— Ограбили…
— Бывает. И давно?
— В восемьдесят четвертом году, шестнадцатого сентября.
— Времени прошло порядком, — покачал головой Ларионов. — А чем я могу помочь?
— Признанием. Чистосердечным. Есть подозрение, что у Гринберг были именно вы.
— Я?! — аж привскочил заключенный. И снова сел. — Нет, кроме шуток?
— Ехал бы я за тысячу верст, чтобы шутки шутить…
— Да-да, Анатолий Филиппович, — с сожалением оглядел генерала Ларионов. — Сыщик из вас аховый. Хоть подскажите, что я спер у нее? Сделайте одолжение.
— Взяли у Гринберг немало — тысяч на триста, — не обращая внимания на ернический тон, сказал Рунов. — Алмазные подвески, например. Работа старинная, позапрошлого века… Колье с бриллиантами. Перстенек с черным алмазом. Причем не простой, а с секретом… Хрустальный графин, оправленный золотом. Короче, предметов пятнадцать.
— Эх, посмотреть бы на всю эту красоту! — продолжал издеваться заключенный.
— Может, Станислав Архипович, напряжете память? — в тон ему спросил Рунов.
— И напрягать нечего. Не стоило вам тысячи верст киселя хлебать, чтобы вытянуть пустышку.
— Насчет пустышки мы еще посмотрим, — заметил генерал.
— Да не был я у вашей Гринберг! — стукнул себя кулаком в грудь Ларионов. — Я вообще в тот день не был в Южноморске.
— Откуда такая категоричность?
— В Звенигороде под Москвой я был. Гулял по лесам. Понимаете, когда моя дочь была еще маленькая и не ходила в школу, мы каждый год всей семьей в сентябре ездили в Звенигород. Брат там у меня живет. А он на это время ехал к нам, в Южноморск. Тоже с семьей. Любили они бархатный сезон…
— Брат родной?
— Ну да. Так сказать, я ему предоставлял квартиру, а он мне. И в восемьдесят четвертом году мы в Звенигороде были в последний раз в сентябре. На следующий год дочь пошла в школу.
— Что ж, проверим, — поднялся генерал.
— Обязательно проверьте. И не забудьте передать привет моему братану, — не упустил возможности еще раз съехидничать Ларионов…
Когда Рунов с начальником оперчасти вернулись в кабинет, там находился Запорожец.
— Трудный был разговор? — поинтересовался он.
— Нелегкий, — ответил генерал, потирая левую сторону груди.
— Может, дать что-нибудь сердечное? — встревожился Запорожец.
— Валидольчик не помешал бы, — кивнул Рунов.
Из головы не шли обвинения, брошенные ему Ларионовым. Неужто он уверен, что генерал заодно с Киреевым?..
Запорожец вышел.
— Домой теперь? — поинтересовался Краснов.
— Да нет, опять в Москву. Врачи требуют, чтоб лег в госпиталь. Надо легкие проверить.
Запорожец вернулся и принес валидол.
Весна к нам приходит уже в конце февраля. В предгорьях зацветает мимоза, на которую слетаются, как пчелы на мед, бойкие молодцы на личных автомобилях, увозя в другие города ветки с душистыми шариками. Прибавилось и курортников, что нас, таксистов, очень даже радовало.
В ту ночь я подгадал прибыть на вокзал к московскому поезду, который, как всегда, опоздал. Показались первые пассажиры. «Волги» с шашечками одна за другой направлялись в город. Вдруг я заметил в толпе прибывших знакомое лицо.
Так оно и есть — Светлана, внучка Шмелева. Она почти каждое лето отдыхала у деда, несколько раз заходила в прокуратуру.
Вместе со Светланой шел высокий мужчина, нагруженный чемоданами. Оба озирались по сторонам, кого-то высматривая.
— Света! — крикнул я.
— Здравствуйте, Захар Петрович! — обрадовалась девушка. — Подвезете?
— Конечно, — открыл я дверцу заднего сиденья.
— Познакомьтесь, мой муж, — представила она спутника.
— Аскольд, — протянул руку мужчина.
— Очень приятно, — ответил я. — А меня Света уже назвала.
Мы с Аскольдом определили чемоданы в багажник и сели в машину.
— Ничего не понимаю, почему нет дедушки? — сказала Светлана, когда машина тронулась с места.
— Может, забыл? — предположил я.
— Что вы! — Он очень обязательный человек…
— Ну, значит, телеграмма не дошла.
