В лепешки набился мелкий песок. Он противно хрустел на зубах. Другой еды не было.
Когда стало совсем жарко, старый Масихи предложил выпить немного воды.
— Я не хочу, — сказал Абу Али, едва раскрывая высохший рот, — пей ты, учитель.
Масихи тоже не стал пить.
Если воды запасено вдоволь, пить хочется не так сильно. Мысль о том, что воды нет, не хотела уходить из головы, заслоняла все другие.
К вечеру они опять двинулись вперед. Теперь они шли просто в южную сторону, глядя на звезды. Там, на краю пустыни, должен находиться город Джурджан, а может быть, и другой город. Это неважно. Лишь бы был город, селение, арык. Хотя бы один дом или куст, но обязательно, чтоб колодец, чтоб вода.
Масихи хрипло дышал, едва сидел на верблюде.
Абу Али заставил выпить его несколько глотков воды.
Вода не помогла.
— Ненужная трата, — сказал Масихи, — вода еще пригодится вам.
Абу Али хотел ему ответить бодрыми словами, но выдавил из сухого горла лишь несколько хриплых звуков.
На другой день Масихи уже не смог подняться.
Потом он стал бредить. Иногда он приходил в себя и, стараясь ясно выговаривать слова, просил оставить его здесь. Им надо идти дальше, не терять время и остаток сил, а он уже никуда идти не сможет.
Абу Али сидел рядом, беспомощно сложив руки, молчал. Никакие лекарства тут не могли помочь. Самое это страшное — чувство беспомощности, когда лежит рядом, мучается человек, и ты ничего не можешь сделать, чтобы облегчить его страдания.
…Вместе с проводником они закопали умершего Масихи глубоко в песок, чтобы не терзали его гиены.
Через день они потеряли второго верблюда. Возможно, верблюд был где-то близко, но у них не было сил искать его, и они двинулись дальше на юг.
Теперь шел первым Абу Али, рядом брел проводник. Оба держались за оставшегося верблюда.
Когда солнце уже закатывалось, на горизонте появились три огромные фигуры. Две фигуры были человеческие. Фигуры надвигались на них, держась за третью, верблюжью. Проводник упал на колени и закрыл глаза. Одна из фигур тоже мгновенно упала на колени.
— Это бог выслал нам своих духов, чтобы призвать нас к себе, — бормотал проводник, — я чувствую: моя душа сейчас расстается с телом.
— Вставай, это пустынные видения. Я слышал о подобном от путешественников, — говорил Абу Али.
Но проводник уже ничего не понимал.
Он бормотал лишь бессвязные слова.
— И редко совершал намаз, — бормотал он, — и был неблагодарным…
— Вставай, — сказал Абу Али, дернул его и сам чуть не упал от слабости.
Они пошли дальше. Проводник продолжал шептать обрывки фраз, видимо, он представлял себя уже на небе.
— Отец мой! — шептал проводник. — Как сладко поют гурии! Ах, какой аромат!
Проводник брел, держась за верблюда, мотаясь из стороны в сторону, прикрыв глаза, и все шептал.
Вдруг они наткнулись на верблюжьи следы. «Кто-то еще прошел по пустыне», — подумал Абу Али.
Верблюд давно уже шел по дороге. Кругом лежали возделанные земли. Абу Али это понял не сразу.
Проводник перестал шептать. «Лучше бы он говорил, — подумал Абу Али, — под его слова легче переставлять ноги».
Потом он подумал: «Еще несколько шагов, и я упаду».
Верблюд остановился.
Перед ними был дом. Рядом светилась, отражая свет месяца, городская стена.
Абу Али подошел к дому, уперся в дверь. У него уже не было сил поднять руку и постучать.
Это был город Абиверд.
Утро, весь день и всю ночь лежал Абу Али в темной комнате.
Рядом лежал проводник.
Иногда они просыпались, пили воду из пиалы, поставленной кем-то рядом с ними, забывались снова.
Потом Абу Али понял, что за ними ухаживает пожилой, весь высохший человечек. Абу Али напрягал глаза, но не мог разглядеть его лицо.
Наконец утром, через два дня, они встали, огляделись.
Верблюд привел их к самым воротам города. В маленьком домике около ворот жил одинокий человек— смотритель кладбища.
