Иначе его опус назвать было нельзя.
В то утро мой телефон, обычно звонивший непрестанно, молчал. Словно его отключили. Где-то через час позвонили два самых близких друга, чтобы выразить свое возмущение статьей. Из официальных лиц никто меня не беспокоил. Смелости набрался лишь генерал Рунов.
— Ну и щелкопер этот Мелковский! — с трудом совладав с одышкой, сказал начальник УВД области. — Представляешь, сидел у меня полтора часа, но даже не удосужился вставить словечко из нашей беседы.
— Интересно, почему?
— Да потому что это шло бы вразрез тому, что он накропал! Словом, Захар Петрович, мое мнение таково: статья необъективная. Хуже того, все перевернуто с ног на голову.
Не успели мы закончить, как зашел Чикуров. По его виду сразу было понятно — в курсе.
— Расстаемся, Захар Петрович? — неожиданно произнес Игорь Андреевич. — Начальство срочно отзывает.
— Когда вернетесь? Ведь только по-настоящему зацепились…
— Из-за этого и шарахнули по нам, — горько усмехнулся Чикуров. — Но это лишь артподготовка. Настоящая атака впереди.
— Вы думаете?
— Игра, по-моему, очень серьезная. — Он помолчал и добавил: — Слишком серьезная. Мелковский, в сущности, пешка, но за ним мощные силы… Так что когда увидимся, сказать трудно.
У него был через два часа самолет, и мы попрощались. Тепло, как товарищи по несчастью…
…Однако встретились мы довольно скоро. Через три дня меня вызвали в Москву на коллегию Прокуратуры РСФСР.
Я пришел в здание на Кузнецком мосту в ясный осенний день. Нас с Чикуровым изрядно помариновали, прежде чем пригласить на ковер. Коллегию проводил заместитель прокурора республики Шаламов. Мы с Игорем Андреевичем сели рядышком. Большинство присутствующих я хорошо знал. На нас они старались не смотреть. Лишь один член коллегии, старейший работник прокуратуры Шеремет, приветливо кивнул мне своей крупной седой головой.
— Итак, товарищи, перейдем к следующему вопросу, — бесстрастным голосом провозгласил Шаламов. — Думаю, нет надобности знакомить вас с содержанием статьи Рэма Мелковского «Произвол». — Он оглядел зал.
С места раздалось: «Нет, всё ясно», «Читали»… Подождав, пока смолкнут реплики, председательствующий сказал:
— Ну, тогда перейдем к существу. Предоставим слово помощнику прокурора республики Юрию Дмитриевичу Зубкову. Работник он опытный, дело изучил досконально. Прошу, Юрий Дмитриевич, доложите.
Зубкова я почти не знал. В центральном аппарате прокуратуры республики он был человек новый. Сравнительно молодой — лет сорок. В петлицах — три звезды старшего советника юстиции.
— Да, дело я проштудировал самым тщательным образом, — поднялся со своего места Зубков. — Что можно сказать? Газета права. К сожалению. Почему я говорю «к сожалению»? Потому что факты, изложенные в статье, должны были вскрыть и пресечь мы, а не пресса… Взять арест Киреева. Здесь прокурор области, мягко говоря, поторопился. А поведение Чикурова? Для чего его посылали в Южноморск?
— Посылали разобраться, а он… — бросил недовольную реплику Шаламов.
— На девиц молодых потянуло, — подсказал один из членов коллегии. — Красовался на пляже среди бела дня голый да еще с вином…
— В бутылке был яблочный сок! — не сдержавшись, крикнул Игорь Андреевич.
— На фотографии — «Цинандали». — Председательствующий продемонстрировал всем уже известные фотографии.
Я их видел впервые и удивился, как это Чикуров позволил снимать себя в таком виде. Он же, вскочив с места, взорвался:
— Это провокация! Чистейшей воды!
Я испугался за него — не наломал бы в запальчивости дров — и незаметно дернул за пиджак. Чикуров опустился на стул, покрывшись красными пятнами.
— Допустим, — строго продолжал Шаламов. — Тогда объясните членам коллегии, этично ли рисовать незнакомую девушку в таком виде? — Он поднял над собой переснятый рисунок следователя. — Причем чужую невесту.
