— Превосходно. Мне пришлось очень постараться, чтобы препод не заметил, что я знаю материал лучше, чем он.
— Как это? — искренне удивился Ринат.
— Занятия были по истории языка, так там есть теория, что слова, ставшие анахронизмами либо вообще исчезнувшие из литературного языка, могут неопределённо долго сохраняться в говорах и жаргонах. В частности, когда-то существовало слово «дремота», означавшее состояние полусна у моноличностных индивидов. Сейчас такое редко встретишь, как правило, один сотельник спит, а второй активен. А прежде дремота была обычным явлением, его даже персонифицировали в пантеоне малых богов: «по улице ходили Зевота и Дремота». Теперь эти слова забыты, зато в жаргоне городских низов есть слово «задрёма». Так наш препод, слыхал звон, да не знает, где он, объявил, что задрёмой называют бомжа, в котором столько сотельников, что он уже не может нормально действовать и сидит как пришибленный в полусне. А на самом деле всё наоборот! Задрёма это состояние, когда большинство сотельников засыпает, и оставшиеся могут осмысленно действовать. Бомж может и не помнить, что делал, пока был задрёмой, но уж на месте не сидел, это точно.
— Ты-то откуда это знаешь?
— Я же там живу и задрём видела больше, чем ты миллиардерских сынков.
— Но это опасно!
— Ничуть. Если задрёма агрессивен, надо завизжать погромче, остальные сотельники проснутся и дурака утихомирят.
— А, по-моему, ты мне голову морочишь. Прочитала где-то про задрёму и рассказываешь, будто это с тобой было.
— Может и так, — согласилась Сонечка. — Я ботаник с историческим уклоном, мне положено всякие разности знать. Вот, например, парк, где мы гуляем, это не просто парк, а ботанический сад. Здесь собраны редкие растения, большинство в дикой природе уже не встречается, только здесь. Между прочим, сберегли их ботаники, настоящие, а не жаргонные.
— Ещё какую-нибудь разность расскажи.
Почему-то в этих словах Сонечке почудилась насмешка, и Соня рассказала то, о чём потом жалела.
— Вот тебе ещё слово, которое изменило значение: «Стерх». Была такая птица, а быть может, и сейчас есть. Она замечательна тем, что каждый год самка стерха высиживает два яйца. А птенчики, когда вылупляются, начинают пихаться, пока один не выкинет брата из гнезда. Так что, каждая из этих прекрасных птиц — братоубийца, конечно, если не вмешаются люди, но уже не ботаники, а орнитологи. Но так было раньше. Сейчас стерхами называют младенцев, которые, едва родившись, давят своих сотельников. Причём, это почти незаметно. Ну, беспокойный ребёночек, газики мучают, а на самом деле внутри война.
— Но ведь это не обязательно, — на Рината было жалко смотреть. — Ведь один из братьев может и сам погибнуть из-за каких-то других причин.
— Так обычно и бывает, — соврала Сонечка, — хотя в диагнозе, как правило, пишут: «стерх». Такой диагноз освобождает человека от налога на роскошь. К нему невозможно сотельника подселить. На самом деле стерхов единицы, а по документам… думаю, все твои приятели числятся стерхами.
— Понятно, — с облегчением выдохнул Ринат.
Они подошли к выходу из парка.
— Вот здесь я живу, — произнёс Ринат, указав на один из общежитских корпусов. — В гости зайдёшь?
— Если чаем напоишь, то почему нет?
— Чай у меня есть, — подтвердил Ринат.
Все в городе знали, что студенты университета живут в общежитиях. Никто, разумеется, не воображал, будто на закрытой территории располагается клоака, наподобие Семейного Дома. Представлялось нечто приличное, вроде Молодёжного-2, где жили Сонечкины родители до того, как получили муниципальную квартиру. Чистые спальни на сто тел, непременные ширмы и тумбочки у кровати, санузел и общая кухня на каждом этаже… Но оказалось, что даже жилище в многоквартирном доме, которым так гордились Юленька с Юляшкой, смотрелось сущей трущобой рядом со скромным общежитием, где ютились дети миллиардеров. По меркам рядового горожанина Ринат один занимал двухкомнатную квартиру. И даже — трёхкомнатную, ведь была ещё ванная комната, где дозволялось нелимитированное потребление воды.
Беспорядок в квартире царил ужасающий, что и неудивительно. Сонечка недоумённо оглядывалась. Она впервые видела такое дорогое и такое запущенное жилище. Да будь у неё дома подобный бардак, для людей просто места не осталось бы. Теснота и бедность приучают к аккуратности.
