Гелиогабал любил полакомиться гребнями петухов, языками соловьев и павлинов, пятками верблюдов. Почему их в нашем меню нет? Мельчает народ. А еще на императорских приемах гостям через определенное время предлагалось рвотное, чтобы они могли продолжить долгий обед и все отпробовать. А у нас?
– Илюша…
– Послушайте дальше. На Руси царские да боярские обеды были тоже не бедными. Например, подано было государю с кормового двора приказных яств: папорок лебедин под шафранным взваром, ряб окрашиван под лимоны, потрох гусиный, гусь жаркий, порося жаркое, куря в кальве с лимоном, куря в лапше, куря во щах богатых, курник подсыпан яйцы, пирог с бараниной… Долго могу читать. Но в России справлялись с обедами без всяких глупостей. Слава русскому желудку!
– Что значит образование! – похвалил брата Алексей. – И как вовремя!
– Паштет страсбургский, голубцы из судака…
А приправой к блюдам новым была певица Надежда Бабкина, в ярком сарафане, щекастая, телом сытая, угощенью под стать.
– А не хлебнуть ли нам?
– А не закусить ли?
– Надо бы горяченького…
Так и летели – весело и долетели – быстро. И вот уже извещает сладкозвучная сирена:
– Феликс Осипович сердечно благодарит гостей, надеясь, что перелет был не очень трудным.
Самолет начал снижаться. Внизу не было дождевых сизых туч и мокрой земли. Там светило под солнцем голубое необъятное море, смыкаясь в размытом дымкою окоеме с таким же голубым небом. На море видны были белые барашки волн. Острова, зеленым и коричневым крапом, там и здесь, разбросанные по морской синеве. На них – белые домики под красными крышами.
Но что самолетный салон, иллюминаторы да вид сверху! Не успев опомниться, уже мчались по морю на просторных катамаранах с открытыми палубами.
Морской чистый ветер взахлеб бил в лицо, соленые брызги порой долетали, пена невысоких волн сияла ослепительной белью.
И снова тот же женский голос запел:
– Феликс Осипович надеется, что короткая морская прогулка не утомит вас. Гостей ждут бары с напитками и легкой закуской. Добро пожаловать.
Обольстительный голос сирены ни молодых Хабаровых, ни Ангелину, как, впрочем, и других, не соблазнил. Остались на палубе. Так разителен, просто сказочен был переход от утреннего залитого холодным дождем
Подмосковья к лазурному морю, к лазурному небу. Не верилось. А впереди вовсе волшебной сказкой поднимался из моря, все более приближаясь, остров, крутой скалистый обрыв его в слоистых переливах коричневого, черного и красного камня с белыми ветвистыми прожилками. А за скалою вздымался высокий холм в золотистом покрывале выгоревших от зноя трав, с серебристой зеленью оливковых рощ, виноградников. Стройные кипарисы, под ними – домики. И словно белый прибой – полукружье песчаных пляжей.
Пронзительной синевы купол неба, голубое, пронизанное светом море – словно раскрытые створки огромной раковины, в середине которой – сияющая под солнцем жемчужина – остров со скалистым берегом, изрезанным бухтами и заливами, в одном из которых, просторном, на пристани встречал гостей сам хозяин – Феликс, в белом костюме, рыжеволосый, сияющий, словно подсолнух.
Среди встречавших был и Тимофей, тоже в белом.
Для Ильи Хабарова времени, прошедшего с момента снижения самолета, будто и не было. Оно остановилось, зачарованное, потому что Илья, конечно же, сразу признал Эгейское море и острова его. Узнал, а потом вдохнул и почуял: море, солнце, небо вечной Эллады, в которой теперь ему не хватало лишь черного деревянного корабля с длинными веслами или под парусом. И сами собой из памяти стали выплывать строка за строкой:
После того как на остров далеколежащий он прибыл,
Вышел на сушу Гермес из фиалково-темного моря.
Сегодня море было бирюзовым, фиалково-темным оно бывает в ночи, в непогоду.
– Илюша, ты что-то мне говоришь? – спросила тетушка. – Тимоша нас встречает. Я вижу его.
На пристань ступив и совсем рядом видя многоцветный галечный и песчаный берег, слоистый обрыв скалы, просторную бухту с водой прозрачной, вдохнув полной грудью воздух морской, Илья разом охмелел и стал читать громко, на греческом:
Гавань удобная там, никаких в ней не нужно причалов,
Якорных камней бросать иль привязывать судно канатом.