— И отец мой был смотрителем, и дед, — рассказывал человечек, — а в аллаха они не верили. И я тоже не верю.
Проводник при таких словах сразу затыкал уши. После скитаний он исправно стал совершать намаз все пять раз в день.
— Какая может быть загробная жизнь, — смеялся смотритель кладбища, — все они здесь лежат.
Проводник уходил из дому вон, чтобы не слушать эти дурные слова.
— А во что же ты веришь? — спрашивал Абу Али.
— А верю я в человека. Аллах не поможет, а человек человеку всегда поможет. А если не поможет, то, значит, он зверь, а не человек.
По вечерам смотритель ворчал:
— Опять сегодня похоронили одного. Раньше хоронили иначе: место долго выбирали, чтоб и сухо ему там было лежать и тепло. А сегодня вырыли кое-как яму — да в воду. Нет, не те пошли времена, — вздыхал смотритель кладбища.
Через несколько дней и Абу Али и проводник окрепли. Из Абиверда снаряжали большой караван в Хорезм. Проводник решил примкнуть к этому каравану.
— Последний раз иду по пустыне, — говорил он. — Стану теперь цирюльником. И дальше мечети от дома никуда не уйду.
Джурджан был далеко на западе. Смотритель помог нанять верблюда в караване, который шел на запад, и Абу Али отправился в путь.
С проводником он послал три письма. Одно — везиру с благодарностью и с описанием блужданий. Другое — Бируни. Третье — Ширин.
— Если на караван нападут, эти письма ты обязательно разорви на клочки и пусти по ветру, — наказывал Абу Али.
Проводник стал совсем трусливым человеком. Однажды он увидел нескольких всадников и решил, что они сейчас нападут. Он мгновенно порвал письма, разбросал клочки.
Те всадники были вполне мирными людьми.
Абу Али ничего не знал. Он был уже в пути.
Отступление третье
Сегодня на географической карте легко отыскать Бухару. Но Гургандж найти уже сложнее. После нашествия войск Чингис-хана Гургандж стал называться городом Ургенчем. Он много раз разрушался, пустели его дома. Сейчас недалеко от места, где был Гургандж, стоит город Хива.
Вовсе не существует теперь Абиверда, который был когда-то древнейшим городом. Его развалины находятся в Туркменской республике, недалеко от железнодорожной станции Каахка.
Караван, с которым вышел Абу Али из Абиверда, иногда пересекал города. На пути была Ниса, тоже древнейший город. В Нисе до новой эры хоронили многих парфянских царей. Но сегодня ее тоже не найти на карте. В восемнадцати километрах от Ашхабада, рядом с туркменским аулом Багир, находятся полузасыпанные развалины города Нисы.
Нишапур — это город ученых, философов-богословов.
Нишапур — первый город, в котором построили высшую школу — медресе.
В Нишапуре глубоко под землей был настоящий водопровод.
«Каким прекрасным городом был бы Нишапур, если бы его каналы находились на поверхности, но зато его жители были бы под землей» — так шутили в разных странах ислама в то время.
В Нишапуре жил знаменитый философ — старец Абу Саид. В городе устроили долгий философский диспут между Ибн-Синой и Абу Саидом.
В Нишапуре Абу Али задержался на несколько дней.
От Нишапура прямая дорога вела к Джурджану.
В ворота Джурджана входил длинный караван. Все въезжающие, как полагалось, платили въездную пошлину. Абу Али приготовил кошелек. Кошелек стал совсем уже легким.
Вдруг со стороны улиц показались гулямы — воины.
— Посторонись! Посторонись! — кричали они купцам.
Проезжие прижимались к стенам.
Всадники везли пожилого человека, богато одетого. На руках у него были цепи.
— Кто этот несчастный? — спросил Абу Али у прохожего.
— Это наш бывший эмир Кабус, — ответил житель. — Вчера его место занял сын эмира Манучихр.
— Почему? — растерянно спросил Абу Али.
Письмо Бируни к эмиру Кабусу было по-прежнему с ним.
— Об этом не нам с тобой рассуждать, господин, — сказал житель. — Мы люди небольшие.
Абу Али въехал в город. Сюда стремился он с той ночи, как покинул Гургандж. Он прошел пески, горные перевалы и зыбкие болота. Он мечтал, что снова станет жить спокойно. Ему надоело валяться ночами в рабатах на засаленных подстилках. В дороге он обдумал немало научных проблем.
