— Чепуха! Все это поправимо, — сказал он энергично. — Я поговорю с капитаном нашего каравана, он вас возьмет без платы — будете работать в дороге. А вы, Оля, сейчас же идите в крайоно, выжимайте из них новые бумажки взамен потерянных. — Он потянул Олю за рукав: — Давайте, времени терять не надо, я пойду с вами. А чемодан оставьте здесь, он не пропадет. Ну, идемте же, чего вы колеблетесь?
Он схватил Олю под руку, помогая ей подняться по скользкому обрыву. Мотя долго глядела им вслед, потом повернулась к реке. Волны, обрушиваясь на пляж, шипели в песке и гальке. Павел снова улегся на земле, положив голову на чемодан.
— Господи, красота какая! — с тоской сказала Мотя. — А страшно — сколько пустой воды!
— Вода как вода — мокрая! — проворчал Павел, поворачиваясь к реке спиной.
3
Теперь Оля твердо знала, что самая низкая точка ее неудач пройдена, мир менялся к лучшему. Даже природа не хотела оставаться хмурой, тучи разорвались, на западе неистовствовал закат, отбрасывая наступавшую с востока ночь. Сероцкий шел быстро, Оля еле поспевала за ним. Он без умолку говорил, и все было интересно. Он много видел и пережил, был на разных фронтах в самые трудные месяцы войны, а до этого разъезжал по всей стране. Оля, слушая его, поражалась, как может память человека вместить так много фактов и картин.
Она высказала ему свое удивление, он пожал плечами: «Что вы, Оля, типичная профессиональная память, у всех журналистов такая». Она вслушивалась не только в его рассказы, но и в голос — глуховатый, то юношески восторженный, то насмешливый.
Заведующая отделом кадров крайоно встретила Олю, как старую знакомую.
— Я докладывала ваше дело начальству, — сообщила она. — Все в порядке, направление вам выпишем, дадим рейсовые карточки и аванс на дорогу. Я уже боялась, что вы не придете, — так сердито убежали. Нетерпеливая вы, товарищ Журавская, с таким характером вам нелегко придется. Ну, желаю успеха!
Она даже улыбнулась, провожая Олю. А через десять минут Оля сжимала в руке драгоценные хлебные карточки и несколько сотенных бумажек. Все это настолько превосходило самые смелые ее мечты, что ей не верилось, она все щупала в кармане карточки — тут ли они. Сероцкий, дружески улыбаясь, заметил на улице:
— Вот видите, а вы не хотели идти. Поверьте, люди лучше, чем они кажутся на первый взгляд. Куда сейчас пойдем? Как вы отнесетесь к кино?
У единственного попавшегося им кинотеатра была пропасть народу — одни девушки. На кассе висела надпись: «Билеты на все сеансы проданы». Сероцкий бодро сказал:
— Ерунда! Надпись не для нас. Подождите меня тут. Не может быть, чтобы администратор не учел факта моего существования на земле и не оставил пару мест в резерве.
Сероцкий вправду скоро вынес два билета — восьмой ряд, центральные стулья. Оля с удовольствием смотрела старенькую, но веселую комедию «Праздник святого Иоргена». Сероцкий и во время сеанса разговаривал, его остроты были так забавны, что соседи смеялись и никто не шикал. Он к тому же был почти единственным здоровым молодым мужчиной в зале. Оля видела, как девушки смотрели на нее завистливыми глазами. Она чувствовала, что выделяется среди других, это было новое ощущение. Сероцкий, похоже, не замечал, что является объектом пристального внимания. После окончания сеанса он сразу потащил Олю к выходу. На улице он остановился и громко обозвал себя дураком. Ну да, конечно, как он забыл, что Оле нужно немедленно отоварить рейсовые карточки, завтра утром придется уезжать, а хлеб в продажу поступает когда как, чаще вечером, чем утром. Они направились в хлебный магазин. Оля пришла в ужас: очередь тянулась на три дома. В очереди стояли усталые женщины. Было ясно, что раньше полуночи хлеба не получить, если и удастся вообще достать его сегодня. Сероцкий мигнул Оле.
— Давайте ваши карточки, — шепнул он.
Вскоре Сероцкий появился и с торжеством показал Оле три буханки хлеба.
