Конечно, все здесь было чудом: прозрачная голубая вода морского залива, пестрая мозаика гальки, обкатанной морем, а рядом – прохлада просторного грота. И снова – море, в котором можно просто лежать на спине, не шевелясь, глядя в просторное синее небо, а морская вода баюкает, покоит.
Все было хорошо, словно в сказке. Но порою какой-то неясной тревогой ощущалось безлюдье: в белокаменном дворце с амфиладами пустых гулких залов, на берегу, на галечном пляже, на море. Вспомнилось, как совсем недавно, у бабушки, на Дону, счастливо визжали девчонки-племянницы, поднимая тучи брызг; и малый Андрюшка плескался на мелководье, сияли глаза его. Сюда бы эту детвору.
Пустынны, безлюдны были дворцовый ансамбль, берег и море. Лишь в небе, порою негромко, рокотал небольшой вертолет, облетая остров.
А потом был вечер. Безлунная ночь. От садов, миртовых зарослей, оливковых рощ доносилось пенье цикад. Зеленые светляки, их несметные хороводы, казалось, освещали остров призрачным таинственным зеленым светом. Стая дельфинов вошла в залив, чтобы поближе увидеть сказочное зрелище. Дельфины играли, исчезая в глубине и выходя на поверхность с глубоким вздохом.
Здесь, на берегу, объявился Феликс, спросил:
– Как день провели? Понравилось?
Усталый от долгого дня и его потрясений, для души не малых, Илья выдохнул:
– Хорошо у вас.
Перед глазами закружилось все за день увиденное: просторное море, острова с высоты полета, из моря встающий остров, прозрачная голубая вода, мягкая корочка соли на плечах после купанья, тропинка, взбегающая на золотистый холм, торжественный хор цикад, вершина, теплая каменная скамья, синий простор, от которого пьянеешь, апельсиновые сады, старые дуплистые оливы – им век и век! – белый дворец, подводное царство и, конечно, ночное море, волшебный сон его, с дельфинами, светляками.
– Как хорошо, – повторил он. – Просто… – не мог он подобрать слово, а потом его осенило: – Эутопос. Утопия. Благословенное место.
Это для маловеров утопия – всего лишь мечта и место, которого нет.
Оно есть. И оно – здесь, – закончил он со вздохом.
– Да, да… – согласился Феликс. – Я люблю этот остров и дом. Правда, редко здесь бываю. Но потом, на покое, я буду жить именно здесь.
Море, яхта, батискаф…
– Когда потом? – тихо и как-то безнадежно произнес Илья, понимая ответ.
– Еще лет пять-десять. И все, тогда можно на покой.
– Господи… Целых десять лет ожиданья? – искренне, но так же безнадежно-горько произнес Илья. – Зачем? У вас все есть. Вот и начните со дня завтрашнего, а еще лучше – с сегодняшнего, прямо сейчас. Зачем ждать?
Он спрашивал, заранее зная, что никакого ответа не будет, а в лучшем случае – лишь добрая усмешка над человеком, ничего не понимающим в жизни. Хотя как раз в жизни людской он понимал теперь многое, потому что познал тьму. Но как рассказать об этом?
Оставалось лишь жалеть людей и, потаясь, плакать о них.
Добрая усмешка на лице Феликса появилась и в самом деле. Усмешка, долгий выдох за день уставшего человека. И печальная мысль о том, как легко можно устроить счастливую жизнь для человека тебе вовсе не знакомого. Раз-два – и готово. Чужу беду рукой разведу.
Разве может понять его этот еще мальчишка? И другие, которые старше и должны быть мудрей. Даже родная мать. Милая, любящая мама.
И жена – тоже. И, наверное, дочь. Их мудрость – только для себя.
А чтобы понять другого, надо – всего-навсего! – прожить за него в его шкуре. С первого вздоха и до мгновения нынешнего.
Бедное еврейское детство, безотцовщина, зависть к одноклассникам, которые живут не в пример лучше. А он – рыжий, конопатый, золотушный, в вечных пятнах зеленки, которую он ненавидел. Пока да пока он выправился. Всегда знал: он умнее других, но что проку. Свои школьные годы он ненавидел. А потом…
А потом – словно чудо. Но это не было чудом. Это была работа. Долгая работа. Это была схватка, драка людей умных и сильных, кое-как прикрытая, чтобы не брызгала кровь.
