Аш-Ширази вглядывался в него несколько минут.
— Неужели счастье посетило мой скромный дом, — внезапно заговорил он, — и я вижу самого Абу Али Хусейна ибн-Абдаллаха ибн-Хасана ибн-Али ибн-Сину?
— Как ты узнал мое имя? Те, кто знает меня в этом городе, зовут меня просто Абу Али.
— Свет радости коснулся моих глаз! — продолжал аш-Ширази. — Значит, я первый должен сообщить тебе приятную новость?
— Какую новость? — спросил Абу Али и тут же подумал: «Может быть, брат приехал и разыскивает меня?»
— Тебя приглашает к себе на службу сам султан Махмуд Газневи!
— Как он может меня приглашать?
— Вероятно, ты давно не был в нашей соборной мечети. Сходи, сходи. Ты увидишь на стене мечети самого себя. Собственное изображение. Это изображение прислал султан Махмуд нашему эмиру Манучихру. А Манучихр велел вывесить его на стене соборной мечети. Ну, что же ты не радуешься?
— И там есть надпись?
— Еще какая! «Султан Махмуд Газневи приглашает к себе на службу мудрейшего и ученейшего (дальше идет твое имя). А всякого, кто увидит тебя, султан Махмуд просит немедленно сообщить хатибу, или имаму, или эмиру, за что и получит полагающуюся награду».
— Спасибо, — сказал Абу Али.
Он пытался сказать это радостным голосом, но не получилось.
— Мне кажется, тебя беспокоит моя новость, — сказал аш-Ширази. — Считай, что ты находишься в доме друга. Я слышал, что Бируни и Масихи отправились из Джурджана на службу к хорезмшаху. Что же заставило тебя покинуть друзей и оказаться здесь?
Терять было нечего. Абу Али ответил прямо:
— Приглашение султана Махмуда. Ты ведь слышал, как он поступил с поэтом Фирдоуси, и знаешь о его жестокости и коварстве. Султан потребовал наше собрание к себе, и нам пришлось уйти из Хорезма. Старый Масихи погиб в песках. Он отправился в Джурджан вместе со мной. А Бируни должен быть у султана. — Абу Али смотрел прямо в глаза аш-Ширази.
От того, что решит теперь аш-Ширази, зависело многое.
«Неужели сегодня же придется нанимать верблюда и уходить? А куда уходить? Руки у султана Махмуда длинные».
— Я все понял, — сказал аш-Ширази. — И ты напрасно остановился в караван-сарае. Тебе надо меньше бывать на людях. Не я, так другой узнал бы тебя. Ты должен купить дом и жить в нем незаметно, если хочешь оставаться в нашем городе. — Аш-Ширази задумался. — Мой сосед продает дом, уезжает в Ниша- пур. — Аш-Ширази снова умолк. — Я не знаю, как лучше обратиться к тебе с такой просьбой. Вероятно, лучше было бы начать издалека… Всю жизнь я мечтал наслаждаться беседой с образованными людьми. Если я куплю этот дом для тебя, ты согласишься хотя бы изредка разъяснять мне непонятные места в сложных книгах? Или, быть может, ты написал бы специально для меня книгу о своих знаниях? Имя твое я сохраню в тайне. Я готов молиться дни и ночи, лишь бы снизошел до моей просьбы.
Через несколько дней Абу Али простился с хозяином караван-сарая и перешел в дом, купленный аш-Ширази.
У мусульман было не принято рисовать людей. Можно изображать птиц, сказочных зверей, цветы и фрукты. Но как можно было нарисовать, например, женщину, если свое лицо она прятала от посторонних взглядов под покрывалом?!
Племянник хорезмшаха Аррак однажды во время веселой беседы набросал портрет Ибн-Сины.
Теперь такой портрет висел на стене соборной мечети. Конечно же, портрет делал сам Аррак. Значит, он уже при дворе султана Махмуда. И конечно же, не по доброй воле пришлось ему рисовать портрет друга. Однажды Абу Али подошел к соборной мечети, когда там не было людей.
«Что стало с твоими друзьями, Хусайн? Как Бируни? Он не привык покоряться, а султан требует полного подчинения. О Хорезме мало известий. Говорят лишь, что хорезмшах скоропостижно умер, и теперь на престоле его брат, Мамун, другой дядя Аррака».
