Я мадемуазель де Ла-Тремуй, дочь графа де Ла-Тремуй и госпожи графини, его супруги.
Ах, тресни моя шнуровка, какая мне польза от моей знатности и красоты! Здесь такая скучища. Я с утра и до ночи зеваю, зеваю и зеваю. Мои дамы говорят, что не надо так много зевать, иначе так навсегда останешься, и уж не придется рот закрыть, как же я тогда буду есть? Ведь из такого рта все куски вывалятся на скатерть, и от этого я даже могу умереть. Ах, я хотела бы умереть, до того мне скучно!
Представляете себе этот двор дофина в Шиноне? Дофин похож на кролика — толстый мясистый нос свисает на верхнюю губу. А одевается! Смотреть противно! У нас дома у последнего садовника кафтан новей и нарядней. И вино кислое, и цыплята жесткие, и даже менестрели сюда не заглядывают — развлечь нас песней или фокусами. Да что там! Потанцевать не с кем! Я согласна биться об заклад, что в монастыре и то веселей. Про монашек рассказывают такие забавные истории, просто обсмеешься.
Так вот, скука, скука и скука. Мой отец, господин граф, с утра и до ночи ругает дофина, что он не дофин, а неизвестно кто, и почему он не отдает деньги, которые занял у моего отца, господина графа, и давно ему пора признать английского короля своим владыкой. Вот возьмут англичане Орлеан, все равно придется покориться.
Я думаю, это будет очень весело, если они наконец победят нас. При дворе английского короля, наверно, много молодых вельмож и доблестных рыцарей. И при моей красоте и знатности я и там буду не хуже других.
Ну вот мы все собрались в большой зале, и мой отец, господин граф, тут, и дофин тут же бродит, и приехал господин Жиль де Рэ, очаровательный молодой человек. Такой щеголь, и у него такая прелестная бородка, черная-черная, как вороново крыло, даже отливает в синий цвет,— мои дамы так и прозвали его за глаза: «Синяя борода».
Но хотя уже все собрались, никакого веселья нет! И никто не рассказывает ничего забавного, например, про монашек или как одна дама испугалась, что ее муж пришел, и вытолкала своего поклонника в окошко. А под окном выгребная яма, и он упал прямо туда, хи-хи-хи, и вылез с ног до головы, ха-ха-ха, представляете, в каком виде? Нет, ничего такого не говорят, а уж откроют рот, так только переругиваются. И мой отец, господин граф, ругает дофина, а его святейшество архиепископ тоже тут, и он ругает милого господина де Рэ, а потом все вместе опять ругают дофина. Таких слов наслушаешься, даже приходится краснеть. А дофин настоящий кролик, и нос у него дергается и дрожит.
И вдруг входит паж и приносит письмо. Они это письмо рвут друг у друга из рук — как-никак новости, любопытно узнать. Но наконец архиепископ читает письмо вслух, и мы узнаем, что это от господина де Бодрикура, и он посылает дофину необыкновенную святую девушку, и будто эта девушка спасет Францию, и освободит Орлеан, и коронует дофина. Очень надо его короновать, такого кролика!
И все говорят:
— А ну-ка посмотрим, что это за девица?
А господин де Рэ, он такой остроумный, говорит:
— Давайте испытаем ее, какая она святая? Сумеет она узнать дофина? Давайте-ка я сяду на трон, будто я дофин, а мадемуазель де Ла-Тремуй рядом со мной, будто она королева, а дофин пусть спрячется среди придворных, будто он обыкновенный дворянин.
Я даже в ладоши захлопала и сейчас же села на трон, и все согласились, что это все-таки хоть какое-то развлечение, и де Рэ сел рядом со мной и пожал мне руку. А дофин надулся и хотел спорить, но ему пришлось уступить. Он смешался с толпой, и его стало совсем незаметно в его сером кафтане.
И вот входит эта девица.
Ну и девица!
На ней старые ржавые латы и на ногах чулки как у пажа,— никакой девичьей скромности. И волосы выгорели на солнце, и лицо обветренное, сразу видать деревенщину. Настоящее чучело воробьев пугать.
