— Вы терзаете меня!
— Узнайте же все: генерал дон Себастьян Герреро хочет жениться на своей родственнице.
— Жениться! — вскричал Тигреро с испугом. — Но это невозможно.
— Невозможно! — повторил с насмешкой капатац. — О! Как мало знаете вы этого человека с неумолимой волей, дикого зверя с человеческим лицом, который безжалостно уничтожает все осмеливающееся ему сопротивляться; он хочет жениться на донне Аните, захватить ее богатства — и женится на ней, говорю вам.
— Но она помешана.
— Да, помешана.
— Кто же осмелится совершить такой святотатственный брак?
— Полноте! — отвечал капатац, пожимая плечами. — Вы забываете, что генерал обладает талисманом, с которым все возможно, все покупается: люди, женщины, честь и совесть!.. Золото!..
— Это правда! Это правда! — вскричал Тигреро с отчаянием и, закрыв лицо руками, он оставался неподвижен, как будто вдруг его поразил громовой удар.
Наступило продолжительное молчание, во время которого слышалось только заглушаемое рыдание, разрывавшее грудь Тигреро.
Страшно было смотреть на этого человека, храброго, испытанного несчастьем — почти побежденного отчаянием и плакавшего, как робкий, отчаявшийся ребенок.
Капатац, скрестив руки на груди, с бледным лицом и с нахмуренными бровями, смотрел на Тигреро с выражением кроткого и сочувственного сострадания.
— Дон Марсьяль! — сказал он, наконец, резким и повелительным голосом.
— Что вы хотите? — спросил Тигреро, с удивлением поднимая голову.
— Я хочу, чтобы вы выслушали меня, потому что я еще не все сказал.
— Что еще можете вы сообщить мне? — с горечью спросил Тигреро.
— Приподнимитесь, как мужчина, вместо того чтобы сгибаться под тяжестью отчаяния, как ребенок или слабая женщина. Неужели у вас в сердце не остается никакой надежды?
— Ведь вы мне сказали, что у этого человека неумолимая воля, которой ничто не может сопротивляться?
— Я точно сказал вам это, но разве это причина, чтобы отказаться от борьбы, или вы считаете его неуязвимым?
— Да, — с жаром закричал Тигреро, — я могу его убить!
Капатац презрительно пожал плечами.
— Убить его, — повторил он: — полноте! Это мщение глупцов; притом вам всегда остается это средство, когда не будет никаких других; нет, вы можете сделать другое.
Дон Марсьяль пристально посмотрел на капатаца,
— Стало быть, и вы ненавидите его, если не боитесь говорить со мной таким образом? — сказал он.
— Это все равно, ненавижу я его или нет, только бы я был вам полезен.
— Это правда, — прошептал Тигреро.
— Притом, — продолжал капатац, — вы забываете, кем вы рекомендованы мне!
— Валентином, — сказал дон Марсьяль.
— Валентином, да, Валентином, который так же, как и вы, спас мне жизни и которому я обещал вечную признательность.
— О! Сам Валентин давно отказался от борьбы с этим демоном, — уныло сказал дон Марсьяль.
Капатац засмеялся.
— Вы думаете? — сказал он с иронией.
— Что мне за дело? — прошептал Тигреро.
— Горе делает вас эгоистом, дон Марсьяль; но я прощаю вам, потому что я сам осудил вас на страдание.
Капатац замолчал, выпил хереса и продолжал.
— Тот плохой врач, кто, сделав болезненную операцию, не сумеет приложить лекарств, которые могут залечить раны.
— Что вы хотите сказать? — вскричал Тигреро невольно заинтересовавшись тоном, которым были произнесены эти слова.
— Неужели вы думаете, — продолжал капатац, — друг мой, что я решился бы возбудить в вас такое страдание, если бы не имел возможности доставить вам большую радость? Скажите, неужели вы это думаете?
— Берегитесь, сеньор, — вскричал Тигреро трепещущим голосом. — Берегитесь! Я не знаю почему, но я невольно почувствовал надежду и предупреждаю вас, что если эта последняя мечта, которую вы стараетесь вложить в мою душу, обманет меня на этот раз, вы убьете меня так же верно, как кинжалом.
Капатац улыбнулся с невыразимой кротостью.
