Спасибо, встали уже…
Керр осмотрелся и подошел к пожилой женщине, которая показалась ему наиболее порядочной.
– Комната есть?
Комната оказалась в старом доме, стоявшем соблазнительно близко от центра.
Дом сам по себе даже ночью был необычен и, наверное, красив, если бы еще не пахло мочой и если бы не брошенные где попало машины – интересно, почему мэрия с людей плату не берет за пользование землей?[48] Наверх шел старенький, поскрипывающий лифт, в котором двери открывались и закрывались вручную. Как в некоторых старых домах Праги и Парижа.
– Проходите…
Квартира оказалась неожиданно большой, с высокими потолками. Дверь была старой, явно ручной работы.
– Вам сюда… проходите. Вот тут тапочки…
Керр разулся, прошел куда сказали.
Неплохо. Аккуратно, но чистенько. Кровать, про качество заправки которой не смог бы сказать ничего плохого даже армейский сержант. Часы на стене – с гирями. Какая-то фотография, человек в военной форме и женщина рядом с ним.
– Ой… я сниму.
– Не нужно. Не беспокойтесь.
Керр осмотрел дверь – есть возможность запереть изнутри. Потом обратил внимание на окно. Окно из дерева, высокое. Третий этаж, если что, можно и выпрыгнуть. Он попытался выглянуть наружу, чтобы понять, нет ли возможности подобраться снаружи, но ему не удалось открыть окно. Оно было запечатано ватой.
– Что-то не так?
– Нет… все в порядке. Сколько будет за пять ночей?
Он привычно назвал время пребывания так, как в отеле.
– Ночей… а дней… Восемьдесят тысяч… четыреста тысяч гривен.
Было видно, что старушка смутилась.
– У меня нет вашей валюты. Если я расплачусь евро, вы не будете возражать?
– Ой… это ведь нельзя…
– Тогда я завтра поменяю и расплачусь с вами.
…
– Я оставлю вещи тут.
– Нет-нет, я не сомневаюсь… Просто…
Керр вдруг понял, что старушка голодна. Ему стало неприятно – чувство, которого он не испытывал уже много лет.
– А знаете… У меня шоколад есть. Швейцарский. Давайте чай попьем…
На следующий день Керр оставил вещи в квартире гостеприимной бабушки – ее, как оказалось, звали Марья Ивановна, – и вышел в Киев. Ему надо было купить хоть какую-то аппаратуру, чтобы оправдать свой статус журналиста, поменять деньги, посмотреть, что к чему в городе, и, возможно, прикупить оружие.
Киев при свете дня оказался еще более необычным, чем под вуалью ночи. Удивительный город… Город, где чувствуется история, где славянская обстоятельность и монументализм сочетаются с европейской изысканностью и пышностью. Керр бывал во многих городах и на первой же улице Киева понял, что этот город – неограненный бриллиант Европы, который при достойной огранке может воссиять ярче Вены и Праги… возможно, даже ярче Парижа. Город был интересен именно сочетанием стилей… Глядя на один дом, можно было подумать, что ты в Москве, а уже соседний был как будто перенесен из Праги, а следующий – из Будапешта. Но каким-то образом Киеву удалось сохранять свою целостность стиля именно как города на стыке цивилизаций, восточной и западной. Ему даже вспомнился Киплинг с его «Запад есть Запад, Восток есть Восток»… Совершенно очевидно было русское присутствие, потому что если бы не русское, то это было бы европейское, германское или галльское присутствие, а те строят совершенно иначе… Например, в Киеве он не видел высоких, острых крыш и зданий, словно собранных из нескольких частей, – так строили в Европе из-за приказов магистратов о борьбе с теснотой и максимальной ширине зданий[49]. Но Киев отличался и от русских городов… Центр, возможно, был даже похож на некоторые места Лондона… хотя и тут отличался – не было знаменитых лондонских отдельных входов в каждый дом и каждую квартиру[50]. В Киеве было достаточно архитектурных памятников, чтобы здесь были толпы туристов, он это понял за десять минут. Тем страшнее было видеть признаки того, что в городе – беда.
