– Кому же? Поясните смысл ваших выкриков.
– Будто не знаете! Торговец из нас соки жмет, гонит воровать, а у вас с его шефом контакт, да? Мундиром прикрылись, работает в одном кармане!
– Хватит, Папрыкин, что вы городите?
– Да ладно притворяться! Я даже имя скажу: Володя! Володя ведь?
Не то чтобы Пал Палыч поверил намекам арестованного, но какая-то подоплека в них есть, возможно. Это уже беспокойно и неприятно.
На закрытом корте Коваль играет в теннис с Феликсом.
«Псы» немножко болеют.
– Хорошо патрон взял!
– Феликс тоже… только малость суетится.
Сет кончается выигрышем Коваля, и Феликс использует благоприятный момент:
– Олег Иваныч, человека у меня взяли.
– На деле?
– Не-ет, вывеску кому-то почистил.
– Пьяный?
– Стал бы я! – заверяет Феликс.
– Кто такой?
– Двадцать девятый номер.
– А-а, бывший хоккеист, блондин, – Коваль любит показать, что знает людей наизусть, как хороший генерал своих солдат. – Ладно, вытащим.
Когда партнеры, уже переодевшись, выходят на улицу, оказывается, что Коваля поджидает Хомутова.
– Извини, но завтра воскресенье, а потом тебя три дня не будет…
Коваль отпускает Феликса.
– Ты всегда знаешь, где я? – спрашивает Хомутову, идя к машинам.
– Каждую минуту суток.
– Страшная женщина.
Дальнейший разговор происходит в дороге.
– Задержка с пеньковой фабрикой, Олег Иваныч.
– Люба! Я покупаю химическое оборудование, нашел валюту.
– Железная баба там в директорах, не подступишься!
Коваль немало изумлен, что Хомутова перед кем-то пасует.
– Я подумала назначить удобного директора, но это сколько лишних людей подключать. Неграмотно. Может, сменим адрес? Не одна такая фабрика.
– И другие понадобятся. Если из-за трудностей отменять мои решения… лучше разъедемся в разные стороны.
– Понимаешь, Олег Иванович, из рабочих до директора дошла, – виновато объясняет Хомутова. – Все своим горбом. И никаких грехов.
– Семья?
– Муж умер, три дочери, тоже в мамашу, порядочные. Четверо внучат.
– Дети… – чуть задумывается Коваль.
– Олег Иваныч, ты мое отношение к этому знаешь! – позволяет себе некоторую резкость Хомутова.
– Да, способ для подонков…
– Зачем мы держим психолога, врача, адвоката? Найдите больное место. Она всю жизнь делала веревки. Только.
– Нет, Гамлет ошибался, – говорит Коваль.
– Гамлет? Быть или не быть?
– Нет, что на человеке нельзя играть, как на флейте. Можно. Как на гармошке. Главное – растянуть мехи, раздуть. И потом на кнопочки нажимая… – изображает, как надо сыграть нужную мелодию.
Тушина, директор фабрики пеньковых изделий, у себя в кабинете. Она дородная, полнотелая женщина с хорошим открытым лицом и начальственной, а порой и грубоватой повадкой.
Входит Хомутова.
– Прием сотрудников по личным вопросам… – густым голосом говорит Тушина, сразу угадав в посетительнице постороннюю.
– Я по вашему личному вопросу, – с неприятной задушевностью произносит Хомутова, садится без приглашения и, поймав взгляд директорши, гипнотически не отпускает его. – Наши семьи, Анна Кондратьевна, связала общая беда. Кира, дочка ваша, в августе отдыхала в Крыму. Познакомилась там с моим племянником. И так это нам обернулось! – Хомутова неторопливо достает платочек, промокает щеки под сухими глазами.
Тушина пока ничего не отвечает, пока лишь изумлена нелепым каким-то визитом.
– Парень только из армии, а девочка красивая, сексуальная, силком тащит в койку, – продолжает Хомутова. – Вот снялись на память, – со вздохом показывает фотографию, где на фоне южного пейзажа смонтирована молодая пара.
Тушина гневно выхватывает фотографию, рвет в клочки и сыплет перед носом Хомутовой на стол. Чтоб Кира кого-то «тащила в койку»?!
– Вранье, вранье и вранье! Пошла вон!