Абу Али отправил еще одно письмо в Гургандж. Письмо должен получить его друг — купец. Он уж передаст послание Ширин, а может быть, брату Махмуду. Абу Али даже деньги переслал им вместе с письмом. Небольшая, но все же поддержка.
А форму бороды и усов надо изменить. И чалму придется иначе повязывать. Тогда узнать его будет сложнее.
Еще в караван-сарае Абу Али познакомился с юношей Джузджани, который охотно взялся помогать ему готовить лекарство. Абу Убейд ал-Джузджани был шиитом. Он бежал от служителей Махмуда. Он не знал еще тогда, что станет учеником Абу Али на всю жизнь, что двадцать пять следующих лет будет следовать повсюду за учителем.
Пока он только робко входил в дом. Если Абу Али в это время писал, ученик замирал, старался, чтобы даже дыхание не мешало думать учителю. Незаметно для себя он перенимал от Абу Али все: походку, порывистые движения, привычку щурить глаза, задумавшись.
Абу Али пересказывал ему главы из «Альмагеста». Рассказывал, как он по-своему понимает многие мысли древнего греческого астронома Птолемея. Иногда, увлекшись, вспоминал споры с Бируни, Бируни так и не отказался от мысли о движении Земли вокруг Солнца. Абу Али и сейчас, при ученике, начинал спорить с Бируни. Причем, словно играя с самим собой в шахматы, он то приводил доказательства за Бируни, то за самого себя. Джузджани внимательно слушал все, сидя на ковре рядом. Однажды Бируни переспорил, и Абу Али вдруг смущенно замолчал. Он искал точные, практические доводы, чтобы победить соперника, но доводы оказывались зыбкими, уплывали…
Потом Джузджани попросил продиктовать учителя книгу по логике. Четким, красивым почерком он аккуратно записывал под диктовку мысли учителя. Так появилась книга «Среднее сокращение по логике».
Для благодетеля аш-Ширази тоже полагалось написать книгу.
Аш-Ширази приходил каждый вечер и внимательно выслушивал новые страницы из книги, которые Абу Али ночью писал для него. Абу Али увлекся и вместо одной книги написал две. Философскую — «Появление и возвращение». И книгу о явлениях, которые наблюдал он сам, — «Совокупные наблюдения».
Самую главную свою книгу, книгу всей жизни, книгу, которая была необходима каждому врачу, он тоже наконец начал писать. «Канон врачебной науки» — называлась она.
Так день проходил за днем.
Утром — «Канон».
Днем — занятия с Джузджани.
С ним очень хорошо работалось. Он не просто записывал то, что диктовал учитель. Он еще и старался понять каждую фразу. Поэтому, если Абу Али говорил слишком сложно, Джузджани тут же просил объяснить. Абу Али принимался говорить проще. Книга по логике, которую Абу Али продиктовал ученику, была очень доступной.
После занятий с Джузджани Абу Али обдумывал новые работы. Он всегда писал несколько книг сразу.
Вечером приходил аш-Ширази.
Потом наступала ночь, и Абу Али писал книги для аш-Ширази.
А потом начиналось утро.
Из Гурганджа не было никаких вестей.
Абу Али написал снова. На этот раз он написал два одинаковых письма и отправил их с разными людьми.
Не знал Абу Али, что купец давно уже погиб во время переправы через Волгу. А старший сын купца, продав отцовский дом, уехал в другой город вместе со всей семьей.
Аш-Ширази прибежал к Абу Али утром. Он всегда приходил вечером, и его утренний приход был непривычен.
— Все пропало, — сказал аш-Ширази. — Кто-то узнал тебя и донес эмиру Манучихру. Эмир давно хочет подтвердить свою любовь к султану Махмуду. В любой час сюда могут прийти гулямы и отвести тебя к эмиру. Я без твоего позволения раскрыл наш секрет родственнику. Родственник соседствует с везиром эмира. Везир рассказал по секрету родственнику о том, что эмиру донесли о твоем проживании в нашем городе. Родственник сразу известил меня. А я — тебя.
— Придется перейти снова в караван-сарай, — сказал Ибн-Сина.
— Нет-нет. Я уже приготовил для тебя коня. А родственник — он даже написал рекомендательное письмо к правительнице Рея, Сайиде. Ты поедешь в Рей.
В это время в дом вошел Джузджани.
— Это мой ученик, и мне нечего скрывать от него, — сказал Абу Али. — Придется тебе заканчивать занятия с другим учителем, — сказал он Джузджани. — Я должен срочно уехать. Эмиру донесли обо мне.