Первый признак беды – машины. Они стояли везде, некоторые брошенные как попало, некоторые на кирпичах вместо шин, некоторые разгромленные, разграбленные, даже сожженные. Он видел такое в Ираке в самом начале – при Саддаме цены на бензин были на порядок ниже, чем на газировку, и потому иракцы ввозили старые машины и ездили на них. А когда пришли американцы, они начали экономические реформы, и цены на бензин моментально поднялись до уровня среднего по странам Залива, только денег у иракцев не было, и потому машины встали на прикол, а через несколько месяцев началось восстание. Он наблюдал это, еще будучи не журналистом, а солдатом, и запомнил, что много стоящих и брошенных у тротуара машин при почти пустой дороге – это знак беды. На ходу машины тоже были, но немного.
Другие признаки беды тоже были. Грязь и вонь – не работают коммунальные службы. Пеньки, оставшиеся от деревьев, и буржуйки, кое-где торчащие из окон, – понятно. Торговля на улице – продавали вещи из дома.
Знак 14/88[51] на стене и рядом надпись «Путин х…!».
Да… так туристов точно не привлечешь.
Выйдя на более оживленную улицу, он заметил телевизор в витрине и собравшихся около нее людей. Лица собравшихся были злыми.
Он пошел дальше.
Наскальная живопись, много рекламы, на стенах, похоже, телефоны проституток – надпись «отдых» наверняка об этом. Что-то забелено и рядом – ПС. Правый сектор, вернее всего. Это местные тонтон-макуты[52]. Бандиты, которые ходят по улицам в форме и подчеркивают этим свою принадлежность к военизированной группировке под контролем властей. Еще один признак – что-то вроде длинной косы, притом что остальная часть головы выбривается наголо.
Чем ближе к Майдану, тем больше признаков контролируемой ненависти по отношению к России. ПТН ПНХ везде – эти надписи считаются разрешенными. Коврики в цвета российского флага и с лицом российского президента, в одном случае – даже на тротуаре специально выложили плиткой российский флаг, по цветам полностью совпадающий с флагом Словакии[53]. Это было неприятно, даже с учетом того, что он не был русским – ни в какой европейской стране этого не было. Еще бросался в глаза плакат с ползущими колорадскими жуками и надписью: «Не проходи мимо – УБЕЙ!» Таких плакатов было много. Еще один признак тоталитарного государства – обилие наглядной пропаганды.
Ближе к центру начали попадаться полицейские. В черной форме, похожей на американскую, на автомобилях «Тойота Приус», они почему-то стояли на одном месте и осматривались по сторонам. В нормальных странах полиция патрулирует, а не стоит на одном месте…
По очереди.
Для начала Керр хотел поменять валюту, но получилось наоборот. Увидев вывеску, он зашел в магазин – это был магазин бытовой электроники. Там был примитивный набор телевизоров, компьютеров и прочей бытовой электроники, также продавали смартфоны. Все – Китай, нонейм.
На входе объявление: «Шановни покупци, ми говоримо тильки державной мовой. Слава Украине!»
Выбрав продавца, на вид помоложе и посообразительнее, Керр подманил его пальцем и показал десятиевровую купюру.
– Мне надо купить аппаратуру. Для съемки. Поможешь?
– Сейчас, подождите…
Как оказалось, русским продавцы тоже владели…
Парень из магазина уволился на день, и вместе со своим новым проводником Керр отправился на городскую электричку – полупустую, грязную и замызганную. Они вышли на Караваевых Дачах, там, где, как оказалось, был радиорынок.
Радиорынок представлял собой большой и красивый, но неухоженный дизайнерский торговый центр, остекленный панелями из золотистого стекла и окруженный самопальными палатками. Часть были просто сделаны из чего попало, часть – что-то вроде больших гаражей, отделанных профнастилом, с вывесками. Конечно, как и на всех рынках Киева, тут продавали все, но основную специализацию рынок все же сохранил.
– Что надо купить? – спросил продавец из магазина, когда они подошли к рынку.
– Камеру. Желательно go-pro, приличного качества. Бинокль или подзорную трубу. И операторский дрон.
– Ого! Дрон найти трудно, и стоит он дорого.
– У меня есть деньги.
Это было ошибкой.
– Вон там Тимоха должен торговать. Он еще в АТО их поставлял…
Они начали проталкиваться к нужному месту. Проталкиваться не потому, что на рынке было много народа, а потому, что у некоторых палаток и торговых мест собирались люди, в основном в форме, и было невозможно пройти. Вообще, одна из черт этого города, которую Керр подметил, – неуважение к другим людям.