— Ваш недельный паек — до Дудинки хватит. Не беспокойтесь, понесу я. — Он вытащил из кармана обширную, как мешок, нитяную сетку. — Старая привычка — без авоськи не делаю шага. — Пряча в авоську хлеб, он с чувством сказал: — А хороший все же народ — женщины. Еще не было случая, чтоб не вошли в трудное мужское положение. С женщинами не пропадешь.
Оле казалось, что Сероцкий нигде не пропадет. Она чувствовала себя с Сероцким так свободно и легко, словно они были старыми товарищами. Ее прежнее подавленное настроение исчезло бесследно. Она забыла о том, что ее ожидает. Ей было хорошо, впервые за много дней хорошо — все остальное было неважно. Они оживленно болтали, перебивая один другого, часто останавливались на темной улице и, не обращая внимания на молчаливых прохожих, хохотали, как дети. Приятно было и то, что Сероцкий не ухаживал за ней, не прижимал в темноте ее руку. Этого вначале она немного опасалась. Но он не навязывался, ему, похоже, как и ей, было хорошо от их совместного блуждания, он вполне удовлетворялся этим.
У ворот одноэтажного дома, в самом конце главного проспекта, Сероцкий остановился.
— Вот ваш хлеб, Оля. Ждите меня минут пять. И условие: никуда не исчезайте, здесь девушке одной ночью ходить опасно.
Когда он пропал в воротах, ей сразу стало страшно. Кругом была непроглядная тьма, на улице и во дворах шумели тополя, а Оле представилось, что к ней кто-то подбирается. Она снова ощутила себя одинокой и несчастной. Она прижалась к дереву, старалась тише дышать, чтоб не выдать себя звуком. Сероцкий появился не скоро, громко позвал ее. Оля подбежала к нему, мгновенно забыв о всех своих страхах, и сама поразилась облегчению, какое испытала, когда он взял ее за руку.
— Все в порядке! — объявил он. — Ваша судьба устроена. Будете ехать без билета в каюте машинистов. Они чередуются сменами, одна койка всегда свободна. Не смущайтесь, не вы одна так путешествуете. И Павла с Мотей тоже определили — на мою баржу. Придется им, конечно, сотни две отвалить речникам.
— Я вам так признательна, — сказала Оля с глубокой благодарностью. — Это просто счастье, что вы встретились, без вас я бы пропала.
Сероцкий отмахнулся.
— Вздор! Человек вообще нигде не пропадет, это все сказки.
— Нет, пропала бы! — настаивала Оля. — Я лучше себя знаю, я такая глупая. Скажите, а кому мне нужно платить и сколько?
— Уже уплачено — пустяк, сто рублей. Нет, нет, я не возьму. — Отталкивая протянутую ему бумажку, Сероцкий сказал серьезно: — Не обижайте меня, Оля. У меня веские причины не брать — сегодня утром я получил в газете «Красноярский рабочий» пятьсот рублей за внеплановую корреспонденцию. Деньги эти шальные, они все равно не удержатся, так пусть лучше на хорошее дело пойдут. Вот я приеду в вашу авамскую тундру, вы меня накормите, одежду почините, сам я на такие штуки не очень — будем квиты! — И, решительно обрывая ее протесты, он сказал озабоченно: — Одно меня тревожит — где вы ночь проведете? В гостинице, где я живу, мест свободных нет, здесь тоже устроить вас не удалось.
— Это пустяки! — воскликнула Оля. — Отлично переночую на берегу — спят же там люди. Вот только как мне туда пройти?
— Я вас провожу. Енисей такой дядя, что с любого конца города к нему нетрудно добраться.
Уже через полчаса Сероцкий со смехом признался в своей ошибке — до Енисея добраться было очень нелегко. Они долго плутали в каких-то переулочках, натыкались на заборы, полуразвалившиеся домишки, дощатые уборные, пока выбрались на береговой обрыв. Енисей широко поблескивал внизу, от него несло холодом. Оля запахнула пальто, а Сероцкий выругался — нога его провалилась в грязь.
— Вы не находите, что река сверкает, как крышка рояля? — заметил он, с любопытством осматриваясь. — Воображаю, что это за штука при лунном сиянии. Жители Красноярска должны поголовно влюбляться друг в друга — подобная обстановка стимулирует нежные признания и вообще наталкивает на детальное выяснение отношений.
— Вам, вероятно, не раз приходилось выяснять отношения под шум волн? — поинтересовалась Оля — она осмелела от хорошего настроения и дружеской прогулки в темноте.