— Ну, во-первых, Рембрандт… — начал было Чикуров, но председательствующий перебил его:
— Во-первых, Игорь Андреевич, вы не Рембрандт, — под шумок присутствующих усмехнулся он, — а следователь. Со всеми вытекающими отсюда нормами поведения. А во-вторых, у вас есть жена и маленький ребенок…
— Но ведь я все изложил в объяснительной записке, — с отчаянием проговорил Чикуров. — По-моему, куда важнее выяснить другое: для чего Снежкову нужно было стряпать эти фотографии? Неужели не ясно, что делалось это с определенными намерениями?
Мне казалось, что заявление следователя прозвучало гласом вопиющего в пустыне.
— Снежков — жених этой девушки. Жених! В его письме убедительно объяснены мотивы действий, — отпарировал Шаламов и обратился к Зубкову: — Юрий Дмитриевич, скажите, в ходе предварительного следствия собрано достаточно доказательств, чтобы считать вину Киреева установленной?
— Доказательства строились исключительно на показаниях свидетелей, — пояснил помощник прокурора республики. — Но потом все они отказались от своих показаний. Других убедительных фактов нет.
— Но ведь следствие еще не закончено! — выкрикнул Игорь Андреевич.
Шаламов постучал карандашом по столешнице, бросив на него недовольный взгляд.
— У вас было достаточно времени разобраться. А держать под стражей человека, чья вина не доказана!.. Я считаю, с такой практикой надо решительно кончать. Длительное содержание под арестом тысяч и тысяч подследственных стало уже притчей во языцах! Сколько об этом говорилось с трибуны Съезда народных депутатов! >Вы что, хотите опять попасть на страницы газет? Или чтобы нас потянули в Комитет партийного контроля?
Чикуров хотел что-то возразить, но, вздохнув, лишь махнул рукой.
— У меня вопрос к Измайлову, — неожиданно сказал сидящий по правую руку от Шаламова другой заместитель прокурора республики Кандауров. — Захар Петрович, вы действительно пытались давить на корреспондента?
Настала моя очередь отдуваться.
— На него надавишь! — ответил я.
— Но Мелковский уверяет, что давили, — продолжал Кандауров, — навязывали свою точку зрения, учили, о чем и как писать.
— Не навязывал и не учил, — ответил я спокойно. — Просто сказал, что если уж писать о деле Киреева, то в связи с темой лжесвидетельства… Вы все отлично знаете, — апеллировал я к присутствующим, — это сейчас повальное бедствие. Одних свидетелей подкупают, другим угрожают. Вот они и врут почем зря, и это сходит им с рук безнаказанно. А дела разваливаются, преступники уходят от наказания. Ведь такая именно картина и в нашем деле. Вначале признавались, а потом вдруг стали менять показания на сто восемьдесят градусов…
— Нехороший признак, Захар Петрович, — вздохнул Богомолов, один из старейших членов коллегии. — Кое о чем говорит, — многозначительно посмотрел на меня и неожиданно спросил: — О Шейнине Льве Романовиче, конечно, слышали?
— Разумеется, — ответил я, не зная, куда он клонит. — Прямо скажу, зачитывался его рассказами…
— А я, батенька, с ним работал, — продолжал ветеран прокуратуры. — Лев Романович, как известно, был начальником следственного отдела Прокуратуры Союза, но и его арестовали в пятьдесят втором, если мне не изменяет память. Обвинение стандартное: шпион американской, английской и бог знает еще каких разведок… Поначалу он, естественно, отверг нелепое обвинение. А после допросов в застенках КГБ признался. Более того, стали спрашивать о сослуживцах: мол, Иванов тоже шпион? Да, подтвердил Шейнин. А Петров? Тоже. А Сидоров? И он шпион… Так-то, Захар Петрович…
— Разве можно сравнивать? — пожал я плечами. — Нынче совсем другое время.
— Можно и нужно, — назидательно произнес Шаламов.
— Чтобы те беззакония не повторились. Вы, между прочим, не хуже моего знаете, как у нас еще кое-где добываются нужные признания. — Он снова обратился к Зубкову: — Ваше мнение, Юрий Дмитриевич?
Тот деловито отыскал среди бумаг перед собой какой-то документ и протянул председательствующему.
— Я подготовил постановление о прекращении дела в отношении Киреева и освобождении его из-под стражи.