Они подошли к двухэтажному то ли гаражу, то ли торговому месту – второй этаж был то ли жилым, то ли мастерской, с окнами. Весь фасад был завешан понятными только специалистам объявлениями, самое простое было «Радиодетали берем все, дорого», а дальше – не более понятно, чем китайские иероглифы. За прилавком, на который были выложены камеры и оптические прицелы, сидел человек в камуфляже, наголо выбритый. Керр заметил, что там, в глубине лавки, в темноте на стене висит портрет Гитлера.
Похоже, что если есть эта самая коса – те украинские националисты. А если голова выбрита наголо – это фашисты.
Но это же звиздец полный!
– Зиг хайль.
– Зиг хайль.
Керру снова стало не по себе – в который раз за день. Это как в фильме про вампиров… С виду нормальный парень, может, даже гламурный. И вот он открывает… пасть, и там клыки. И он хочет пить вашу кровь. Вот парень, аккуратный, в форме сетевого магазина по продаже электроники, он помогает покупателю купить телевизор. И вот он же час спустя буднично приветствует товарища: «Зиг хайль!»
Как это понимать?
Что за страна находится у них под боком и под боком у всей Европы?
Зиг хайль…
– Надо дрон. Операторский. Есть?
– Ты знаешь, сколько они стоят? На фига тебе?
– Ему. Он платит. У него деньги есть.
– Да? Ну… наверху есть один. Заходите…
Керр уже все для себя решил. И, заходя, он сознательно сблизился с бритым неонацистом, чтобы провести прием рукопашного боя. Вырубил нациста ударом под подбородок, им же и прикрылся, рука нащупала за спиной бритого продавца пистолет. Он выхватил, мгновенно оценил – ПМ. Может, и без патрона в патроннике, но вряд ли. И направил его на другого неонациста, продавца из магазина электроники.
– Заходи. И опусти жалюзи…
Нацизм…
Его страна сражалась с нацизмом. Полк 22 САС, в котором он проходил практику, состоялся как полк специального назначения именно в годы Второй мировой – основатели полка колесили по североафриканским пустыням, уничтожив на аэродромах немцев и итальянцев столько же самолетов, сколько и в воздушных боях. Полк участвовал в высадке союзников в Европе, вел активные боевые действия во Франции вместе с партизанами – маки, а бельгийский спецназ – это тоже 22 САС, просто его пятый батальон, который по окончании войны перешел в подчинение бельгийского правительства. Нацизм был злом, но у Карла Керра были свои мысли относительно нацизма. Он считал, что нацизм вызван… трусостью. Да, именно так – трусостью. Нацисты выдумали теорию про недочеловека именно из-за трусости и неспособности честно конкурировать. Нацисты были трусами и убивали тоже из-за трусости[54].
Жалюзи опустились вниз, отсекая их от рынка. Горел свет – старая, желтая лампочка накаливания.
Керр сильно толкнул потерявшего сознание неонациста на продавца из магазина.
– Забирай своего приятеля и слушай меня, козел. Мне не нравится Адольф Гитлер. И еще больше мне не нравятся те, кто ему поклоняется. Но я родился там, где честная сделка превыше всего. Даже если на той стороне неонацист. Поэтому я действительно хочу купить то, что назвал. И заплатить за это. Но сделка будет проходить на моих условиях, просекаешь?
…
– Не слышу.
– Я понял.
– Отлично. И этот пистолет я тоже намерен купить.
Оружие на рынке продавали почти открыто – правда, в другом месте…
Они подошли к торговцу уже втроем – к ним присоединился и торговец, разбогатевший почти на десятку евро за то, что продал пистолет, камеру, операторский дрон и бинокль российского производства. Торговец принужденно улыбался, потому что пистолет был у Керра – заряженный и готовый к бою.
– Слава Украине, Мотыль.
– Героям слава.
– Что невеселый такой?
– Голова болит.
Керр насторожился – это могло быть условным сигналом, а могло и не быть.
– А с тобой кто?
– Побратимы. Им купить надо.
– Что купить?