— Вы не поверите — ни разу! — со смехом отозвался Сероцкий. — Любовь — чувство оседлых людей, она требует постоянной прописки в домоуправлении. А корреспондент — принципиальный кочевник. Ни в одном населенном пункте я не прожил больше двух недель. Какая тут может быть настоящая любовь — так, смешки одни.
От того места, где они выбрались на берег, до пристани было несколько километров. Сероцкий и Оля снова брели мимо старых домишек, перелезали через заборы, тащились по огородам. В конце их длинного пути неожиданно возникло большое каменное здание с крылатыми львами и злыми духами, замахнувшимися когтями и гофрированными бородами на раскинувшиеся кругом картофельные грядки. Невдалеке стоял покосившийся сарай — речная пристань.
— Красноярск удивительный город, — сказал Сероцкий. — Я видел сотни городов, которые всячески прихорашиваются перед жалкими речушками, раскидывают на их берегах парки и парадные фасады. А Красноярск к такой реке, как Енисей, поворачивается спиной.
У пристани по-прежнему лежали на песке люди Павел так обрадовался принесенной Сероцким вести, что предложил немедленно распить припасенную бутылку водки. Мужчины по очереди выпили из кружки и поднесли женщинам. Оля долго отказывалась, но ее заставили.
— Пей, голубонька, сырость не так берет! — сказала Мотя.
Водка была отвратительна на вкус — Оля впервые пила ее, но от нее по всему телу пошла приятная теплота. Сероцкий, выпив, стал прощаться.
— Рано утром приду, — пообещал он. — Вы моя подопечная, без меня вам на пароход не пробраться.
После его ухода Мотя устроила постель — они с Олей легли на шубе, накрывшись вынутым из тюка ватным одеялом. Оля прижалась к Мотиной спине, так было теплее, сквозь сон она слышала разговор Моти с Павлом — он не спал, оберегая вещи.
— Вот попадаются же люди! — с чувством говорила Мотя. — И не ищешь их, сами находятся. Нет, хороший он человек, очень хороший.
4
Оля проснулась на рассвете от холода — Мотя уже поднялась. Оля побежала к реке и умылась холодной водой. Она чувствовала себя свежей и бодрой. Павел принес из береговой сторожки разогретую картошку, Мотя нарезала горбушками Олин хлеб, достала соль. Ели молча, круто соля хлеб и картошку, старательно прожевывая. Оля вспоминала вчерашний вечер, кинокартину, блуждание по темным переулкам.
— Этот вчерашний придет, как думаешь? — нарушил молчание Павел. — Что-то больно много он наобещал, а водку пока что всю выпили.
— Обязательно придет! — с жаром воскликнула Оля. — Он не обманет.
Сероцкий явился к концу завтрака и тотчас уселся за чугунок. Он знал уже все новости. «Спартак» пришвартовался к дебаркадеру ночью, нужно немедленно готовиться к посадке. Дело это нелегкое, придется основательно поработать плечами и ногами. После того как устроят Олю, он займется вещами Павла — им не к спеху, караван отходит через два дня. Он озабоченно посмотрел на Олю:
— Очень уж, девушка, вы худенькая, такую легко сбросить с трапа. Ну, ничего, держитесь крепче за меня, как-нибудь вылезем.
На дебаркадере теснились пассажиры с вещами. Речная милиция и матросы очищали в толпе узкий переулочек для проноса грузов. Оля скоро поняла, что без посторонней помощи она ни за что не сумела бы попасть на палубу. Сероцкий держал Олю за руку, сзади напирал Павел с Олиным чемоданом. Когда объявили посадку, их сразу отшвырнула в сторону ринувшаяся на трап толпа. Человеческая река мощно лилась на судно, сметая все на своем пути. Сероцкий, прижимая к груди лишившуюся голоса Олю, отчаянно продирался плечами и коленями, его толкали со всех сторон. Оля не помнила, как она очутилась на пароходе. Сероцкий, оставив Олю, кинулся к трапу — выручать Павла с чемоданом. Оля увидела, что Павла теснят назад. Руки его были подняты — он держал над головой чемодан. Пароходная сирена проревела два раза.
— Кидай! — кричал Сероцкий изо всех сил. — Кидай, чудак!
Павел, изловчившись, бросил чемодан. Сероцкий, перегнувшись над перилами, поймал его, но не сумел выпрямиться — половина туловища висела над водой, он судорожно цеплялся ногами за прутья перил. Оля, вскрикнув, ухватила его за пояс. Она ожесточенно боролась с непосильной тяжестью, с ужасом чувствуя, что через минуту Сероцкий свалится в воду.