Его чтению, конечно же, не внимали. Но он был услышан.
Хозяин и виновник праздника Феликс, зная греческий, услышал его, понял и ответил:
К суше пристав с корабля, мореплаватель там остается
Сколько захочет, пока не подуют попутные ветры.
Так они познакомились – через головы людей, взглядами, строками
"Одиссеи".
На берегу залива, немного отступив от воды, под полотняными навесами накрыты были столы. Меж ними для вящей красы – тележки с полосатыми арбузами, желтыми дынями, оранжевыми тыквами, а еще, навесом, – тяжелые виноградные кисти: изумрудно-зеленые, фиолетово-черные, белые; гирлянды и косы красного перца, лука, чеснока.
Со столами рядом, наполняя бухту острым мясным духом, над грудами малиновых углей, дозревая, медленно поворачивались на вертелах туши диких кабанов, молодых козлят и быков. Прожаренное и протомленное на вольном огне, с чесноком и пахучими травами, мясо, в коричневой корочке, пузырилось, местами лопалось, шипело, истекая и капая жиром. На малиновых грудах углей там и здесь вспыхивали, треща, синие огни. Здесь же на длинных рашперах жарилась птица; на решетках, над углями – нежные вырезки, седла молодых телят. А еще – осьминоги в жаровнях, скорпены, мурены в оливковом масле и красном перце.
А еще… Много было всего. Кружилась голова от острых, пряных и сладких запахов.
Из гостевых домиков, после короткого туалета, народ прибывший выходил и усаживался за столы в одеждах новых, заботливо приготовленных хозяевами, даже на выбор: белые хитоны да туники на манер древнегреческих; цветные шорты, багамы, легкие рубашки, кофты, топики.
Вначале была короткая речь хозяина:
– Дорогие гости! Сердечно благодарен вам за то, что не поленились прибыть сюда. Ваше присутствие, ваши добрые лица, улыбки – самый лучший для меня подарок. Спасибо вам! Хорошо иметь много друзей. Еще лучше иметь много единомышленников. Тем более в день сегодняшний, когда я переступаю в жизни своей из одного года в следующий. И когда мы начинаем новое, может быть, главное дело своей жизни, я вижу, что
– не один, рядом со мной – соратники. Спасибо!
Греческий мужской хор негромко пропел старинный гимн земле и небу.
И начался пир горой. Вино лилось из деревянных бочонков, амфор, кратеров и даже из двух фонтанов. Розовое, алое, темное, словно кровь сказочного дракона, прозрачно-зеленое, белое… Терпкое, пахнущее ладаном или отдающее мускусом, с нежной горчинкой, щекочущей нёбо, или мягкой сладостью, но все вместе – божественная амброзия, которую пить – наслаждение и утонуть в ней не грех.
Илья скоро насытился шумным праздником: едой, питьем, разговорами, музыкой, песнями. Он ушел еще и потому, что полон был иным праздником, сродни потрясенью. Это была земля Древней Греции,
Эллады, ее воздух и воды. И чтобы поверить окончательно, нужны были тишина и покой.
Об этой земле грезилось, о ней мечталось с той далекой поры, когда любимым чтением были "Мифы Древней Греции", подвиги Геракла, странствия Одиссея, мир богов: Зевс, Гера, Посейдон и хромой Гефест,
"Илиада" да "Одиссея" – все это в детстве, в школе. Потом был университет, его семинары и лекции прямо в Эрмитаже.
Посчастливилось в Греции побывать, на стажировке в Афинском университете. Акрополь, Плака, Пиреи, Афон… С матерью и братом плавали на теплоходе по Средиземному морю. Такие вот острова проходили мимо. Провожал их взглядом, сетуя, что нельзя спуститься на берег, подняться на скалу, на холм.
Оставив веселый праздник, Илья прошел галечным берегом вдоль отвесной скалы и, когда стихли голоса и музыка, сначала посидел на теплом камне, возле воды настолько чистой, прозрачной, что казалось, ее нет вовсе. Берег и берег. Разноцветная галька. Лишь зыбится золотистая сеть мелководья. В ней – быстрые, радужного перелива рыбки, воинственные крабики, машущие клешней словно палицей.