«Эмир примет меня на службу, — мечтал Абу Али в дороге. — Пусть жалованье будет небольшим, но я сумею нанять скромный дом, выпишу брата Махмуда, Ширин и маленького Али. Станем жить вместе. И главное — я сразу смогу заниматься науками!»
«Придется расстаться и с этим городом», — решил Абу Али.
Прожив лишь несколько дней в караван-сарае, он отправился в Дихистан, к берегу Каспийского моря.
В Дихистане за недорогую цену он снял комнату над мастерской портного. Он одевался скромно, скромно ел. Мало бывал на людях.
Здесь цвели сады. Воздух был всегда теплый, густой от испарений.
В этом городе всем хватало воды: и людям, и растениям. Воды было даже больше, чем нужно.
Абу Али просыпался, как всегда, рано утром. К утру от влажного воздуха одежда становилась сырой и холодной. Абу Али делал несколько гимнастических упражнений и садился за работу.
Он писал сразу несколько книг по тем наброскам, которые сделал еще в Гургандже. За день перед ним вырастала большая стопка исписанных листов бумаги.
Портной, у которого снимал он комнату, едва умел писать. Иногда, в то редкое время, когда Абу Али выходил в город портной крадучись поднимался наверх. Он пробовал читать те листы, которые мелким плотным почерком исписывал постоялец. Буквы были известные. Они сочетались в известные слова. А вот дальше все было невероятно сложно. Портной пробовал разобраться хотя бы в нескольких фразах, но у него сразу заболевала голова: мудрые книги писал постоялец.
«Пусть пишет, — думал портной. — Может быть, станет известным богословом или философом и прославит мой дом. Главное, что за комнату он платит исправно».
У Абу Али не было лишних денег, и он не мог жечь светильник. Иначе бы он работал и ночью. Зато ночью можно было думать. Иногда разрешение неясных проблем приходило именно ночью. Однажды вечером Абу Али почувствовал сильный холод. На улице было душно, это Абу Али понимал. Холод шел изнутри, дрожали руки и ноги. Он пытался пересилить внезапную слабость и этот холод, потом лег. Он сложил на себя всю одежду, которая была только в комнате, но дрожь не проходила.
«Если после холода в теле начнется жар, значит, у меня болотная лихорадка, малярия», — подумал Абу Али.
Вскоре начался жар. Смутные мысли блуждали в голове. Абу Али сжимал зубы, чтобы не потерять сознание. После жара снова подступила слабость. Была уже ночь. Абу Али лежал мокрый от пота, обессилевший.
Диагноз поставить было несложно.
— Я говорил, у нас многие страдают лихорадкой, — объяснял на другой день хозяин. — Место такое. Уезжать тебе надо, в нашем климате не вылечишься.
Абу Али принялся лечить себя сам. Сам готовил лекарства. Приступ повторился через три дня. Абу Али почувствовал приближение приступа и готовился к нему, как к бою.
Все наблюдения над своею болезнью он записывал.
Потом он напишет отдельную книгу, используя эти наблюдения, и назовет ее «О лихорадках». Она принесет большую пользу врачам, исцелит многих больных.
Когда приступы ослабли, стали едва заметными, Абу Али решил переехать.
Деньги у него кончались. «Надо возвратиться в Джурджан. — Стану лечить больных, как-нибудь прокормлюсь», — думал Абу Али.
Была еще тайная надежда: вдруг вернется эмир Кабус. Письмо, написанное Бируни, Абу Али по-прежнему возил с собой.
В Джурджан он приехал с пустым кошельком.
Абу Али остановился в караван-сарае. Он продал новую одежду, которая уцелела еще со времен Гурганджа.
Этих денег должно было хватить на несколько недель жизни.
О своем трудном положении он написал касыду.
Когда я стал большим, нет для меня широкого простора,
Когда стала дорогой цена моя, лишился я покупателя —
так начиналась эта касыда.
Эмир Кабус умер в крепости. В Джурджане строили огромную гробницу для эмира. Кабус начал строить ее сам для себя. Живой сын, отправивший отца в темницу, завершал это строительство.
Абу Али питался только лепешками. Лепешки он покупал самые дешевые.