— Я лично с ним разговаривала по телефону позавчера утром, сказала девушка. — Он записал номер поезда, вагона… Обещал обязательно встретить… А вы с ним давно виделись?
— Третьего дня. В магазине случайно встретились… Между прочим, Николай Павлович задумал интересное дело. Создать что-то вроде юридического бюро для консультации кооператоров. Меня приглашал…
— Мне он тоже говорил об этом, — отозвалась Светлана. — Уже подал бумаги в исполком, чтобы получить разрешение.
Я был рад, что она не задавала дурацких вопросов, почему я на такси.
— А что вы надумали к нам в такое время? Ни искупаться, ни позагорать…
— Понимаете, Захар Петрович, — ответила Светлана, — через две недели отбываем за границу. Аскольд получил назначение. Ну как я могла уехать, не повидавшись с дедом?
— Правильно, — одобрил я. — Ты у него — свет в окошке.
Дом Шмелева находился недалеко от вокзала. Добрались минут за десять.
Я тоже взял один из чемоданов и двинулся к подъезду.
— Что вы, Захар Петрович, неужели мы сами не донесем? — запротестовал Аскольд.
— Ладно уж, — сказал я. — Заодно повидаюсь с бывшим сослуживцем.
Мы поднялись на четвертый этаж. Светлана нажала кнопку звонка. За дверью раздалась громкая трель. Мы подождали минуту-другую. Шмелев не открывал.
— Спит, что ли, без задних ног? — сказала внучка и опять позвонила.
Изнутри ни звука.
— Ничего не понимаю, — недоуменно оглядела нас Светлана. — А где Дик?
— Какой Дик? — не понял Аскольд.
— Собака, овчарка, — пояснила жена. — Он всегда лает, когда звонят… Может, соседи что знают?
Аскольд стал колотить в дверь кулаком, и та вдруг неожиданно открылась.
В комнате было темно. Первой в коридор вошла Светлана. Мы — за ней.
— Деда! — крикнула девушка. Никто не отозвался.
Светлана двинулась дальше, отворила дверь в комнату, включила электричество. И вдруг раздался ее истошный крик.
Мы с Аскольдом бросились к Светлане.
Посреди гостиной висел в петле хозяин квартиры.
Светлане стало плохо. Муж едва успел подхватить обмякшее тело. Мы отнесли Светлану в спальню, уложили на кровать. Я выскочил на кухню за водой и в коридоре столкнулся с незнакомой пожилой женщиной. Выяснилось — это была соседка. Она прибежала на крик.
— Что случилось? — спросила она. — И кто вы?
— Пожалуйста, займитесь внучкой Николая Павловича, — попросил я соседку и провопил в спальню.
— А где сам Палыч? — спросила она.
— Потом… — сказал я.
— Может, до сих пор Дика ищет? — . высказала предположение соседка. — Вчера пропал и с тех пор как в воду канул.
Я не стал ввязываться в разговор. Соседка осталась со Светланой, уже приходившей в себя, а мы с Аскольдом вернулись в гостиную. При виде покойного деда жены Аскольд пошатнулся, ухватился за спинку кресла.
— Вам лучше присесть, — предложил я. — И прошу ни к чему не прикасаться.
Аскольд просто рухнул в кресло, покрылся мелкими капельками пота и старался не смотреть на покойника.
Николай Павлович был в домашних штанах, потертой вельветовой куртке, надетой на голое тело. Рядом валялся опрокинутый стул. Тапочки без задников лежали друг на дружке, свалившись, видимо, с вытянутых струной ног.
Конец веревки был привязан за крючок, на котором раньше висела дешевенькая трех рожковая люстра.
Подойдя к письменному столу, на котором стоял телефон, я заметил в каретке пищущей машинки вложенный листок бумаги. На нем было отпечатано: «Никто не виноват устал», одним предложением, без знаков препинания.
Я снял трубку, предварительно накрыв ее носовым платком, и набрал «02».
Рунов не любил, чтобы его встречал кто-либо из домашних. Достаточно было помощника, подполковника Хрусталева, и шофера. Когда поезд подошел к Южноморску, оба встречающих прорвались в вагон первыми. Честно говоря, после почти месячного отсутствия Анатолий Филиппович был рад видеть людей, что по долгу службы находились к нему ближе всего. Поздоровались сердечнее, чем это полагалось по официальному этикету.