— Надейтесь, друг мой, говорю я вам, — продолжал он. — Я именно хочу, чтобы вы надеялись.
— Говорите, сеньор, — отвечал Тигреро. — Я вас слушаю с доверием, клянусь вам, я не считаю вас способным играть таким горем, как мое.
— Хорошо; вот именно каким я хотел вас видеть. Теперь выслушайте меня: я вам сказал, не правда ли, что по приезде в Мехико донну Аниту отвез в монастырь бенардинок дон Себастьян?
— Да, я помню, кажется, вы это сказали.
— Очень хорошо; донна Анита была принята с распростертыми объятиями добрыми монахинями, воспитавшими ее; молодая девушка, очутившись среди подруг своего детства, окруженная внимательным и разумным попечением, расхаживая свободно под огромными деревьями, укрывавшими ее первые годы, почувствовала, что в душу ее возвратилось спокойствие; горе ее мало-помалу сменилось кроткой меланхолией, мысли ее, расстроенные страшной катастрофой, приняли опять свое равновесие — словом, помешательство исчезло от нежных ласк монахинь.
— Итак! — воскликнул дон Марсьяль. — К ней возвратился рассудок!
— Не смею утверждать, потому что для всех она слывет еще помешанной.
— Но когда так!.. — вскричал Тигреро, задыхаясь.
— Когда так, — продолжал капатац, с намерением делая ударение на каждом слове, и пристально глядя на своего собеседника, — если все это думают, стало быть, это неправда.
— Но вы как знаете все эти подробности?
— Самым простым образом; несколько раз дон Себастьян посылал меня с поручениями к настоятельнице, и я случайно узнал в сестре-привратнице мою родственницу, которую считал умершей; добрая женщина — от радости, а может, также, чтобы вознаградить себя за продолжительное молчание, которое она должна сохранять, — рассказывает мне каждый раз, что говорится и делается в монастыре; я слушаю ее с удовольствием -понимаете ли вы теперь?
— О продолжайте! Продолжайте!
— Я почти кончил; по словам моей родственницы, бернардинки, особенно настоятельница, против плана генерала.
— О праведные женщины! — с простодушной радостью вскричал Тигреро.
— Не правда ли, — сказал, смеясь, капатац, — вот, вероятно, по какой причине они сохраняют в тайне возвращение к рассудку своей пансионерки, без сомнения, надеясь, что пока бедная девушка будет слыть помешанной, генерал не осмелится жениться на ней. К несчастью, они не знают с кем имеют дело, не знают свирепого честолюбия этого человека, для удовлетворения которого он не отступит ни перед каким преступлением.
— Увы! — простонал Тигреро с унынием. — Вы видите, друг мой, я погиб!
— Подождите, подождите, друг мой! Ваше положение может быть не так отчаянно, как вы предполагаете.
— У меня сердце разрывается.
— Мужайтесь и выслушайте меня до конца. Вчера я был в монастыре; настоятельница, с которой я имел честь говорить, рассказала мне под секретом — зная, как я интересуюсь донной Анитой, несмотря на то, что служу у дона Себастьяна, — что молодая девушка изъявила намерение говорить с духовником.
— По какой причине?
— Не знаю.
— Но это желание легко удовлетворить; я полагаю — в каждом монастыре есть свои аббаты.
— Ваше замечание справедливо, только кажется, что, по причинам мне не известным, ни настоятельница, ни донна Анита не хотят приглашать ни одного из этих аббатов, и…
— И что? — с живостью перебил дон Марсьяль.
— Настоятельница поручила мне пригласить францисканца или доминиканца, к которому я имел бы доверие.
— А!
— Вы понимаете, друг мой?
— Да-да, продолжайте!
— И привести его туда.
— И вы нашли? — спросил дон Марсьяль задыхающимся голосом.
— Кажется, что так, — улыбаясь, отвечал капатац.
— Когда вы должны вести его туда?
— Завтра в вечерню.
— Очень хорошо; и вы, без сомнения, назначили ему место, где он должен вас ждать?
— Он должен меня ждать в Париане, где я с ним сойдусь при первом ударе к вечерне.
— Я уверен, что он не опоздает.
— И я также. Что же, сеньор, как вы находите, потеряли вы время, слушая меня?
— Я нахожу, — отвечал дон Марсьяль, с улыбкой протягивая руку капатацу, — что вы очаровательный собеседник и рассказываете очень хорошо.