Илья искупался, недолго поплавал в легкой воде, разглядывая скалистый обрыв, за ним – маковку холма. Туда он решил подняться.
Пешая дорожка, почти тропинка в широкой расщелине вела вверх. Илья поднимался по ней, оставляя все далее позади и внизу острые запахи еды, людской гвалт, музыку.
И совсем скоро, вначале тихо, а потом громче, мощнее, стала звучать музыка иная. Это было пенье цикад в оливковой роще. Легкий шелест листвы. И голос моря, далекий рокот его.
Когда-то, теперь уже очень давно, в Крыму, в Коктебеле, с отцом поднимались на Кучук-Енишар. Такой же могучий холм. И море.
Поднимаешься вверх, как теперь; море и небо становятся с каждым шагом просторней, а отец – словно печальней и молчаливей. Мать таких походов не любила. В первый раз поднялась и сказала: "Хватит. Лучше я покупаюсь". Ходили с отцом. Сидели на каменной скамейке, возле самой вершины. "Гляди и думай, – говорил отец, останавливая мальчишечью болтовню сына. – Гляди и помни".
Илья запомнил могучий, зноем выжженный золотистый холм. Море необозримой ширью, небо, которое сливается с морем. И рядом отец – на каменной скамье, изрезанной временем, ветром. Чуть выше, на самой вершине, – могильная плита.
И еще одна дорога в памяти дальней – белая, меловая. Это – на Дону и тоже с отцом. Прощальный курган над Доном. Там – кладбище. Идешь и идешь к нему по белой дороге. Все выше и выше. Земная округа словно расступается: синее русло реки, озера, займищный лес, хлебные поля, курганы. Все просторней и шире. Оглядишься – захватывает дух.
Это было в прошлом, которого не забыть. И чем дальше оно, тем дороже.
Он шел и шел, поднимаясь все выше, и вдруг вздрогнул, глазам не поверив: в двух шагах от вершины, в укрыве, – каменная скамья и человек сидящий. Конечно, это был не отец. Чудес не бывает.
Но чудеса все же случаются: на скамье сидел человек в белом коротком хитоне, с головой непокрытой. Рыжие волосы золотились в солнце.
Словно греческий бог восседал, озирая просторную округу. Пусть не
Зевс, но кто-то из славной когорты.
Это был хозяин острова и нынешнего праздника – Феликс.
– Ясу! – поприветствовал он Илью, признав молодого гостя.
– Я уж думал, пригрезилось, – отвечая на приветствие, сказал Илья.
– Люблю эту одежду. Она тут впору. Прошу, – пригласил он, – посидим.
Теплая каменная скамья. Темя холма, над миром вознесенного.
Огромный, захватывающий дух простор, сродни полету, над морем.
Словно в детском счастливом сне, когда летишь и летишь невесомый, а под тобою плывет далекая земля, голубая, зеленая, прекрасная, словно сказка.
Сидели молча. Прав был отец: "Гляди и думай. Гляди и помни". Легко и светло думалось. Многое хотелось запомнить.
– Славно посидели… – наконец сказал, поднимаясь, Феликс. – А теперь пошли.
– Разве пора уезжать?
– Нет.
– Тогда я не хочу вниз, – отказался Илья. – Там – шумно.
– Мы не туда пойдем, – сказал Феликс.
Перевалив через гребень холма, он стал спускаться тропой иною, на другую сторону острова.
Там, над морем, на высоком мысу, в кипарисовой зелени стоял большой белый дом, прислоненный к скале. Спустились к нему через оливковые рощи, через виноградники и сады мандариновые да апельсиновые, в которых уже начинали румяниться плоды, помаленьку созревая. В садах было пусто. Лишь хор цикад гремел полуденным гимном.
Спустились к дому, который оказался дворцом, даже дворцовым ансамблем с парадными фасадами в три этажа, один из которых обращен был к парку, другой выходил к морю балконами, террасами, широкой парадной лестницей.
Но главное для Ильи потрясение было впереди.
– Мы перекусим в морской, – сказал Феликс служителю. – Обычное. Я что-то нынче лишь нюхал, – усмехнулся он. – Надо и поесть.
Пошли анфиладой комнат и залов с настенными росписями "гризайль".
Мотив лишь один – Эллада, Гомер. Камины с кариатидами. Белый и розовый мрамор. Скульптуры. Барельефы. Илья не успевал глядеть, поспешая рядом с хозяином.