— Бросайте чемодан! — молила она в отчаянии. — Ну, бросайте же, бросайте!
Но Сероцкий не бросил чемодана. К ним на помощь поспешили милиционер и матрос. Даже не поблагодарив их, Сероцкий и Оля помчались вниз, вслед за растекавшейся в трюме толпой. В каком-то узком и темном проходе было свободнее, Сероцкий рванул дверь, и они вскочили в каюту. На нижней койке сидел в одной майке высокий парень. Он безучастно посмотрел на ворвавшихся к нему людей и отодвинулся к краю, чтоб не мешать. Сероцкий поспешно засунул чемодан под койку. Сирена дала три гудка.
— Слушайте, Оля, — сказал Сероцкий быстро. — Это ваша каюта, номер восемь, не забудьте. Теперь я бегу, через минуту пароход отчалит. Помните — я к вам приеду!
Он сжал ее пальцы и побежал назад. Оля посмотрела на равнодушного парня, зевавшего на своей койке, и выскочила за Сероцким. Она выбралась на палубу как раз к тому моменту, когда пароход отчалил. Сероцкий, вскочив на перила, широким прыжком перелетел на дебаркадер — прямо в толпу ругающихся людей. Оля вскрикнула и закрыла глаза — ей казалось, что он промахнулся и рухнул в воду, до нее донесся даже плеск волн. Сероцкий услышал ее отчаянный крик и обернулся.
— Все в порядке! — крикнул он. — Идите на корму, там поговорим.
Пароход поворачивал нос к реке и становился кормой к берегу.
Сероцкий выбрался из толпы и вскочил на груду наваленного леса. Рядом с ним стояли Павел и Мотя. Они кричали и махали руками, но Оля не слышала слов. Она замахала и закричала в ответ. Лицо Сероцкого сияло, он радостно кивал головой, вытягивал вперед руки, прижимал их к груди. Оля поняла его — он кричал: «Обнимаю, желаю удачи, ждите меня, обязательно ждите — буду!» И Оля прижала ладони к губам, протянула руки вверх, обнимая всех троих, крича в ответ: «Спасибо, всем спасибо, а вам больше всех! Буду ждать, буду!»
ГЛАВА ВТОРАЯ
ПРИЕЗД В СТОЙБИЩЕ
1
— Каждый чум варит пищу, теперь нганасан суп кушает, — сказал Селифон с гордостью. — Ты любишь суп, Ольга Иванна?
Оля промолчала. Она куталась в свое пальто и думала о том, что Селифон хвастается супом как достижением. Чистым бельем он не хвалился. Да и есть ли у него белье вообще? В разрезе капюшона видна голая черная шея — грязная или загорелая, но только откуда здесь загорелая?
Она с тоской огляделась. Долгая дорога и разговоры с Селифоном измучили ее. Они едут и едут, с раннего утра до вечера, и кругом мертвый мир: ни деревца, ни избы, ни следа жизни. Озера и болота, серая цепкая трава, ручьи, струящиеся по камням, низко навалившееся на камни небо. Пустыня внизу, пустыня вверху — ничего, кроме пустыни. А впереди однообразный холмистый горизонт, запутавшийся в ветвистых рогах оленьей упряжки. И снег, медленно опускающийся на землю, — снег в августе. Нет, даже при всех своих опасениях она не допускала, что ей придется так плохо. Там, в Красноярске, она с горечью сказала в отделе кадров: «А у вас имеются места хуже Авамского района?» В Дудинке заведующий окроно разъяснил ей:
— В Авамский район все стремятся, штаты здесь укомплектованы. Вы поедете на Хатангу, товарищ Журавская. — Он утешил ее: — Конечно, далековато, самые северные в мире поселения, но климат там даже лучше, чем в нашей тундре. Между прочим, сейчас в Дудинке находится председатель вашего колхоза Селифон Чимере, вот и прекрасно — поедете с ним.
Оля не нашла ничего прекрасного в новом назначении. Один взгляд на карту, висевшую на стене у заведующего, ужаснул ее — голубоватые змейки рек Хеты и Хатанги струились на сплошном белом пятне, это были или вечные льды, или неизведанный край, скорее всего льды — Полярный круг терялся где-то далеко на юге. Она стала спорить, пыталась проявить твердость. В конце концов они ведь сами требовали учителя в Авам.