Вначале все будто сон: вот-вот по рукам дадут, голову оторвут, все окажется миражом и растает. Позднее пришло холодное осознание реальности: все в твоих руках, нельзя лишь упустить, промахнуться, опоздать.
И везде нужно было идти не напрямую, а обходя, подкапываясь, льстя и подкупая глупых и жадных; загодя чуять опасность звериным чутьем и вовремя отступать, чтобы снова обходом, но идти вперед. Зная по горькому опыту, что у тебя нет друзей и соратников. Только соперники и враги.
А если улыбается, клянется в дружбе, то будь особенно начеку.
Продаст и предаст.
Дважды он был на пороге гибели, но выжил. Десять раз – в двух шагах от разорения. И теперь остановиться значило если не проиграть, то уж точно предать самого себя, начиная с того золотушного мальчика, который в бессильных слезах шептал и шептал: "Я покажу вам… Вы все узнаете… Вы все…" Мальчика, а потом – юношу. Предать свои цели, свои надежды, а значит, свою жизнь. Нет, нет и нет! Надо завершить начатое. Тем более что самое страшное и самое тяжкое уже позади. И он еще не устал. И вовсе не опьянел, не захлебнулся деньгами и властью их. Напротив, чем далее, тем трезвее понимал, что нынешнее его состояние – еще не власть. Он, как и прежде, в крепкой узде.
Такая страна. Такие правители. И приходится, как и прежде, идти не напрямую, но обходя, подкапываясь, подкупая и льстя и отступая порой. А этого уже не хотелось. Во-первых, гордость – не пустое понятие. Прежде спрятанная, она просыпалась все чаще. Во-вторых, было жалко времени. Жизнь коротка. А настоящая власть ему нужна была для того, чтобы не мешали работать. И кажется, он нашел способ взять эту власть. Даже два способа, два направления к одной цели.
Двигаться с двух сторон. Пусть угадывают: где главное? Пусть гадают.
И в конце концов слишком поздно поймут. Это уже будет настоящая победа.
И вот тогда можно будет улыбнуться этому милому молодому человеку и легко сказать: "Конечно… Зачем ждать, когда уже сегодня…" И вместе с ним отправиться куда-нибудь на яхте.
Но этот час еще не настал. А в сегодняшнем дне Феликса ожидали на другой гостевой стороне острова праздничный фейерверк, прощание.
И потому он улыбнулся, сказал Илье: "Ничего. Мы еще с вами поплаваем". И тут же унес его небольшой вертолет, прямо с берега.
Ночью Илья спал плохо, думал, засыпал, что-то грезилось ему недоброе, хотя за раскрытым окном дышало море.
Он проснулся поздно, но успел искупаться, поплавать.
Служитель, подавший завтрак, сказал:
– Феликс Осипович просит извинить. Его не будет.
Глава Х
ПУСТЬ ПОМОГУТ НАМ БОГИ
Потом был обратный путь, более спокойный, в том же самолете. Сидели все вместе. И Тимофей был с ними. На вопросы тетушки и брата Илья ответил коротко:
– Да, у него… Там – дворец, там – сады, там – сказка.
Алексей, обычно сдержанный, не мог и не хотел скрывать восхищения:
– Вот так настоящие люди живут! Так надо жить! А последний аккорд?
Ты же не был… Ты такое пропустил. Это высший класс! Это – Феликс!
Два миллиона долларов – морю.
– Два миллиона двести сорок тысяч, – уточнил Тимофей.
– Ну и что, Тимоша? – махнула рукой Ангелина. – Такие люди имеют право… Для них это безделица. Молодой Баснер, Наум, сумел в Ницце за неделю спустить двадцать миллионов евро. А Баснер-старший строит вторую яхту, которая обойдется ему в триста миллионов. Мне
Вайнштейны рассказывали.
– Да дело не в деньгах, – объяснил Тимофей. – Феликс тоже не обеднеет. Но сколько было мороки с этой амфорой: искали, старались, в Англии нашли. Добивались разрешения на вывоз. Коту под хвост наши старания.
– Но какой жест! Ты не видел! – с восторгом рассказывал брату
Алексей. – Вертолет, прожекторы, голос с неба, Феликса голос:
"Спасибо всем! Эту амфору, ваш подарок, я возвращаю вечности, морю,
Элладе. Каждому – свое. И пусть помогут нам боги!" Здорово! За это обязательно надо выпить!
Шампанское принесли тут же.