– Зачем так, Анна Кондратьевна. Фотографий-то вон, – Хомутова вынимает и разворачивает веером пачку фотографий. – Вы поймите, у парня из-за Киры большие неприятности!
Тушину осеняет:
– Ты шантажистка, что ли?
– Конечно, шантажистка, – садится поудобней, кладет ногу на ногу.
Первый тур обработки так и задуман: убедить Тушину, что у нее собираются вымогать деньги. Чем больше вывести из равновесия, раскочегарить, тем сильнее будет шок от дальнейшего.
– Катя! – жмет директорша кнопку на селекторе. – Вызови ко мне… Катя! – крупными шагами выходит в приемную выяснить, что там с Катей, которая не откликается.
Это предусмотрено. Секретаршу под благовидным предлогом удалили. Вместо нее Тушина обнаруживает двух молодчиков из хомутовской охраны.
– Кто такие? – грозно спрашивает она.
– Мы с мамой.
– Тоже переживаем.
И тяжелыми взглядами буквально заталкивают женщину обратно. Вот так, значит, все обставлено: выйти ей не дадут, даже если б могла бросить директорский кабинет на волю темной визитерши с ее молодчиками. Расправиться с ними врукопашную – сил не хватит. Надо взять подмогу. Но прежде чем Тушиной успеть к селектору, Хомутова вываливает новый шмот грязи:
– Врач сказал: «Радуйтесь, что не СПИД. Сифилис все-таки лечится». Заразила парня ваша Кирочка, Анна Кондратьевна, вот какая беда!
Анна Кондратьевна хватается за сердце. Срам невыносимый, наглая ложь! Но ход рассчитан верно: чужих она теперь созывать поостережется, уже не к селектору тянется – к телефону.
– Как зовут племянника?
– Леопольд, – жалостливо подсказывает Хомутова и хамит, выходя из образа: – Как кота в мультиках.
– Гадюка! – отвечает ей на это директорша и набирает номер.
– Кира, это мать. Ты когда ездила в Крым, фотографировалась с Леопольдом?.. Тебя надо спросить, с каким!.. – Хомутова подсовывает ей карточку. – Стоите на камнях, сзади гора… Высокий брюнет, тонкие усики. Как не помнишь?.. Все, потом объясню.
Она кладет трубку, а Хомутова припевает:
– Вот молодежь! Заразила и не помнит, а?
– Хватит морочить голову! – рявкает Тушина.
– Каково будет ее мужу, как узнает. Он ведь ревнивый страшно, Стасик-то! И сестрам тоже, Наде с Верой.
Тушина решает для вида согласиться:
– Сколько ты хочешь?
– Считайте сами. Леопольду от врача отмазаться, чтоб снял с учета, потом на неофициальное лечение. Мой проезд туда-назад. Ну и этот… моральный ущерб…
– Хорошо. Завтра принесу, – говорит Тушина.
– А-а, надумала в милицию стукнуть, – разоблачает ее Хомутова. – Директорская голова!
– У меня здесь нет.
– Бедная, значит? Могу одолжить.
Хомутова выкладывает несколько толстенных денежных упаковок.
– По десять тысяч. Бери.
У Тушиной все в голове переворачивается кувырком. То было вымогательство, теперь похоже на подкуп. Да что же это такое?!
А Хомутова не дает опомниться:
– Вот повестки в венерологический диспансер. На обследование. Кире и Стасику как официальному половому партнеру.
Тушина читает и вскрикивает:
– Ты же знаешь, что она здорова!
– А я вот так поделю, – Хомутова ребром ладони раздвигает пачки, – это доктору, это лаборантке. И будет сифилис. И ни в жизнь твоя Кира не отмоется. Такие же повестки на работу пойдут. Кстати, и уголовная статья есть – за умышленное заражение. Потонешь в дерьме!
– Я пойду в райком! – грозит Тушина. – Я найду управу!
– Хорошо, пришла. Хоть в ЦК. Спасите, шантажируют, будто у дочки сифилис. А там гинекологического кресла нету. Что тебе скажут? Ах, Анна Кондратьевна, мы вам очень сочувствуем. Но поскольку есть официальный вызов, пусть дочка пройдет анализы. Тогда можно обжаловать в райздрав. А сами думают: только бы поскорей руки вымыть! Мало ли что. Дальше. В райздрав мы успеем раньше тебя. От больших денег нигде не отказываются.