В тот вечер он исписал последний лист бумаги. Он писал мелко, как только мог, но и этот лист кончился.
За стеной громко, с хрипом, стонал человек.
Абу Али спросил о нем у хозяина караван-сарая.
— Это несчастный купец из Балха, — сказал хозяин, — попил, наверно, ледяной воды и простудился. Нет у него здесь родственников, а где знакомые, тоже не знаю.
У Абу Али оставались кое-какие лекарства. Он нашел те, что укрепляют сердце и изгоняют из тела жар.
Он сидел у постели купца до утра. Лекарство помогло. Купец постепенно затих, стал дышать ровнее.
Надо было накормить его, и Абу Али купил дорогую пшеничную лепешку. Сам он в это утро решил не есть.
Через два дня купец встал на ноги и отправился снаряжать караван.
Для Абу Али он принес в подарок халат, заплатил деньги.
— Поедем со мной в Балх. Ты будешь желанным человеком в моем доме, — звал купец.
Абу Али отказывался. Он не мог объяснить купцу, что Балх слишком близко от Газны, от столицы султана Махмуда. В Балхе правил наместник султана.
Раньше Абу Али отказался бы от приношения. Сейчас же он взял и халат и деньги с благодарностью. На деньги можно было купить бумагу.
У хозяина караван-сарая болел сын. У него чесались ноги. Мальчик расчесывал их до крови. Временно зуд утихал, потом начинался снова. С сыном отказывались играть соседские мальчишки.
— Хороших врачей в Джурджане нет. Был когда-то большой врач — хаким у эмира Кабуса на службе — Абу Сахл Масихи. Ученейший человек. Может быть, вы слышали о таком? — говорил хозяин караван-сарая. — Так он переехал в Гургандж. Ну к нему бы я не посмел обратиться. Но у Масихи были ученики. Конечно, их теперь нет. Не стало эмира Кабуса, не стало и близких ему людей. Сын Кабуса, новый эмир, мечтает о дружбе с султаном Махмудом.
Абу Али нашел нужный корень. Корень рос в земле тут же, рядом с караван-сараем. Растер этот корень, попросил немного бараньего жира. Приготовил мазь.
Хозяин смазал этой мазью ноги своего сына всего три раза — и зуд прекратился вовсе. Но Абу Али велел мазать ею дней десять, чтоб лечение было законченном. По секрету от всех хозяин и себе стал мазать ноги — на будущее — вдруг и у него зачешутся.
Абу Али мог теперь жить в караван-сарае у хозяина хоть всю жизнь — и бесплатно.
Слух о чудесном враче — хакиме — пошел по всему кварталу. Каждое утро сходились к Абу Али больные люди.
— Очень знающий хаким, — передавали они друг другу, — моего соседа излечил, брата моей жены вылечил. И берет недорого. Сколько дашь, столько и возьмет. Больше не спросит.
У Абу Али появились небольшие деньги.
«Может быть, я и достиг всего, для чего был рожден, — думал он иногда. — Лечу людей. Люди радуются и благодарят. Ни от кого не завишу, никому не обязан. Могу продолжать труды в науке. Жаль, вот только не с кем посоветоваться, поспорить».
Жил в Джурджане человек, которого звали Абу Мухаммад аш-Ширази. Он был богат, имел большое поместье. Любил поговорить о науках. Однажды он вывихнул руку, упав с лошади. Абу Али приходил к нему в дом накладывать лечебную повязку.
В доме у Ширази Абу Али увидел метафизику Аристотеля. Ту самую, ключи к пониманию которой дал ему Фараби.
— Очень трудная книга, — сказал аш-Ширази, — путаная и непонятная.
Абу Али объяснил ему несколько основных положений.
— Вот как, — удивился хозяин богатого дома, — оказывается, ты не только хороший врач, ты еще и глубоко изучил философские науки. Подобной глубиной знаний обладали лишь два известных мне человека. Однажды мне посчастливилось даже побеседовать с ними…
— Бируни и Масихи? — спросил Абу Али.
— Да, — еще больше поразился аш-Ширази. — Тебе тоже известны их имена? Хотя, постой… Не удивляйся моей просьбе, подойди к окну и повернись правой стороной лица.
Абу Али удивился, но к окну подошел.