— Как съездил ось, товарищ генерал? — спросил Хрусталев, когда они шли по перрону.
— Больница она везде больница, — вздохнул Рунов. В шинели, хоть и нараспашку, было жарко. Там, в Москве, зима только начинала сдавать свои позиции, а тут почти уже властвовало лето. Асфальт был мокрый, недавно шел дождь, и, видимо еще зарядит не раз за день.
— Врачи постарались, — улыбнулся помощник. — Выглядите на все сто!
— Тьфу, тьфу, чтоб не сглазить, — отозвался генерал.
Сразу у выхода стояла его надраенная до блеска служебная «Волга» с антенной на крыше.
— Куда? — спросил шофер, когда все устроились в машине.
— В следующее воскресенье я, может быть, и буду работать, — усмехнулся Рунов, — а сегодня — домой.
— Ваши на даче, — подсказал Хрусталев.
— Еще лучше, — обрадовался генерал. — Соскучился по лопате и граблям. — Он был завзятый садовод.
Машина тронулась. Генерал рассеянно смотрел по сторонам. На душе было спокойно и радостно. Оттого, что вернулся домой, от тепла, которое каждый раз приятно удивляло после северных холодов, от предвкушения встречи с родными. Не тароватый на подарки, он нынче вез их целый чемодан.
— Ну, что в управлении, в городе? — спросил Рунов. — Надеюсь, никаких особых чрезвычайных происшествий?
— Порядок, Анатолий Филиппович, — отозвался помощник.
— Бережешь покой начальника? — покосился на него генерал.
— Все в норме, — спокойно подтвердил Хрусталев. При выезде из города, почти у самого кладбища, они нагнали похоронную процессию. Народу за грузовиком с открытыми бортами, в кузове которого стоял утопающий в цветах гроб, шло немного. Шофер пошел было на обгон, но Рунов сказал:
— Неудобно обгонять. Сейчас свернут… «Волга» поплелась сзади толпы.
— Шмелева небось хоронят, — вздохнул водитель.
— Какого Шмелева? — вскинулся генерал.
— Николая Павловича, бывшего следователя облпрокуратуры, — пояснил Хрусталев.
— Да вы что? — не поверил Рунов. — Шмелев?!
Совсем ведь еще крепкий был… Каждый день видел его в парке с овчаркой. Бегал трусцой.
— Здоровье тут ни при чем — повесился, — грустно проговорил подполковник.
— Как?!
— У себя дома, на люстре…
— И вы… — Анатолий Филиппович изменился в лице. — И вы говорите «в норме»?!
От волнения у него перехватило горло. — Рунов с трудом справился с приступом астмы.
— Стой! — приказал он.
«Волга» подалась к обочине, стала. Рунов вышел из машины, Хрусталев за ним.
— Подробности знаете? — спросил генерал, глядя исподлобья на помощника.
— Не все… Обнаружили его внучка с мужем и Захар Петрович Измайлов, бывший прокурор…
— Постой, постой, — насторожился генерал. — При чем тут Измайлов? Как они оказались вместе?
— Случайно. Внучка с мужем приехали на поезде, а Захар Петрович как раз поджидал клиентов… Подвез их, ну и… Зашли в квартиру — висит. Записку оставил. Мол, устал от жизни, никого не нужно винить…
— Та-ак, — прикрыл глаза рукой генерал..
— Но, понимаете, там не все ясно… Прибывшая следственно-оперативная группа обнаружила, что в квартире что-то искали. Сам Шмелев или кто другой?
— Записку исследовали?
— Отпечатана на машинке.
— А что судмедэксперт?
— Установил, что самоубийство. Но внучка уперлась: не может, говорит, такого быть, дед никогда бы не наложил на себя руки… Короче, сразу хоронить не стали. Муж внучки дипломат. Родственники у него — шишка на шишке. Поставили в Москве всех на ноги. Позавчера прилетел главный судмедэксперт Минздрава и следователь по особо важным делам республиканской прокуратуры… Между прочим — женщина.
— Фамилия?
— Простите, не знаю…
— Э-эх, — осуждающе покачал головой Рунов. — Это даже не ЧП, а… — Он не смог подыскать нужного слова и только махнул рукой: — Ждите меня у ворот кладбища.
— Так точно, товарищ генерал! — вытянулся подполковник.
— Кто из наших медиков давал заключение о смерти Шмелева? — чуть задержавшись, поинтересовался. генерал.