Потом Соня никак не могла вспомнить, что хотела сказать в эту минуту, потому что Ринат совершенно неожиданно притянул её к себе и поцеловал в губы.
Уж Сонечка в своей жизни навидалась и наслушалась всякого. И когда ещё в школе, ничуть не элитной, одноклассники, полагавшие себя опытными и умудрёнными жизнью, лезли с поцелуями, а то и более решительные шаги предпринимали, то получали от Сонечки такой отлуп, что потом и вспоминать стыдились о таковой любовной неудаче. Никаких особых свойств Сонечка обнаруживать не приходилось, хватало презрительного взгляда и уничижающего смеха. Но сейчас всё оказалось иначе.
— Погоди, Ринат, не надо…
Какое, там, «не надо»…
* * *
Медовый месяц Сонечка с Ринатом провели в университетских аудиториях. Настояла на том Сонечка, а Ринат не возражал. Встречались после занятий и очень редко ходили куда-нибудь. По выходным Сонечка непременно отправлялась к родителям, и Ринат скучал в компании развесёлых однокурсников. Мамам Сонечка ничего не сказала об изменениях в своей жизни. Вовремя вспомнила, что хотя и учится на втором курсе, но на самом деле ей лишь недавно стукнуло шестнадцать, и мамы наверняка будут переживать по поводу слишком раннего замужества.
Зато все ночи принадлежали им. В своём убежище в Семейном Сонечка появлялась набегами, исключительно днём, а вечером уже была у Рината в его шикарной общежитской квартире, которую постепенно привела в божеский вид, создав подобие уюта.
Сам Ринат был удивительно разным, то резким и напористым, то застенчивым и чуть ли не робким. Ни одна ночь не была похожа на другую.
Они лежали в постели, чересчур широкой даже для семейной пары, Сонечка проводила пальцами по груди Рината и тихо говорила:
— Какой ты молодец, что тогда настоял на своём. Жила бы сейчас и не знала, что бывает такое счастье.
— Хорошо… — блекло произнёс Ринат.
— Что-то не так? — всполошилась Сонечка.
— Всё так, только мы уже третий месяц вместе живём, а ты всё засекречена, словно фонд передовых технологий. Я даже не знаю, где ты живёшь. Не в ночлежке же, в самом деле, которая у тебя в документах указана.
— И это всё? Так давай завтра после занятий пойдём ко мне. Только учти, кровать у меня узкая, там и одной тесно, а вдвоём просто не поместимся. И ещё… оденься поскромнее, всё-таки, район бедный, не стоит дразнить гусей.
На следующий день, выйдя с последней лекции, Сонечка увидела Рината. Он был наряжен словно для пикника на природе и явно волновался. Сонечка улыбнулась и взяла его под руку.
— Идём.
— Такси разве не будем вызывать?
— Зачем? Тут недалеко, полчаса хорошего хода, а если прогулочным шагом, то минут сорок — сорок пять.
Университетский комплекс когда-то располагался за городом, но уже полтораста лет, как город дотянулся до приюта учёности, а затем и поглотил его. Когда-то здесь был элитный район, но всё в мире ветшает и превращается в трущобы. Всего сильней это касалось «Семейного Дома» здание которого некогда было украшением района. Его обшарпанная громада по-прежнему бросалась в глаза, поражая уже не красотой, а уродством.
Обширный вестибюль был разгорожен на несколько жилых помещений, только при входе оставалось место для стеклянной будки вахтёра. Юленька с Юляшкой давно не работала здесь, в будке восседал пожилой, строгого вида дядечка и увлечённо играл в го сам с собой. На входивших в здание он не обращал ни малейшего внимания.
На Рината было жалко смотреть, он не ожидал ничего подобного и теперь озирался с растерянным видом.
— Привет, Сонечка! — крикнули из дальнего угла огромной, на сотню мест палаты.
— ЗдорОво!
— Сонечка, привет! Ты инспектора привела? Скажи, чтобы содержание нам увеличили, а то ведь сдохнем все.
— Это не инспектор. А инспектору всё передам.
— Ты действительно здесь живёшь? — шёпотом спросил Ринат. — Среди этих? Посмотри, они не люди, они хуже животных.
— Это люди. Я выросла среди них, и они любят меня. Каждый из них мечтает, что сумеет вырваться из уготованного ему круга. А я — живое воплощение этой мечты. Я сумела вырваться из нищеты, и поэтому у них есть надежда.
Саша-дурачок вперевалку подбежал к идущей паре.
— Пливет! Севодня поиглаешь со мной?