– Снайперскую гвинтивку…
Разговор они продолжили уже в кафе, которое было при рынке и кормило как продавцов, так и покупателей, если те того желали. В кафе подавали немудреную и быструю еду – вареники, бутеры с колбасой, китайскую лапшичку и картофельное пюре, чай и кофе. Из супов – упомянутая лапшичка и борщ с подозрительного вкуса мясом. Ну и наливали, разумеется, из-под полы. Заказы принимала и разносила готовое толстая деваха в замызганном фартуке, привычно принимая дежурные приставания.
– Ну, Слава Украине, что ли? – объявил торговец оружием.
– Героям слава.
Ели, внимательно, исподтишка наблюдая друг за другом. Быстрые взгляды были похожи на бросок змеи или игру ножа в опытных руках.
Покончив со своей порцией вареников, продаван вытер рукавом вислые усы и в упор уставился на Керра.
– Якой мовой розмолвляти будем? – поинтересовался он.
– По-английски, если не возражаешь, – ответил Керр.
– Английский я не знаю. Державную мову знаешь?
– Тогда можем по-русски.
– Можем-то можем. Только вот тогда получается, какой ты нам побратим, если мовой не розмолвляешь?
Продаван перевел тяжелый взгляд на бритого:
– Ты кого привел, Кузьм?
– Того, у кого есть деньги, – ответил Керр.
– Я не с тобой разговариваю.
– А я с тобой разговариваю. Пока…
Керру за свою карьеру журналиста приходилось говорить с самыми разными людьми. И сейчас ему не потребовалось щелкать курком пистолета или делать другие подобные глупости – внимание он привлек и без этого.
– Пока – разговариваю, – подтвердил Керр.
Продаван смотрел на неизвестного человека напротив себя и видел того, с кем не стоит связываться.
– А ты кто, друг, – сказал он по-русски, – объявись.
– Я с Закарпатья. Это все, что тебе надо знать.
Продаван задумался. Он и сам был опасным человеком – бывшим снайпером из батальона «Айдар», участвовал в боях за Мариуполь и выжил, а там мало кто выжил. В «Айдаре» были люди всякие, начиная от лошков, начитавшихся Шевченко, и заканчивая матерыми уголовниками. И если ты хотел выжить, ты должен был моментально определять, кто опасен, а кто нет. Сидевший перед ним человек не был уголовником, ухватки не те. И тем не менее он был опасен.
А Закарпатье… да, такое вполне возможно. После того как разрушенный войной Донбасс превратился в преддверие ада на земле, славу украинской Сицилии уверенно перехватило Закарпатье. Закарпатье не остров, но, как и Сицилия, оно имело свою, во многом отличную от Украины историю, свой этнос и свой язык – закарпатскую гвару[55]. Закарпатье отделяли от Украины горы, дорог туда почти не было, железка не работала, а сами закарпатцы не считали себя украинцами. Никакие заводы там не работали, и никакого способа заработка, помимо отхожего промысла и контрабанды, там не было. За пределами Мукачево, областного центра, всякая власть, кроме власти мафии, отсутствовала, передвигаться по дорогам было очень небезопасно. В контрабанде участвовали все, от полицейских и таможенников и заканчивая любым прохожим, который за пару десятков тысяч гривен охотно поможет перетащить два тюка из разгружаемой машины через границу. Основным предметом контрабанды были сигареты – их на Западной Украине делали на множестве фабрик, под известными европейскими и американскими марками и отправляли в Европу, наличие высоких акцизов делало сигаретный бизнес не менее прибыльным, чем наркоторговля. Еще там торговали оружием, наркотиками, в последнее время ходили слухи, что некоторые словацкие оружейные фирмы работают преимущественно на черный рынок Украины через Закарпатье. Еще там были рабы – в основном те, кто пытался нелегально перебраться в Европу и попался. Тут с этим проблем нет, чужого засекают мгновенно. Наказание было простым: попался – отработай билет. Нелегалы год или два работали в основном у таможенников, но иногда и просто по селам. За кормежку ходили за скотиной, работали по дому, строили дома. Отработал – их переправляли на ту сторону границы, тут без обмана. Но сначала отработай. От Закарпатья отступился даже Правый сектор с его отработанными методами «принуждения к Украине». Украина далеко, за горами, даже до Львова по горным дорогам – как до Луны. Найдут – охнуть не успеешь. Мафиози делали миллиарды и с ними считались даже в Киеве. Отделяться, кстати, они не собирались – если отделишься от Украины, не будет таможенного заработка.