И эта нахалка и не думает кланяться мне, хотя я сижу на троне и господин де Рэ, будто дофин, рядом со мной. А она поворачивается к нам спиной и оглядывает всех, кто в зале, и бежит прямо к дофину, падает перед ним на колени, и говорит:
— Милый дофин, вот я пришла к тебе!
Как она его узнала, по его носу, что ли? Дофин ее подымает, весь распушился и говорит:
— Вот! Видели? Она сразу признала меня. Вне всякого сомнения, эта девушка послана мне небом.
Архиепископ говорит:
— Что такое? Это кощунство!..
Но эта девица его перебивает и говорит:
— Теперь все будет хорошо, милый дофин! Я освобожу Орлеан и короную тебя в Реймсе, и Франция опять будет свободна и счастлива.
Когда я это увидела и услышала, я так обозлилась, что скорей встала и ушла. И пока я шла по коридору, я все слышала, как они там в зале кричат и вопят, и громче всех господин граф, мой отец. И дофин визжит, будто его режут, и архиепископ проклинает всех и всё самыми ужасными словами, а эта девица в латах восклицает:
— Милый дофин, не бойся!
И прошу вас: больше не задавайте мне вопросов. Никаких! Иначе я опять хлопну дверью.
Я дофин Карл.
Я — дофин, я червяк, я ничтожество. Я забился в этот замок Шинон, на этой последней пяди моей земли, как олень, загнанный сворой собак. Вокруг меня враги. Сверкающие злобой глаза, злобно отверстые пасти, ощеренные клыки, готовые растерзать меня.
Никто меня не любит.
Я — дофин, наследник французской земли и короны. Наследник ли? Мой отец был безумцем, но и в таком отце мне отказано. Моя мать меня терпеть не может и нагло похваляется, что не король мой отец, а неведомый паж или конюх. И все повторяют: «Ей ли не знать, ведь она ему мать».
Моя мать предала меня. Она выдала свою дочь, мою сестру — сестру ли? — за английского короля и подписала с ним договор, что дитя моей сестры от английского Генриха будет законным королем Франции, а за его малолетством Генрих является регентом. Моя мать предала Францию в руки англичан, и что же теперь осталось мне?
Никто меня не любит.
Моих рыцарей бьют англичане. Мои придворные презирают меня, потому что у всех у них я постоянно беру деньги в долг. И никакой надежды впереди.
И я уже подумываю, не покинуть ли мне мою страну, которая уже не моя, и не бежать ли мне в Шотландию или Кастилию, к северу или к югу, куда поведет меня моя несчастная судьба.
Никто меня не любит, и я сам себя ненавижу. Мое тело хило, мои ноги слабы, мой ум мешается, мое сердце испуганно.
И вдруг — эта девушка!
Мне безразлично, кто она. Архиепископ Реньо сомневается в ней и говорит, что она колдунья. Пусть колдунья. Пусть сам дьявол послал ее, лишь бы она исполнила свое обещание. Она последняя соломинка, за которую утопающий — я — хватаюсь.
Ла-Тремуй говорит, что она обманщица, но сам он обманщик и наслаждается, сплетая сеть хитрых интриг, искусную игру выгоды и лести, угроз и тайных договоров. Пусть она обманщица, но на пользу мне, а не ему.
И уже ходят слухи, что она святая, посланная небом. Что-то до сих пор я не видел помощи от святых.
Однако же она узнала меня в толпе придворных!
Эта девушка, как она сумела меня узнать?
В зале было триста человек и свет пятидесяти факелов. Когда она шла, ее дергали за рукав, и смеялись, и показывали пальцами на трон, и, издеваясь, говорили:
— Вон дофин! Узнаешь ли его?
Может быть, кто-нибудь потайно указал ей на меня? Может быть, она заранее знала, каков я по виду? А быть может, под скромной одеждой, за некрасивыми чертами лица (разве я уж так некрасив? но все, без стеснения, говорят это), в чертах моего лица она почуяла королевскую кровь и пошла по следу безошибочно, как гончая собака. Не все ли равно?
Когда, встав на колени, она приветствовала меня, мои ноги задрожали и сердце подскочило от счастья, и я мгновенно понял, что вот она — последняя надежда, последняя соломинка, которая против всех вероятий извлечет меня из пучины бедствия.