— Извини, Саша, сегодня я не могу. В следующий раз.
Заставленный койками коридор, обширная спальня у хозяйственного блока и гладкая дверь без ручки, почти незаметная на фоне стены.
— А вот здесь я живу. Милости прошу.
Сонечка коснулась замка, дверь мягко приоткрылась, под потолком засветились диодные лампочки.
Ринат замер на пороге.
— Карцер, — сказал он. — Вот, что это такое. Тут даже окна нет.
— Не надо так говорить, — возразила Сонечка. — У меня одной во всём общежитии отдельная комната. Заходи и садись.
Четырёхметровая комнатка давно уже не напоминала берлогу бабы-Леры, разве что узкая пластиковая койка оставалась на прежнем месте. Она была аккуратно застелена, и плюшевый мишка сидел на подушке. Письменный столик втиснут вплотную к койке, так что работать за ним можно только сидя на постели. Под койкой угадывалась укладка с каким-то имуществом, над койкой почти у самого потолка прилеплена вешалка, и там на плечиках выгуливались нарядные платья, с подола одного из них до сих пор не были спороты пресловутые бриллианты. На столе — единственный признак беспорядка: пара раскрытых тетрадей, планшетка и непременный комп. А над столом красовалась вещь редкая и неожиданная. Там к стене лепилась небольшая полка, а на ней с десяток бумажных книг. Вперемешку старинные издания и новые книги, которые за баснословные деньги мизерными тиражами печатают для немногих любителей.
Ринат осторожно снял с полки здоровенный том с золотым тиснением, вслух прочёл название: Силантий Возный «Введение в курс общей психологии».
— Ты, что, это читаешь?
— Конечно. Откуда я про стерхов знаю… их как раз Возный изучал. И, вообще, в наше время и в нашем обществе без психологии — никуда.
Ринат раскрыл том. Титульный лист украшала надпись, сделанная выцветшим маркером: «Моему деятельному альтер эго от ленивого теоретика». И подпись: «С.Возный».
— Такие предметы, — тоном знатока пояснил Ринат, — можно купить только на аукционе книжных раритетов. Причём, сделать это анонимно не удастся, там каждая покупка отслеживается налоговыми органами. Уж такие вещи нам читали.
— Я её не покупала. Это подарок от сотельника Силантия Возного. Он живёт здесь, в Семейном. Так что, не надо отзываться об этих людях свысока.
— Поразительно, — произнёс Ринат сдавленным голосом.
— Вот оно как, — Сонечка покачала головой и присела на край заправленной койки. — Теперь видишь, что я тебя не обманывала? Я не заморская принцесса, нет у меня ни знатной родни, ни богатого наследства. Я девчонка из трущоб, которой удалось вырваться. Ты огорчён?
— Нет, почему же… Это даже забавно.
— Ну ты и слово подобрал, это ж как тебя на твоём факультете для богатеньких покалечили. А нам уже не о забавах думать надо, — Сонечка притянула к себе Рината, прижалась лбом. — Ведь у нас с тобой малыш скоро будет.
Какой угодно ожидала Сонечка реакции, но не той, что последовала.
Мама Юляшка, ударяясь в воспоминания, рассказывала порой, как Антон разиня рот спросил: «У кого, у нас?» Но там можно было понять: две мамы, двое пап. Именно это воспоминание заставило Сонечку произнести не какое-нибудь другое слово: «сын» или «ребёнок», а именно «малыш». А Ринат, словно пародируя давний разговор, спросил с невозможной интонацией: «У кого, у нас?», — а потом вдруг захохотал, громко, с привизгом, освобождаясь от долго сдерживаемого чувства:
— Ой, не могу!.. У нас будет малыш! Вот умора!.. Вовик, ты гений! Никогда так не смеялся… У нас будет малыш, у всех семерых… А как эта фря трущобная стонала: «Единственный мой!» — я уже тогда еле от хохота сдержался! Малыш-то, малыш! Представляю, какой монстрик родится от семи мужиков сразу! Вы гляньте, девочка-то какова! Как смотрит… Белоснежка и семь громов!
Сонечка медленно поднялась. Серые глаза наливались грозовым мраком.
— Погоди, я всё объясню… — прорезался голос Рината.
— Не надо. Я уже поняла.
Чтобы войти в чужой мозг хозяйке душ не нужно даже касаться лба, но Соня впилась скрюченными пальцами в лицо Рината, и тело безвольно осело на койку.