– Еще раз за Феликса! – поднял бокал Алексей. – И пусть помогут нам боги! Во всех наших делах!
До дна выпил лишь он один. Тимофей с Ангелиной пригубили. Илья спросил у дядюшки:
– Два миллиона долларов? В море?
Тимофей кивнул головой:
– Все – правда. Шиканул.
Илья поверил. Вздохнул. И вспомнил сразу: Интернет, детские лица чередой. Сто тысяч да шестьдесят тысяч рублей. Цена жизни.
– Разве так можно? Нет, – утвердился он в мысли своей. – За такие подарки боги могут и наказать. – И подтвердил выразительно: – Должны наказывать.
Он произнес это негромко. Но четко и слышимо. Тетушка остановила его движением руки, напоминая: "Мы – не одни".
В салоне самолета усталые гости, казалось, подремывали: редкие разговоры, негромкое позвякивание посуды, бокалов. Услышать могли. И потому Тимофей тоже головой качнул: "Не надо…"
Алексей улыбнулся, похлопал младшего братишку по плечу, посоветовал:
– Тебе, Илюша, надо в попы идти. Переходи в Духовную академию.
Будешь проповедовать да молиться за нас, грешных.
– Какой из меня проповедник, – с горечью сказал Илья, – если даже вы мне не верите. А ведь я знаю… Я точно знаю, что тебе, Алеша, не надо ни в какие мэры идти. И мамочке пора отдохнуть, как и дяде Тимоше.
Ничего нам не надо. А один лишь покой. Дом у реки, у моря. Сосновая роща. Живи и радуйся. А вам кажется, что я глупости говорю. Мне не верите, поверьте Пушкину: "Предполагаем жить… И глядь – как раз – умрем".
Старший брат выслушал Илью, но вывел свое:
– Не надо каркать. У Пушкина есть и другое: "Поднимем бокалы, содвинем их разом!" – это сейчас более к месту. Какой-то ты будто не наш, Илюшка. Вроде и не Хабаров.
– А отец был Хабаров? – тихо спросил Илья. – Почему его все помнят?
Даже Феликс.
– Ребятки мои, ребятки… – заквохтала сердобольная тетушка. – Не надо ссориться, мы все устали. Устали, устали… Давайте лучше подремлем.
Ангелину послушались. Алексей с пать вовсе не хотел и ушел к каким-то новым знакомым. Илья остался и задремал. Виделись ему море, остров, высокий холм, каменная скамья у вершины, на ней – человек в белом.
А вокруг необъятный простор. Дух захватывающий, голубой и синий, бирюзовый и темный, фиалковый, пронизанный солнечным светом. Потом он крепко уснул, проснувшись лишь в конце полета.
Алексей улетел домой прямо из аэропорта, минуя город.
– Алеша… – приглашала его тетушка. – Побудь с нами денек-другой.
Отдохни. Погода налаживается. Увидишь мои цветочки во всей красе.
Но Алексея буквально распирала энергия:
– Потом будем отдыхать, мама Аня. А сейчас работать надо. Осень.
Выборы. Феликс твердо сказал, что поддержит меня. А новый завод? Там работы… Так что за меня Илюшка цветочки пусть нюхает.
– Наверное, и мне надо в Питер, – вслух подумал Илья. – Поглядеть, что там и как.
– Очень хорошо! Все разбегайтесь! Оставляйте одну старую тетку!
Тимоша собирается улетать. Правда, что на неделю? – спросила она мужа.
– Да, – ответил Тимофей. – Завтра летим с шефом, с голландцами и англичанами. В Уренгой, а потом вертолетами дальше. Не меньше недели.
– А тебе нельзя отказаться? – попросила Ангелина. – Ты целую неделю занимался днем рождения. Совсем не отдыхал. Устал, я же вижу.
А теперь опять… Так нельзя, Тимоша.
– Надо, – коротко ответил Тимофей. – Потом отдохнем. Слетаем на недельку в Словению или в твою любимую Черногорию, – пообещал он и, подморгнув, добавил: – Поглядим, а может, и вправду приглядим какую-нибудь халупку. Что-то мне нынче понравилось море, – признался он. – Легко дышится, водичка хорошая. Даже мне можно плавать. С маской и ластами. С маской хорошо, красиво. Так что побудьте с
Илюшей, а когда я вернусь…
Лететь с Феликсом на Север Тимофею и в самом деле было надо. Работа.
К тому же кроме обычных обязанностей в этой поездке нужно было поговорить с хозяином о визите старого товарища, о "золотой рыбке".