Но уже кругом шумели негодующие голоса, и брань, и проклятия. И я испугался и не посмел один выступить против всех, и я сказал:
— Девушка, я должен знать, от добра ты или от зла. Подай мне знак, чтобы я мог тебе поверить.
Она ответила:
— Я не могу подать знак в присутствии тех, кто не достоин его увидеть. Тебе одному, милый дофин, дано увидеть и услышать такое, что ты поверишь мне.
Мы отошли в сторону, и хотя в зале было много людей, но никого вблизи нас, и она заговорила:
— Милый дофин, небо сжалилось над тобой, над твоей страной и над твоим народом. И в доказательство того, что я послана тебе на помощь, я открою тебе твои тайные мысли, которыми ты ни с кем на свете не делился.
И она сказала:
— Ты сомневаешься в том, что ты сын короля, хочешь отречься от своих прав и бежать из своей страны. Но я говорю тебе, что ты истинный наследник французской земли и я короную тебя в Реймсе. И эту корону, такую драгоценную, что ни одному ювелиру не сделать подобную ей, принесет ангел.
Она стала рассказывать, какая эта корона, и какими камнями она украшена, и какими узорами они оправлены, золотом, таким сияющим, что оно слепит глаза.
И от волнения, от дыма факелов, от отдалённого шума голосов я почувствовал, что моя голова мутится и свет режет мне глаза, и, клянусь, мне померещилось, что я вижу эту сверкающую корону над моей головой. Но я постарался овладеть собой и спросил:
— А будет ли такая корона в Реймсе?
Она ответила:
— Тебя коронуют той короной, которая будет в соборе. Но эта небесная корона, и бессмертная слава и прозвище Победителя — все это придет после.
Тут я очнулся и долго смотрел на нее, взвешивая ее слова и голос, и удивительное их действие на меня и ее веру в победу. И я подумал: «Если я откажусь от нее, я погибну».
Я повернулся к придворным и громко сказал:
— Она показала мне знак!
Но если вы думаете, что все сомнения этим разрешились, то вы жестоко ошибаетесь. Слишком много было у меня врагов.
Я поселил Жанну в одной из башен на стене замка, башне Кудрэ, и дал ей челядь, как полагается знатной особе, и маленького пажа, по имени Луи де Конт, и оруженосца, храброго воина Жана д'Олона, и духовника Жана Пакереля, и она жила в этой башне Кудрэ в семье одного из моих придворных — Гильома Белье. Здесь я ее посещал, и со мной многие знатные особы, герцог Алансон и другие, и все они поверили в нее.
Но архиепископ, и Ла-Тремуй, и многие с ними не прекращали злых наговоров и настаивали, что нельзя ей доверить войско, пока не выяснится, от добра она или от зла. А выяснить это можно, послав ее в Пуатье, где университет и много ученых—духовных лиц, пригодных к тому, чтобы исследовать подобные дела, и светских лиц, которые обучены искусству допроса и смогут засвидетельствовать правдивость ответа.
У меня не хватило духа спорить с ними, и я согласился и сказал о том Жанне. Она ответила:
— В Пуатье? Я знаю, что меня ждет там тяжкое испытание. Но мои голоса мне помогут. Так скорее в путь.
Я — дама Рабато, жена адвоката по делам казны в городе Пуатье, и живу в доме Роз, на углу улицы Сент-этьен. Он потому называется «дом Роз», что его фасад расписан по штукатурке вьющимися розами и на него приятно смотреть снаружи, а внутри все тоже устроено хорошо и как прилично нашему положению. Глаза радуются глядеть на все эти резные лари, и тяжелые кресла, и мягкие подушки в цветных чехлах, и на большой дубовый шкаф, а на нем вырезаны Адам и Ева, а между ними ветвистое дерево, и все это так искусно резано, как живое, и Ева протягивает Адаму большое яблоко. Ах, если бы даже мне предложили переехать во дворец, я бы ни за что на свете не согласилась, так мне нравится наш дом!