— Я поеду с тобой, учитель, — тихо сказал Джузджани.
— Ты подумай как следует. Ты можешь приехать позже, если так захочешь.
— Я уже решил.
— Но я не могу обещать тебе спокойную жизнь.
Абу Али говорил, складывая одновременно книги:
— Ты все-таки подумай.
— Я уже думал, — Джузджани сказал это твердо, — тебе ведь нужен друг и помощник?
— Кто в нашей жизни откажется от дружбы…
— Тогда я поеду с тобой, учитель.
Через час они уже выезжали из Джурджана.
Сайида — это значит «госпожа». Так зовут правительницу города Рея. Город большой, ему принадлежат многие окружные земли.
Раньше правителем был муж Сайиды. Потом он умер. У них остался маленький болезненный мальчик Маджд. Сайида стала править за Маджда.
Это немного нелепо, когда женщина, прячущая лицо от посторонних взглядов, руководит государством. С нею советуются везир, военачальники, кади, вельможи. Она раздает им указы.
Евнухи, ее послушные слуги, нашептывают об исполнении этих указов, пересказывают городские сплетни. В этой же комнате в углу сидит мальчик Это ее сын.
Мальчику скучно. Официально он правитель государства, эмир. Но вместо сына, пока он не повзрослеет, руководит мать.
Мальчик подрос. Он уже юноша. Чуткие слуги следят за каждым его шагом. Вот он странно моргнул, когда проходил мимо везира. Надо доложить госпоже. Не заговор ли надумал ее сын. Не хочет ли он забрать власть. Вот он бродит по парку и все кружит мимо одного куста. Надо потом проверить этот куст, не прячется ли там кто, не шептались ли они.
И как он спит — надо проверить. И как он ест — подсмотреть.
А лучше будет, если вообще из дворца его не выпускать.
— Говорят, он стал сидеть в своей комнате один, заперев двери?
— Так и сидел весь день, никого не впуская.
— А что он делал там, в комнате?
— Ничего.
— Да-да. Он уже давно таким стал: не выходит никуда, никого не хочет видеть. Сидит и молчит один в своей комнате. День молчит, пять дней может отмолчать.
— Не может быть.
Тут Сайида испугалась. А вдруг сын серьезно болен? Конечно, хочется и повластвовать, но без наследника и власть впустую. Надо ведь сыну передать власть, не чужому же.
А везир как раз докладывает, что в Рей прибыл известный врач и философ Ибн-Сина.
— Он самый, — говорит везир. — И похож на тот портрет, который прислал султан Махмуд. Что с ним, с Ибн-Синой, делать? Может быть, окружить почетом, приставить гулямов и отослать к султану?
— Почетом окружить, — решает Сайида, — а отсылать к султану не надо. Мы султану не подвластны. Султану до нас далеко. А если мы пошлем к нему Ибн-Сину, султан решит, что мы хотим ему подчиниться. Пусть-ка лучше врач полечит сына, может, и вылечит. Наши доктора признают болезнь, но не находят ее причину. Быть может, приезжий найдет.
Первый раз за долгое время Абу Али не скрывается. Он легко идет по улицам города. И с ним уже здороваются встречные. Потому что это добрый человек. О нем говорят, что он лечит всех. А особенно охотно берется он лечить сложные болезни. Говорят, он даже сына госпожи взялся вылечить от меланхолии.
Портрет Ибн-Сины, присланный султаном, Сайида держит у себя. Оставаясь одна, она часто разглядывает его.
На портрете — молодое лицо: лет тридцать, а может, и меньше. Говорят, о мудрости его уже ходят легенды. Такой молодой… Хотя пророк был еще моложе, когда женился на Хадидже. А могла бы быть и у Хадиджи такая же вдовья судьба, как у нее, у Сайиды. Красивое, благородное лицо у этого Абу Али. Надо спросить евнухов, как он там лечит сына.
А евнухи докладывают забавное.
Водит новый врач Абу Али ее сына по парку. И сидят они там, в тени деревьев, беседуют. Абу Али рассказывает истории, Маджд слушает, евнухи тоже — подслушивают…
Маджд жил в большом дворце один. Кругом было много слуг, но он оставался одиноким. Мать не подпускала к нему детей. У него не было ни товарищей, ни собеседников.