Поговорить, а потом всерьез подумать и принять решение для себя, о себе: уходить от Феликса или оставаться с ним.
На следующий день к позднему завтраку на верхней веранде Ангелина с
Ильей садились вдвоем.
Погода, слава богу, налаживалась. С утра проглянуло солнце, ветром раздуло тучи, и отступившее было лето вернулось высоким небом, просторной синью реки, свежей зеленью.
– Сколько нам предстоит работы, – охала Ангелина. – Надо проверить цветочки. Я очень боюсь за Глорию Дей. Как она перенесла холод?
И конечно, с Красавчиком надо разобраться. Он совершенно вышел из-под контроля. Где-то ходит и бродит… Да еще взял новую моду: спрячется под кустом и орет: мяу да мяу! Даже к завтраку не собирается приходить. Красавчик, Красавчик!..
Но Ангелина плакалась зря. Садовник успел убрать все следы непогоды, обрезав поникшие, растрепанные холодным дождем и ветром листы, стебли, бутоны. А главный заботник – теплый август – еще в ночи нашептал что-то ласковое, и, поверив ему, розы, лилии словно напоказ выставляли себя. Телесно-розовое, нежно-лимонное, коралловое, пунцовое, алое, снежно-белое… Бутоны, лепестки, соцветья, листы. В сияющих переливах росы, которая под солнцем быстро высыхала, дымясь.
Хорошо выспались, но чуялась какая-то усталость. У Ангелины, дело понятное, – от возраста.
– Мне теперь по-хорошему, – жаловалась она, – целый месяц нельзя к столу подходить. Нахваталась, напробовалась, дура старая. Так что давай – за двоих. Тебе можно и нужно, худоба питерская. Маша велела тебя откормить, и я откормлю.
Утренний чай, завтрак, обед, чай полуденный и поздний ужин, прогулки среди цветов и в сосновой роще, купанье в реке, долгие семейные разговоры – так прошли день и другой.
Ангелина ходила за новостями к соседям да помаленьку собирала чемоданы для Черногории. "Дресс-код – это важно, особенно в моем возрасте", – говорила она.
Илья никуда не ездил, хотя обычно, живя в Москве, пропадал в библиотеках, архивах. Нынче не тянуло туда.
Это заметила Ангелина, при случае даже похвалив:
– Нам с тобой нынче так хорошо. Слава богу, ты никуда не ездишь.
С этой учебой… Молодец. Сколько можно глаза портить.
На похвалу тетушки, сомнительную, если всерьез, Илья ответил откровенно:
– Что-то мне начинает казатьс я, мама Аня, не туда я полез.
– Разонравилось? – удивилась тетушка.
– Не знаю. С одной стороны, все это интересно, – ответил Илья. – Но, судя по всему, попусту. Говорим и вроде верим, что история – это прошлый опыт человечества. Она учит людей. Но чему она научила?
Шесть тысяч лет назад одни лакомились пятками верблюдов да паштетами из языков жаворонков. Из языков. Жаворонков, – подчеркнул он. – А рядом от голода люди умирали. Прошло шесть тысяч лет. И стало, быть может, хуже. Одни только на закуску едят пиццу за тысячу долларов, запивают вином по десять да двадцать тысяч долларов за бутылку. А возле них – голодные да больные. Чуть не целые страны вымирают в
Африке, в Азии. А сколько у нас своей нищеты. Так где же уроки истории? В чем они? Их просто, видимо, нет. И зачем тогда заниматься пустым?
– Илюшечка, – проникновенно сказала Ангелина. – Зачем ты себе голову забиваешь всякими мыслями? Неужели ты хочешь каких-то революций?
Господь с тобою! Не нравится история – плюнь и займись другим.
Например, цветочками. Будешь на свежем воздухе красоту создавать, а не в пыльных бумажках копаться. Посмотри, какая это прелесть – даже простые цветы. Вот эта кутерьма.
"Кутерьмой" называла тетушка несколько уголков усадьбы, где словно ненароком толпились одной веселой гурьбой алые маки, ромашки, махровые циннии, мальвы, бархотки – все вместе, пестрой копной, разноцветьем радуя глаз, особенно теперь, после дождей, под ярким солнцем.
– Тебе же нравится, – похвалила племянника тетушка. – Займись цветочным дизайном. Сейчас образование – не главное, была бы голова на плечах. У тебя есть вкус.