А если бы только вы заглянули в мою кухню я увидели, какая там посуда — и медная, и оловянная, и кастрюли, и котлы, и сковороды, и кружки, и кувшины, и блюда.
Но я не буду отвлекаться и говорить о посторонних предметах, как бы любопытны они ни были, а постараюсь кратко, в немногих словах, изложить вам, что мне известно.
В середине апреля и ближе к его началу, чем к середине — а число я не помню,— мой супруг обратился ко мне с такими словами:
— Милая жена, завтра я ожидаю гостью, которая проживет у нас некоторое время, и прошу тебя позаботиться и приготовить ей комнату.
На это я ответила:
— Прошу вас сказать мне, что эта за гостья, чтобы я знала, какая из комнат подойдет ей по её званию. И будет ли это комната, где стены затянуты ковром с изображением дамы, сидящей под цветущим деревом и играющей с маленькой собачкой, или комната, где на занавесях вытканы виноградные лозы.
На это он ответил:
— Наша гостья по своему происхождению простая крестьянка, но послана сюда по велению самого дофина, по важному делу, и навещать ее будут уважаемые и ученые люди. Прилично будет приготовить для нее самую лучшую комнату.
Затем он сказал:
— И еще прошу тебя позаботиться о хорошем ужине на шесть или восемь человек, не считая нас с тобой.
— Не беспокойтесь,— ответила я.— Все будет сделано как должно.
Потом я послала служанок проветрить комнату Дамы с собачкой, а сама спустилась на кухню и сказала моей кухарке Томазине:
— Завтра прибудет к нам гостья, простая крестьянка, но посланная самим дофином, и надо приготовить хороший ужин.
Томазина всплеснула руками и воскликнула:
— Ох, хозяйка, сидите вы дома и ничего не знаете!
— Конечно,— ответила я.— Я сижу дома, и дома у меня хватает дела, и за всем я сама слежу как должно. Чтобы крыша не протекала и печи не дымили. Чтобы в постелях не было блох, и избавиться от них есть шесть способов, но лучше всего застелить солому в постели чистой простыней, а когда черные блохи прыгнут на простыню, их легче увидеть и поймать на белом. И еще хорошо усеять комнату листьями ольхи, а когда блохи запутаются в них, собрать ветки и выбросить. И от мух тоже великое неудобство, но и здесь мне известно шесть средств, а лучшее из них — это повесить над столом тряпку, смоченную в меду, чтобы они прилипли, и еще можно поставить в комнату миску с соком сырых луковиц, который их убивает. Но и других дел у меня немало. Должна я следить за одеждой, чтобы починить то, что порвано или износилось, и выводить пятна с шерсти и с шёлка соком неспелых яблок. И я должна следить за служанками, чтобы они не торчали зря у окон первого этажа, выходящих на улицу. А то эта негодная Пакерета постоянно переговаривается с подмастерьем портного. И я должна следить за тем, чтобы вечером свечи гасили дыханием или пальцем, а не подолом платья, отчего может быть пожар. Благодарение богу, дела у меня дома достаточно.
Томазина выслушала меня, покачала головой и повторила:
— Ничего-то вы, хозяйка, не знаете.
— Чего же это я не знаю? — спросила я.
— Вот вы сидите дома,— сказала Томазина, — а я хожу на рынок. На мясной рынок и на молочный. И к пирожнику, и в винный погребок, и в лавки, где торгуют рыбой и солью. И в лавку, где продают пряности и приправы. И оттого я знаю все новости, где что случается. А вы ничего не знаете, что за гостья посетит нас.
— Бессовестная женщина! — крикнула я.— Сейчас же говори, что тебе известно.
— Я бы давно сказала,— ответила Томазина,— да вы мне не даете рот раскрыть, сами болтаете языком, как ветряная мельница крыльями,— хлоп-хляп, топ-тяп. Не могу же я перебивать вас — это будет непочтительно. А эта гостья — девушка Жанна из Домреми, и она послана нам по воле неба и голосами святой Катерины и святой Маргариты, чтобы спасти Францию от проклятых англичан и этих негодяев-бургиньонов. И уже по всей стране про это слыхали и только про нее и говорят, и некоторые даже считают, что она святая. Вот!