Абу Али почти не лечил его лекарствами. Давал лишь общеукрепляющие. Зато стал с ним много гулять.
Потом пришел во дворец рано утром и заставил его, самого Маджда, делать гимнастику.
Потом попросил слуг убрать мусор со дна бассейна. Этот бассейн был вырыт посреди сада, и долгие годы его не заполняли водой. Абу Али принялся учить сына Сайиды плаванию.
Через несколько месяцев ничто не угрожало здоровью Маджда. Он стал нормально разговаривать с людьми, иногда даже сам вступал в беседы.
В Рее Абу Али написал «Книгу возвращения».
Рано утром приходили к Абу Али больные, и он лечил их.
Потом Абу Али отправлялся во дворец и занимался с Мадждом.
Потом он возвращался домой, занимался с учениками. Вместе с учениками сидел и Джузджани.
Некоторые ученики приходили дважды в день — рано утром, когда Абу Али принимал больных, и вечером — на занятия философией, математикой, физикой.
Ночью Абу Али оставался один. «Канон врачебной науки» продвигался медленно.
«Хорошо бы лет пять-шесть спокойной жизни», — думал Абу Али.
Но спокойной жизни быть не могло.
Случилось самое страшное.
К Рею приближались войска султана Махмуда Газневи.
— Мало ему ежегодных походов на Индию, — говорила Сайида, — он еще и нас хочет прибрать к рукам. Он требует, чтобы мы платили ему дань, славили его в мечетях. Чтоб на наших монетах стояло его имя.
Везир Сайиды вызвал Абу Али во дворец для секретного разговора.
Абу Али знал, о чем пойдет речь. Джузджани уже с утра укладывал книги.
— Наша госпожа полна благодарности к Абу Али за излечение ее сына Маджда. И она была бы рада, если бы Абу Али остался гостем в ее городе на всю жизнь. Но Абу Али сам видит, что происходит. Город в опасности. И, как она понимает, Абу Али не хотел бы оказаться пленником султана Махмуда. Поэтому госпожа написала письмо к брату своего мужа, к Шамсу уд-Даула. Он правитель Хамадана. Здесь письмо и деньги на дорогу. Лошади и слуги готовы отправиться в путь.
Так Абу Али расстался с еще одним городом.
Вместе с Джузджани они отправились в Хамадан.
Умной Сайиде все же удалось договориться с султаном Махмудом.
Писатель Кай-Каус, внук эмира Кабуса, так рассказывает об этом в своей книге «Кабус-наме»: «Султан Махмуд ибн-Себюк-тегин послал к Сайиде гонца и сказал: „Нужно, чтобы ты ввела хутбу, и чеканила монеты на мое имя, и согласилась на дань, а если нет, я приду, возьму Рей и разрушу его“. Сайида ответила: „Скажи султану Махмуду — пока был жив мой муж, я все опасалась, как бы не привел тебя путь сюда и не напал бы ты на Рей. Но когда муж умер и обязанность легла на меня, эта забота ушла из моего сердца. Теперь, если ты придешь, я в бегство не брошусь, а пойду в бой. Ведь исхода может быть только два: из двух войск одно будет разбито. Если я тебя разобью, я по всему миру разошлю донесения, что я разбила султана Махмуда, который ранее разбил сто царей; если же ты меня разобьешь, что ты сможешь написать? Скажешь, женщину я разбил. Не достанется тебе ни донесений, ни победных стихов. Ибо разбить женщину — невелика слава. Скажут: „Султан Махмуд женщину разбил““.
И пока она была жива, Махмуд ее не тревожил, не нападал на Рей».
Но Абу Али и Джузджани были уже далеко за перевалами. Они пришли в Хамадан.
Везир в Хамадане
«Мне уже тридцать четыре года, — думал Абу Али, идя во дворец правителя Хамадана. — Это возраст, когда подводят первые итоги. Это возраст, когда уже построен фундамент и стены построены — остается лишь крыша да внутренняя отделка, чтобы было готово здание жизни. А где мой фундамент? Как высоко мое здание? Я еще многого не успел и почти ничего не сделал из того, что задумывал. Зачем я тогда живу?»
Он вспомнил стихи, которые сочинил недавно, в дороге:
Спокойно зажил бы, отраду обретя,
О, если бы познать, кто я! Хотя бы раз
Постигнуть, для чего скитаюсь я сейчас?
А нет — заплакал бы я тысячами глаз.