На лифте опустились вниз и скоро оказались в просторном зале, две стены которого были прозрачными и выходили в море.
Солнечный свет пробивался через толщу воды. Или это была искусная подсветка. Но ясно были видны белый песок, галька и камни дна; красные ветви кораллов; розовые, багряные чащи водорослей; и многочисленная живность: стайки рыб, морские ежи, крабы, моллюски.
Голубое, оранжевое, красное, охристое мягкое многоцветье ласкало глаз.
А угощение оказалось простым: апельсиновый сок, маслины, козий сыр, теплые кукурузные лепешки, инжир, чай. Столик был придвинут к прозрачной стене; и там, в море, тоже обедали: одни рыбы кормились у водорослей и замшелых камней, другие что-то искали в донном песке.
Мурена, глазастая и клыкастая, выглядывала из каменной расселины.
– А вон – сторож. Господин осьминог, – сказал Феликс.
Илья разглядел не сразу: осьминог цветом своим сливался с песчаным дном. Большая лысая голова, на ней – глаза, словно человеческие, печальные, несчастные. Вокруг – щупальца.
В мире подводном, за стеклянной стеной, текла своя жизнь.
Разноцветные рыбки мирно кормились, словно стаи мотыльков, и вдруг будто по сигналу исчезли, замерли, спрятались в камнях ли, в густых водорослях. И в мигом опустевшем пространстве, через всю стену, прошествовала барракуда – морская щука.
Она ушла, и снова ожило подводное царство.
– Чудо… – прошептал Илья. – Так можно глядеть и глядеть. Весь день и всю жизнь. Не отрываясь.
– Да, да…- оживился хозяин. – На покое займусь этим всерьез.
Подводная лодка уже есть. Строим батискаф. Проектируем океанариум.
Это у меня с малых лет.
Он вдруг засмеялся, вспомнил:
– А вы знаете, это увлечение началось у меня в клинике вашего отца.
В детстве, совсем маленьким, я там лечился, и там был аквариум. Это была такая радость. Ваш отец тоже рыбок любил. Приходил, кормил их.
Я и сейчас помню тот аквариум: пестрые камешки на дне, серебристые пузырьки воздуха столбом поднимаются, усатенький сомик, карасики тычутся в стенку и длинная, пятнистая, вроде мурены, рыба. Она все время пряталась в засаде, то между камнями, то в какой-то коряге, словно хотела напасть на маленьких рыбок. Я так за них боялся. А потом, после больницы, спасибо маме. Мы жили бедно. Но она как-то сумела купить небольшой аквариум, рыбок. Это было такое счастье. Я ухаживал за ними, вел дневник наблюдений. Я и сейчас их помню: гурами медовый, петушок и золотая – небесное око. По воскресеньям я весь день торчал на набережной, возле молочного магазина. Там продавали корм, рыбок, собирались любители. Я хотел стать ихтиологом. Но не сложилось, – со вздохом закончил он и тут же добавил: – Зато я твердо знаю, чем займусь на покое. Вот здесь буду жить, среди моря. Морская комната – лишь игрушка. У нас будет океанариум, какой и японцам не снился.
Илья, про еду забыв, слушал, глядел на разом помолодевшего Феликса.
Но тот вдруг потух, сказав:
– К сожалению, у меня сегодня дела, встречи. Вы побудьте здесь, а потом вас проводят. Поплавайте. Можно с аквалангом, с маской.
– Отложите дела, – искренне посоветовал Илья. – Здесь нравится, значит, здесь важнее. Тем более что сегодня ваш день.
Феликс лишь посмеялся, а выходя из комнаты, на минуту остановился, сказал:
– Вам будет интересно. В Париже, в медицинском институте, есть стипендия "Доктор Хабаров" для русских студентов. Ее установила моя мама, которая и сейчас повторяет: "Хороших врачей, слава богу, много, но доктор Хабаров – один".
Сказав это, Феликс сразу вышел из комнаты. На глазах Ильи появились слезы. Он заплакал, но это были вовсе не горькие слезы. Всплыла в памяти двухэтажная больничка, тесный кабинет отца и тот самый аквариум, что стоял в коридоре детского отделения. Аквариум и детишки возле него.
Илья долго пробыл в морской комнате, в этом сказочном царстве, понимая, что такое случается, может быть, один раз в жизни. Потом он вышел на волю.