Я не поверил своим ушам. Глянул на Чикурова. Тот опустил глаза, на его скулах играли желваки.
— Ну что ж, — взял постановление Шаламов, — готов прямо сейчас подтвердить. А в отношении работника южноморского ОБХСС? Старшего оперуполномоченного?
— Ларионова? — подсказал помощник прокурора республики. Шаламов кивнул. — У него один эпизод, с дубленкой. Ларионов действительно взял ее себе, и это доказано.
— Значит, можно направлять дело в суд? — спросил председательствующий.
— Да, — ответил Зубков. — Я подготовил соответствующее указание.
Я снова посмотрел на Чикурова. Он лишь чуть качнул головой, с трудом подавив вздох.
— Итак, с этим делом ясно, — заключил Шаламов.
— Не совсем, — раздался негромкий голос Шеремета, который потонул в гуле, поднявшемся в зале.
— Чего мусолить! — заявил кто-то.
Его поддержали другие члены коллегии. Председательствующий подождал, пока утихнет шум, и сказал:
— Есть предложение: с учетом тяжести совершенного, за грубое нарушение социалистической законности, а также принимая во внимание мнение местных инстанций, просить Генерального прокурора СССР освободить Измайлова Захара Петровича от занимаемой должности и отчислить из органов прокуратуры.
Это прозвучало для меня громом среди ясного неба. Мне показалось, что для многих присутствующих — тоже. Игорь Андреевич незаметно крепко сжал мне руку. Я понял: это был жест поддержки.
— В отношении товарища Чикурова, — после короткой паузы ровным голосом продолжал Шаламов. — Его тоже следовало бы уволить. Но, учитывая безупречную прежнюю службу и мнение коллектива следственной части, где он проработал много лет и был членом партбюро, можно ограничиться понижением в должности. — Председательствующий несколько смягчил свой тон. — Да и ребеночек у него маленький… Направим на работу в один из районов. Пока партийная организация не рассмотрит его персональное дело. Я имею в виду… — он помахал в воздухе фотографиями. — И последнее — Шмелев. Он, слава богу, ушел на пенсию. Видимо, почувствовал… — Шаламов вздохнул. — Пусть отдыхает… Как, товарищи?
— Чего уж теперь трепать старика, — заметил кто-то.
— Подготовьте приказ, — повернулся Шаламов к Зубкову. — И обстоятельный ответ в редакцию газеты. А перед товарищем Киреевым придется извиниться… Есть другие мнения? — обратился он к членам коллегии.
Зампрокурора республики поддержали. Лишь один Шеремет что-то невнятно пробурчал в знак несогласия. Но Шаламов даже не дал ему говорить.
— Перейдем к другому вопросу, а товарищи Измайлов и Чикуров могут быть свободны.
Я до конца не понимал смысл происходящего. Перед глазами поплыли красные круги. Во мне билось, рвалось наружу возмущение, хотелось защищаться, приводить доводы, протестовать.
Я поднялся. Ноги были ватными.
— Товарищи! — неожиданно для меня самого вырвались слова. — Что вы делаете? Ведь сейчас сыграли на руку преступникам! Вы понимаете это?
И вдруг увидел, что на меня смотрят десятка полтора пар глаз. В основном — осуждающе. Сочувствующих было раз-два и обчелся.
Чикуров легонько потянул меня за рукав. Мы вышли с ним в коридор. И только тут я понял тщетность и глупость своего последнего заявления, ругая себя в душе, что не сдержался.
Меня не услышали. Вернее, не хотели слышать ни в коем случае.
— Пойдемте посидим у меня, — предложил следователь.
— Спасибо, Игорь Андреевич, но не могу рассиживаться. Руки чешутся…-
— После драки кулаками не машут, — вздохнул Чикуров.
— Я считаю, что она еще не окончена.
Игорь Андреевич пожал плечами, видать смирился.
Мы попрощались. Я вышел на улицу. На свежем воздухе боль в затылке вроде поутихла.
«В Прокуратуру Союза! Немедленно! — билось в голове. — Прямо к Генеральному!»…
Однако, поразмыслив, я понял: это надо делать на спокойную голову. Посидеть ночь в гостинице, написать аргументированное заявление, привести убедительные факты. А завтра с утра и заявиться в дом на Пушкинской улице.
