огонь находил нетронутые беседки с патронами.
В 6 часов 10 минут крейсер лег на борт и затонул.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Японцы открыли огонь в 11 часов 45 минут. Русские завершили его в 12 часов 45 минут. Весь бой, таким образом, длился один час.
Потрясенная Европа по справедливости станет величать варяжцев героями. Но в этом будет свой особый, «европейский» привкус, граничивший с непониманием того, что заставило русских моряков поступить именно;ак. С точки зрения здравомыслящего человека, дерзкая попытка русского крейсера была заранее обречена на неудачу. Однако «Варяг» не уклонился от боя. Это было непонятно. И как часто бывало, когда Европа не понимала Россию, это было объяснено «загадочностью славянской души». Между тем герои «Варяга» открыто говорили, в чем они черпали свое мужество, — в любви к родине. В любви не на словах, а на деле. Этим объясняется тот поразительный факт, что русский и советский флоты знают множество примеров, подобных подвигу «Варяга», тогда как всякий другой флот — лишь единицы.
Россия устроила героям пышную встречу. Офицерам и нижним чинам были вручены ордена и специально учрежденные медали «За бой «Варяга» и «Корейца».
В 1905 году многие матросы из расформированного экипажа «Варяга» принимали участие в восстаниях на броненосцах «Потемкин» и «Георгий Победоносец», на крейсере «Очаков», в 1906 году готовили восстание в Кронштадте; в 1907-м участвовали в восстании в Свеаборге; в 1917 году брали Зимний.
Всеволод Федорович Руднев за мужество, отвагу и умелые действия в бою был награжден орденом св. Георгия 4-й степени и произведен во флигель-адъютанты. В 1905 году уволен в отставку в звании контр-адмирала. Умер в 1913 году.
…В ноябре 1917 года в штаб обороны Петрограда вошел высокий подтянутый человек в наглухо застегнутом морском кителе со споротыми погонами и следом от орденской колодки, на месте которой сиротливо висела всего лишь одна медаль. Беглого взгляда было достаточно, чтобы понять, что он «из бывших», кадровый офицер. Да он и не скрывал этого.