— Вы мне льстите.
— Нет, клянусь вам; кроме того, я нахожу, что бернардинки добрые и превосходные женщины.
— Теперь нам надо расстаться, — сказал, вставая, капатац.
— Уже?
— Я должен в эту ночь провожать моего господина в какую-то поездку за город.
— Вероятно, на какой-нибудь заговор.
— Я этого боюсь, но что же делать, я принужден повиноваться.
— Так выгоняйте же меня.
— Я это и сделаю сейчас. Кстати, вы видели дона Валентина после вашего приезда?
— Нет еще, эта продолжительная разлука тревожит меня. Если бы было не так поздно и я знал дорогу, то отправился бы просить гостеприимства у дона Антонио Ралье, его соотечественника, чтобы узнать о нем.
— Вы знаете адрес дона Антонио Ралье?
— Знаю: он живет в улице Монтерилло.
— Это в нескольких шагах; если вы желаете, я велю вас проводить туда.
— Я очень буду вам обязан. Но кому?
— Разве вы забыли человека, который держит вашу лошадь? Он проводит вас.
— Тысячу раз благодарю.
— Полноте! Не стоит благодарности. Вы завтра пойдете гулять в Париан?
— Я очень желаю видеть вашего францисканца.
Оба улыбнулись.
— Теперь дайте мне вашу руку и расстанемся.
Они вышли.
Капатац провел Тигреро по тем же коридорам. Капатац, отворив последнюю дверь, высунул голову: улица была пуста, посмотрев направо и налево, он свистнул, и через несколько минут послышались шаги и явился пеон, ведя за узду лошадь Тигреро.
— Прощайте, сеньор, — сказал капатац. — Благодарю вас за приятный вечер, который вам угодно было посвятить мне. Пиллат, проводи этого кабальеро в улицу Монтерилло и покажи ему дом дона Антонио Ралье.
— Слушаюсь, — лаконично отвечал пеон.
Друзья простились в последний раз, Тигреро сел в седло и поехал за Пиллатом, между тем как капатац воротился в дом, заперев за собой дверь.
После бесчисленных поворотов, всадник и пешеход добрались наконец до улицы, по величине которой Тигреро счел ее принадлежащей к аристократическому кварталу.
— Вот улица Монтерилло, — сказал пеон, — а вот и дон Антонио, которого вы ищете, — прибавил он, указывая на всадника, сопровождаемого тремя слугами верхом и хорошо вооруженными.
— Вы это знаете наверное? — спросил Тигреро.
— Еще бы! Я его знаю хорошо.
— Если так, примите этот пиастр, друг мой, и ступайте, мне больше не нужны ваши услуги.
Пеон поблагодарил и ушел.
Во время этого разговора всадник остановился, очевидно встревоженный.
— Подъезжайте без опасения! — закричал ему Тигреро. — Я друг.
— О-о! Теперь поздно встречать друга на улице, — отвечал дон Антонио, который, однако, подъехал, не колеблясь, но положив руку на оружие, на случай неожиданного нападения.
— Я Марсьяль Тигреро.
— Это другое дело. Чего желаете вы? Гостеприимства? Я велю слуге проводить вас в мой дом, потом оставлю вас до завтра, потому что я занят.
— Принимаю ваше предложение, но, одно слово…
— Говорите!
— Где дон Валентин?
— Вам нужно его видеть?
— Чрезвычайно.
— Пойдемте же со мной, я еду к нему.
— Само небо устроило так кстати! — вскричал Тигреро, следуя за доном Антонио.
Глава XIV
СВИДАНИЕ
Было очень поздно, когда заговорщики расстались и последняя группа офицеров вышла из гостиницы; на шоссе уже слышался топот лошаков и лошадей индейцев; ехавших на рынок; и хотя темнота была еще сильна, однако звезды начали исчезать на небе, холод сделался пронзительнее — словом, все возвещало скорое явление рассвета.
Оба путешественника опять сели за стол друг против друга, безмолвные и неподвижные, как статуи.
Трактирщик ходил по зале с озабоченным видом, как бы прибирая и чистя, но в действительности довольно растревоженный и желая в глубине сердца поскорее освободиться от этих двух зловещих посетителей, молчание и воздержанность которых мало внушали ему доверие.