Приняв решение, я немного успокоился. Но все же подмывало действовать.
«В газету, объясниться Мелковским», — мелькнула идея.
Я зашагал к ближайшему метро и через полчаса был в редакции. Когда я заглянул в комнату, где за пишущей машинкой сидел Рэм Николаевич, он меня сначала не узнал. А скорее — сделал вид…
— Хотелось бы объясниться, — сказал я.
— А-а, — протянул журналист, — Захар Петрович! Проходите, садитесь, — вымученно улыбнулся он.
Я расположился на предложенном стуле, достал газету с его статьей.
— Давайте по пунктам. На каком основании вы пишете, что я требовал от Киреева показаний в отношении южноморского и московского начальства?
— Погодите, — потер лоб Мелковский, — дайте вспомнить…
— Могу зачитать… — развернул я газету.
— Зачем же? — поморщился журналист. — Да, в статье это есть.
— Но в жизни не было! И уж тем более эту чушь вы не могли услышать от меня.
— Сведения получены от Киреева, — закинул ногу на ногу Мелковский. — Вернее, из его письма.
— Выходит, ему верите…
— Верю, — поспешно сказал Рэм Николаевич.
— А мне, прокурору области?..
— Давайте будем более точны, — поднял вверх палец журналист. — Бывшему прокурору… Ведь коллегия только что освободила вас.
«Ну и пройдоха! — удивился я. — Уже успел узнать каким-то образом!»
— Еще раз о точности, — спокойно отпарировал я. — Областного прокурора можно освободить только приказом Генерального прокурора Союза. Такого приказа еще нет…
— Будет… — усмехнулся Мелковский. — Ну а сейчас, простите, не могу уделить вам больше ни минуты. — Он показал на пишущую машинку с вложенным в каретку листом. — Срочно ждут материал в номер. — Видя, что я продолжаю сидеть, Рэм Николаевич посоветовал: — А если есть претензии к автору, вы, юрист, знаете, как поступить. В суд. Да-да, на газету и на меня!
Ничего не оставалось делать, как только встать и уйти.
Покинув редакцию, я почему-то непременно захотел присесть — буквально не держали ноги. Я добрел до ближайшего скверика, опустился на скамейку. Рядом сидела пожилая женщина и кормила голубей, кроша им булку. Голодные птицы жадно клевали хлеб, вырывая куски друг у друга и шелестя крыльями.
Вдруг мне сдавило грудь, резкая боль пронзила левую сторону грудной клетки и отдалась в руку. Я невольно схватился за сердце.
— Гражданин… Товарищ… Что с вами? — испуганно уставилась на меня женщина.
— Ничего, — еле слышно ответил я. — Пройдет…
— На вас лица нет!
Я попытался подняться, но не смог: дрожали колени.
— Батюшки! — запричитала женщина. — «Скорую» нужно!..
Я шевелил губами, но слова не шли изо рта.
Женщина бросилась к телефону-автомату.
Мне показалось, что прошла вечность, пока прибыла машина «скорой помощи». Сверкая мигалкой, она въехала прямо в сквер.
Последнее, что я отчетливо запомнил, — это холод в области груди: мне расстегнули пальто, пиджак и рубашку. Потом было прикосновение стетофонендоскопа и безжалостное слово:
— Инфаркт.
Меня увезли в реанимацию.
Буквально на следующий день, когда врачи самым натуральным образом вытаскивали меня с того света, в Южноморске кое-кто праздновал победу.
К салону мужской красоты «Аполлон» подкатила новенькая «Волга», еще пахнущая не обкатанными шинами. За рулем сидел Донат Максимович Киреев, облаченный в свой самый лучший костюм, — бежевая тройка, сработанная в далекой Голландии. Начальник ОБХСС города осунулся, загар, так молодивший его, заметно потускнел за время пребывания в следственном изоляторе, щеки покрылись щетиной.
— Подождите меня в машине, — сказал он жене и дочке, сидевшим сзади.
— Ни в коем случае! — запротестовала Зося, державшая на руках любимого хина. — Ты без нас теперь — ни шагу…
— Да-да, папочка, — подтвердила Настя, — одного не отпустим.
— Ах вы, мои дорогие защитнички, — растаял от нежности Донат Максимович.
Вся семья вышла из «Волги».