Ну и рыцарь, сказал Аймерик, содрогаясь от отвращения. Нечего сказать, нашел способ всех побеждать! Может, у Монфора тоже в седельной сумке такая голова зашита, как вы думаете?
Я возразил, что Монфор — все-таки католик, хоть и жестокий злодей, и на колдовство бы никогда не пошел. Да и есть у него жена, Аликс, дочка коннетабля французского, и прижил он с женой не много не мало — семерых детей; куда ему еще с мертвыми женщинами совокупляться! Он Деве Марии молится.
Ничего себе, а мы, что ли, не молимся, возмутился Аймерик. И отцы наши, которые посвятее франкских попов будут, тоже каждый вечер просят Божьей защиты… Да вот почему-то Святая Дева помогает последнее время только Монфору. Ясно дело — потому что мир сей обитель злого бога, вот он своим, злодеям то есть, и помогает.
Молись, не молись, толку не будет, сказал циничный Кальвет. Этот трубадур, похоже, вообще не верил в Господа! Душа, сказал он нам, это и есть всего-навсего кровь; вытечет вся кровь из человека — и душа вместе с ней вытечет и умрет. Больше ничего.
Тут уж возмутилась и католическая, и катарская часть аудитории: в кои-то веки мы с Аймериком и со старым Ростаном объединились, убеждая Кальвета, что после смерти тела душа не умирает. Доводы, правда, у нас были разные. Аймерик утверждал, что душа вселяется в какое-ни-то другое тело, а мы с мастером Ростаном, оказавшимся католиком — что душа идет на Божий суд и больше уже не возвращается на землю. Такие споры вспыхивали у нас часто, иногда доводя даже до того, что мы отвлекались от длинных окон, забывая смотреть на дорогу, и рожок, в который должен затрубить страж при виде опасности, никчемный, валялся на полу… Ничего себе компанийка, представь себе такую у нас в Шампани — один еретик, двое католиков и вовсе неверующий!
Спор о возрождении мы с Аймериком продолжали по дороге домой.
И зачем это, говорил я возмущенно, вы даже святым апостолам не верите? Сказано же — «всем нам должно явиться пред судилище Христово, когда земной наш дом разрушится, и получить соответственно тому, что он делал, живя в теле — доброе или худое».
Все надо понимать духовно, злился Аймерик. Нельзя же так прямо толковать откровения божественные! Сам посуди: если, например, малый ребенок умрет — за что ж его судить, если он еще ничего не сделал? Надобно, чтобы он родился опять — у тех же родителей, или у других.
А ты бы хотел второй раз родиться, спросил я задумчиво. Слышал я, что еретики считают это дурным — бесконечные перерождения, которые для грешных людей являются наказанием; слышал я даже, что «епископ» Гауселин называл мир земной не иначе, как «плотским адом». Говорил, что хуже рождения с людьми случиться уже ничего не может, потому что если и есть на свете ад — то он тут, на земле.
Аймерик не торопился с ответом. Он поразмыслил, глядя на солнце — умел он так смотреть на солнце, не закрывая глаз, как могут орлы.
— Может, и хотел бы.
Тогда-то, милая моя, я и познакомился… с этим человеком.
* * *
Бодуэн Тулузский — так его теперь звали, или еще —
* * *
В глазах у меня все плыло. Лицо — темное, некрасивое, при этом почти Раймоново — наплывало, делаясь как дневная огромная луна. Стой, стой, стой, думал я, терпи. Надо стоять. Надо жить. Не так уж больно, не так уж, не…
— Имя, — спросил издалека отвратительный голос. Я смотрел снизу вверх на человека, который собирался меня убить, и в этом находил силы бороться с болью.
И молчал.
Я хотел сказать ему — «Бодуэн предатель», и еще что-нибудь сделать, плюнуть или проклясть. По шее ползла кровь — по уже наросшей корке крови.
— Имя, — повторил тот.
Я назвал имя.
Белое лицо, дневная луна, слегка приблизилось. Щель внизу луны — темный рот — изогнулся возле самых моих глаз.
— Де