– Аферистка! Подлюга! – вне себя кричит Тушина.
Из приемной заглядывают «мальчики»:
– Мама, не помочь?
– Да нет пока. Немножко директорша нервничает.
Парни скрываются.
– Все равно не боюсь! Ничего со мной не сделаешь! – упорствует Тушина.
– Зачем меня бояться? Ты бойся, что Стасик опять на развод подаст. Прошлый раз Кира чуть в Кащенку не угодила, верно?
– Не понимаю… чего вы добиваетесь? – выговаривает Тушина после паузы.
– Да пустяки. Откроем лабораторию по качеству. Оборудование мое, люди мои. В их дела чтобы никто не лез. Второе – сменишь кладовщика, я пришлю кандидатуру. Через неделю надо приступить к работе.
Тушина постигает наконец смысл всей истории. Страх, отвращение, протест легко читаются на ее бесхитростном лице.
– Вот оно что!
Садится к столу, что-то размашисто пишет.
– На, подавись! Взяли?
Хомутова читает написанное заявление:
– «Прошу освободить от занимаемой должности». И чем же это Кире поможет? – изумляется она. – Как тебе ее не жалко? Нет, какая-то ты баба легкомысленная. Ведь еще только с почты повестки понесут – уже вокруг начнется шу-шу-шу. Слыхали, Тушина-то дочка… А у тебя их еще две. На них, думаешь, не приготовлено? Все прахом пойдет. Нет у тебя выхода, пойми!
Кажется, Тушина начинает-таки понимать.
Хомутова забирает деньги, кроме одной упаковки.
– Будь здорова, старуха, не кисни, – и идет к выходу.
В последнем всплеске ярости Тушина швыряет пачку ей вдогонку, метко попадает в спину. Хомутова денег не поднимает, отталкивает назад носком туфли:
– Оставь на мыло, как надумаешь вешаться. Веревки у тебя свои… Ты, дура, цени, что я про внуков не напоминаю, – и без малейших сомнений подытоживает: – Стало быть, через неделю.
Вторая половина дня. В хорошем настроении Ардабьев после работы возвращается домой. В авоське нехитрые покупки.
Что-то вспомнив, приостанавливается и, поколебавшись, идет позвонить в автомат.
В кабинете Знаменского звонит телефон. Знаменский снимает трубку:
– Да, я. Секунду, Владимир Игнатьевич. – Прикрыв микрофон, сообщает сотрудникам, с которыми шло рабочее совещание: – Извините, мой подопечный. – И в трубку: – Что-то вдруг пропали. Не звоните, глаз не кажете… Работы у всех много. А я, грешным делом, решил, что вас смутила встреча в моем кабинете. Угадал?.. Верю, что собирались подробно объяснить. Но хоть в двух словах?
Ардабьев мается в телефонной будке: – Я расскажу, как все было. Пал Палыч… Почему мы друг с другом знакомы в лицо. В двух словах не объяснишь. Тут замешан человек очень несчастный… Хорошо, приду обязательно. До свидания.
Отошел от телефона, вспомнил, что авоська осталась в будке на крючке, вернулся, взял.
Через некоторое время в не очень людном месте около него тормозит машина, открывается задняя дверца.
– Простите, можно вас на минутку? Не скажете, как нам проехать…
Отчего не помочь людям? Ардабьев наклоняется к машине, и тут железные руки хватают его за голову, кто-то подпихивает снаружи.
Он втащен внутрь, «Волга» спокойно отъезжает и скрывается.
…Его вводят в комнату, голую и лишенную примет. Окно забрано металлическими прутьями. Стол, два стула, обтянутая клеенкой медицинская кушетка. В комнате радушный Феликс да провожатый застыл у двери.
– Извините, Владимир Игнатьевич, за такой способ знакомства. Садитесь, пожалуйста. – Несколько секунд приглядывается к собеседнику. – Хотим взять вас на работу. Зарплата… ну, чтоб не торговаться, в двадцать раз больше вашей нынешней. А то холода уже, а вы бегаете в летнем плащике.
Ардабьев догадывается, уже почти знает, чего от него хотят.
– Какая работа? – тяжело спрашивает он.
– Лаборатория с прекрасным импортным оборудованием. Трое помощников. Заведуйте, командуйте. Сырье – верхушки конопли.
Конец мирной жизни, конец счастью. Над Ардабьевым раскалывается и рушится его небо.