— Хинчук. Слышали о таком?
— Знаю, — кивнул Рунов. — Вроде опытный…
— Кандидат наук, — подтвердил Хрусталев. Генерал как был, без головного убора, поспешил за скорбной процессией, которая уже сворачивала к широко открытым воротам, за которыми нашли успокоение многие поколения южноморцев. Среди провожающих в последний путь Шмелева было много знакомых, с которыми Рунов обменивался молчаливыми поклонами.
Здесь я увидел Анатолия Филипповича, так как был в числе прощающихся с бывшим следователем. Заметив меня, Рунов приблизился, пожал руку.
— Только что с поезда, — пояснил он. — Узнал, что хоронят Шмелева, решил отдать последний долг… — Генерал огляделся. — Что-то не вижу никого из облпрокуратуры.
— Пока мы вкалываем, о нас еще вспоминают иногда, а как ушел на пенсию, — словно в тираж списали…
— Это точно, — со вздохом проговорил Анатолий Филиппович и дал мне знак поотстать. — Хрусталев сообщил, что здесь что-то нечисто. Так?
— Говорят, судмедэксперт из Москвы обнаружил при вскрытии тела следы прижизненной борьбы, — поделился я сведениями, которыми снабдил меня по старой дружбе один из бывших сослуживцев.
— Выходит, Николай Павлович не сам, а его?..
— Думаю, Дагуровой придется сильно поломать голову, — сказал я.
— Это та следователь из Москвы? — уточнил генерал. Я кивнул. — Знаешь ее?
— Лично незнаком. Чикуров рассказывал. Маленькая, говорит, да удаленькая… Ну а у тебя как? — спросил я нетерпеливо.
Собственно говоря, к поездке Анатолия Филипповича в колонию к Ларионову я имел непосредственное отношение, подбив Рунова заняться делом об ограблении Гринберг.
— Не знаю, что и сказать…
Он коротко поведал мне о встрече с бывшим оперуполномоченным ОБХСС, а ныне заключенным. Больше всего настораживало генерала, что Ларионов причислял его к «своим»…
— Алиби Ларионова проверили? — спросил я.
— Проверили, — протянул грустно Рунов. — Действительно, в том году Ларионов с семьей проторчал весь сентябрь в Звенигороде. — Он вздохнул. — А что, Захар, может, мне пора на пенсию? Дисквалифицировался…
— Для Ларионова слетать из Москвы в Южноморск и обратно было бы проще пареной репы, — не обращая внимания на последние слова Анатолия Филипповича, сказал я. — За день мог бы управиться.
Разговор пришлось прервать — процессия подошла к месту захоронения. Гроб был снят с машины и установлен на специальный постамент, чтобы родные и близкие простились с покойным. Многие женщины прикладывали к глазам платочки, кое-кто плакал открыто. И словно бы небо тоже присоединилось к ним — стало накрапывать. Над толпой раскрылись зонтики.
Рунов начал тихо расспрашивать, кто был у самого гроба. Когда я дошел до сына усопшего, Павла, Анатолий Филиппович немного удивился.
— Ты ж говорил, что у Шмелева был с сыном разлад?
— Как видишь, смерть примирила… Прилетел буквально на следующий день.
— Не умею говорить слова сочувствия, но надо. Генерал протиснулся к родственникам.
— Здравствуйте, Захар Петрович, — раздалось возле меня.
Я обернулся. Савельева, лучший наш мастер по цирюльным делам.
— Здравствуйте, Капитолина Алексеевна — ответил я вежливо.
В длинном черном платье, черном кружевном платочке, она, право же, смотрелась синьорой. Красива, тут уж ни прибавишь, ни убавишь. Но красота ее была какая-то холодная.
Савельева оглядела мою униформу — кожаную куртку и кепку с эмблемой таксиста — и заметила:
— Давненько не заглядывали в мой салон.
— Может быть, загляну на днях, — ответил я.
— На днях, увы, не получится, — улыбнулась Капитолина Алексеевна. — Отбываю в заграничный круиз.
Мы отошли друг от друга. Тут оркестр заиграл шопеновский похоронный марш. Невольно сдавило горло.
Ко мне снова подошел Рунов. Он явно был чем-то взволнован.
— Как-нибудь приблизься к Светлане, — шепнул мне на ухо генерал.
— Зачем? — не понял я, так как давно уже выразил ей свое сочувствие, а зря на глаза лезть не хотелось.