Однако тот, что один говорил за себя и за товарища, два раза слегка ударил по столу: трактирщик тотчас подбежал на этот зов.
— Чего вы желаете? — спросил он с раболепным видом.
— Ваш посланец долго не возвращается, — cказал незнакомец. — Ему следовало бы уже воротиться.
— Извините, сеньор, отсюда далеко до улицы Монтерилло, особенно когда идешь пешком, однако, я думаю, что пеон скоро воротится.
— Да услышит вас небо! Подайте нам тамариндовук настойку.
В ту минуту, когда трактирщик принес требуемую настойку, постучали в дверь.
— Вот, может быть, наш посланный, — сказал незнакомец.
— Весьма возможно, сеньор, — отвечал трактирщик.
Он немного растворил дверь, которая удерживалась изнутри крепкой железной цепью, не позволявшей отворяться более нескольких дюймов, так что никакой посетитель не мог проскользнуть в дом без позволения хозяина.
Эта мера предосторожности, очень благоразумная и вместе с тем очень простая, принята во всей Мексике из-за того недоверия, какое внушает жителям организация мексиканской полиции, покровительствующей ворам.
Обменявшись несколькими словами шепотом с пришедшим, трактирщик снял цепь и отворил дверь.
— Сеньор, — обратился он к незнакомцу, пившему настойку, — вот ваш посыльный.
— Наконец! — с радостью вскричал путешественник, поставив стакан на стол.
Вошел пеон, вежливо снял шляпу и поклонился.
— Ну, друг мой, — спросил незнакомец, — вы нашли того человека, к которому я вас посылал?
— Нашел, сеньор, мне посчастливилось встретить его в ту минуту, когда он возвращался с улицы Сант-Агустин.
— А-а! Что же он сказал, получив мою записку?
— Во-первых, сеньор, он дал мне пиастр, потом сказал: «Воротись, как можно скорее, и скажи тому, кто послал тебя, что я поспею на свидание, назначаемое им, почти в одно время с тобой!»
— Так что…
— Так что он будет здесь, вероятно, через несколько минут.
— Очень хорошо! Ты малый умный, — отвечал незнакомец. — Вот тебе еще пиастр, теперь ты можешь уйти.
— Благодарю, сеньор, — сказал пеон, весело кладя пиастр в карман. — Если бы каждый месяц было по две ночи такие, как эта, то через год я разбогател бы.
И, поклонившись во второй раз, он вышел из залы по всей вероятности затем, чтобы отправиться спать.
Пеон не солгал, потому что не прошло и десяти минут после его ухода, как раздался топот лошадей, и не только постучались в дверь, но и позвали несколько раз.
— Отворяйте смело, хозяин, — сказал незнакомец. — Я знаю этот голос.
Трактирщик повиновался, и несколько человек вошли в залу.
— Наконец, вы воротились, любезный Валентин! -вскричал по-французски вошедший, с живостью подходя к путешественникам, которые, со своей стороны, подходили к нему.
— Благодарю за скорость, с которой вы явились на мое приглашение, любезный Ралье, — ответил охотник.
Трактирщик закусил губы, услышав, что говорят на языке, которого он не понимал.
— Гм! Это англичане, — прошептал он с досадой.
— Лусачо, — обратился Валентин к трактирщику; — я должен говорить о важных делах с этими кабальеро, так как я желаю, чтобы вы не мешали, я вас прошу уступить мне эту залу на один час.
— Сеньор… — прошептал трактирщик.
— Я понимаю, вы хотите денег, — хорошо, я вам дам, но с условием, что никто не войдет сюда, пока я не позову.
— Однако, сеньор…
— Выслушайте меня и не перебивайте! Еще не рассветет часа два, итак, до тех пор вы не отворяйте вашей гостиницы. Вы не можете ожидать посетителей; я покупаю у вас каждый час по унции. Вы согласны?
— Я думаю, сеньор, за эту цену я продам вам весь день, если вы желаете.
— Этого не нужно! — вскричал, смеясь, охотник. — Только я не хочу, чтобы подслушивали и подсматривали.
— Я человек честный, сеньор.
— Желаю думать так; только я предупреждаю вас, что если я увижу в щель глаз или ухо, я сейчас пошлю пулю в знак предостережения; а я имею несчастье стрелять очень метко.