– Ну почему я?! – вырывается у него со стоном.
– Отвечу. Вы дипломированный химик. И ваше прошлое… прямо обязывает сделать вам подобное предложение. А раз предложение сделано – сами понимаете, выбора нет, будете работать.
Ардабьев поднимается, медленно свирепеет:
– Не буду.
– Владимир Игнатьевич, должен вас уговорить, заставить, как угодно, потому что время не терпит, а в запасе у нас такого же человека нет.
– Слушайте, вы, я через ад прошел, чтоб с этим кончить! Я все это ненавижу!
– Знаю, бросили. Мы это оценили. Знаю, что, когда сели, ни на кого показаний не дали. Такие качества нам очень подходят. И к тому же не трус – отлично будете работать. Ну, по рукам?
– Нет.
– Вы начинаете меня раздражать. Лаборатория готова, сырья навалом, покупатели ждут!
Он быстро выходит и через минуту возвращается с готовым решением:
– Домой сообщим, что вы в командировке. А вас снова посадим на иглу. Четыре-пять сеансов – и вы наш.
– Только не это! – пятится Ардабьев к стене.
Из-за спины Феликса выступают «псы», один из них держит шприц.
Ардабьев, сопровождаемый Валентиновым, поднимается по лестнице своего дома. Отчаявшийся, глубоко несчастный человек.
Жена не должна знать, что случилось в действительности. Еще ринется его спасать. А им ничего не стоит с ней расправиться.
Но и скрыть, что он под кайфом, невозможно. Нужен разрыв. Он ничего больше не способен ей дать, кроме страданий. Потому Ардабьев и ведет с собой Валентинова, чтобы сыграть для жены маленький, но сокрушительный спектакль.
На площадке он медлит, прихватив зубами нижнюю губу.
– Может, не надо? – бормочет его спутник.
Ардабьев отпирает дверь и входит в квартиру, оставив его за дверью.
Появляется Вероника:
– Володя!
Ардабьев улыбается во весь рот, распахивает объятия. Но прикоснуться к ней не успевает: она конечно же заметила неладное.
– Что с глазами?.. Володя!!
– А-а, не разводи! – беспечно говорит Ардабьев. – Мне хорошо, мне прекрасно!
– Боже мой… все снова…
– Если такая цаца, пойду жить к Димке. Помнишь Димку? – и он впускает Валентинова. – Я буду у него заместо собачки… – жалко посмеивается тот. – Ем меньше и выводить не надо, еще сам…
Потрясенная Вероника отступает в комнату.
Ардабьев, держа за плечи Валентинова, направляется следом. В комнате начинает собирать вещи.
Валентинов для него щит против жены. При постороннем, да еще неприятном человеке та не станет произносить никаких слов и не поколеблет его решимости. Совсем бы хорошо, если б удалось взрыв ее эмоций перевести в гнев. В паре с Валентиновым опять же больше на это шансов.
Вероника молча следит за мужем. Заново полюбив, опять терять все ей горше, чем в первый раз. Скорей бы ушел, чтобы не сдерживаться, расплакаться в голос!
Ардабьев продолжает изображать развязность, бессмысленно хватает то, другое. Нет у него сил по-настоящему укладываться. Чувствует, что может не выдержать роли. Вот сейчас хлопнется жене в ноги – и расскажет правду.
Скомкав наспех рубашки, он выбегает из квартиры.
– Ты уж нас извини, – говорит Веронике на прощание Валентинов.
На лестнице Ардабьев стоит, упершись в стену лбом. Валентинов подбирает со ступеньки рубашки.
– Пошли, Володя… У меня есть для отпада.
– Не хочу! – взрывается Ардабьев.
– Захочешь, Володя. Все сгорели карусели…
…На берегу подмосковной реки накрыто брезентом тело, видны только ступни в размокших мужских ботинках.
Лейтенант милиции дописывает что-то в блокноте, опрашивая небольшую группу людей, в основном мужчин.
Привезшая его машина с мигалкой стоит неподалеку.
Люди начинают понемногу расходиться, когда подъезжает «скорая помощь».
Врач только приподнимает край брезента со стороны головы и сразу опускает.
– Уже месяца два… – говорит лейтенанту. – Я вам труповозку пришлю, – и быстро направляется к «скорой», которая уже разворачивается.