— Говорите, Белоснежка и семь гномов? За гномов вы, пожалуй, сойдёте, а вот я в Белоснежки не гожусь. Так что придумаем другую сказочку: «Волк и семеро козлов». Как волки с козлами поступают, вы, наверное, догадываетесь. Кто я, вы уже поняли, те, кто лекции не мотал. Повелительница душ, это от слова «душить». Сейчас увидите, как это будет. Мне не впервой, справлюсь. Только когда я бомжих давила, я каждой дала высказаться или, хотя бы, провизжать напоследок. А вы умрёте молча, последнее слово для вас непозволительная роскошь. Даже не верится: всю жизнь купаться в роскоши, а под конец — такое. Прониклись, козлята? Тогда, приступим. Ты, смешливый, без тебя остальные ещё долго могли бы дурить голову влюблённой девчонке, ведь я и подумать не могла, чтобы копаться в мыслях любимого. Ты и будешь первый. Первому легче, у него ещё надежда жива. Опять же, маеты меньше, казни ждать не долго. Иди ко мне, чего стесняешься? В постель лезть не стеснялся. Вот так, был дрянной человечешко, осталась просто дрянь.
Сонечка судорожно сглотнула, подавляя рвотный позыв. Сейчас блевоты не будет, всё должно быть чисто и элегантно, как полагается в высшем обществе. Потом физиология возьмёт своё, но это будет потом.
— Вовик, твоя очередь. Ведь это же ты придумал небывалое развлечение. Креативщик… такая карьера коту под хвост! Был Вовик — и нету. Кто следующий? Пусть будет нетерпеливый. Ты сорвал поцелуй прежде, чем за нами захлопнулась дверь. Поторопись и сейчас. Четвёртым пойдёт Захар. Настоящий мужчина, уложить в койку глупую девчонку для него раз плюнуть. Видали, даже сопротивляться пытается! А я, когда ты меня брал, не сопротивлялась. И плевать мне, чей ты отпрыск, сколько миллиардов наследства тебя ждёт. Не дождётся, под каблуком самый мускулистый червяк бывает раздавлен. Вот так. Кто там ещё остался? Этот из нуворишей, детство провёл с сотельником, а потом на день рождения ему преподнесли ворованное тело. Не страшно жить, зная, что прежний хозяин убит? А самому умирать, тоже не страшно? Вот и умирай. Последнего даже смотреть не буду; придавить и дело с концом.
Сонечка обвела смутным взором комнатку, где всё казалось на удивление мирным, и снова погрузилась в чужой разум.
— Что ж, Ринат, теперь мы остались вдвоём. Первый раз наедине с первой брачной ночи. Приятели твои знали, что на тебя нельзя положиться, и кто-нибудь непременно контролировал наши встречи. Хочешь сказать, что ты меня любил? Если это называется любовью, то, наверное, любил. Но когда Вовик предложил повеселиться за мой счёт, ты согласился. Покобенился для порядка несколько минут и согласился. Ах, ты не думал, что приятели так решительно распорядятся моей судьбой! А о чём ты вообще думал? Конечно, первые несколько дней было неловко, а потом ты привык делить меня с другими. Вот и вся любовь. Но ты не расстраивайся, я ведь тоже не сразу влюбилась. Поначалу странно было, что всё так складывается, и жаль тебя. Ведь твоего папаню, о котором ты столько рассказывал, тоже я прибила. Было за что… всё, что вам на лекции про Институт Красоты сообщили — правда. Папа твой был не доктор, а убийца, можешь не вздрагивать. И стерхом он был законченным, уж это я знаю. Он очень жалел, что его дети живут мирно, стерха среди них нет. Вот ведь досада какая — папочка ждёт смертоубийства, а ты с сотельником лежите в кроватке и носом молочные пузыри пускаете. Пришлось папане самому вашу судьбу решать. Лично он вас не убивал, есть железное правило: доктор своих близких не лечит, а палач — не казнит. Он отнёс вас в Центр Психического здоровья, там у него знакомый был, Лев Валерьевич. Тоже живодёр изрядный, но деньги для него было не главное, он ради науки старался, прах её разнеси. До года в психику ребёнка вторгаться нельзя, но ведь научный интерес свербит. Вот Лев Валерьевич одного из вас и выскоблил. Когда я его давила, я ничего об этом не знала. Девчонка-восьмилетка, что я могла понимать? Да и душила я его чужими руками, чтобы памятью его не грязниться. И всё же фактики его биографии выныривают, никуда от них не деться. А знаешь, что меня в этом радует? Что все эти скоты друг на дружку завязаны, и в целом их очень мало. Большинство, всё-таки, нормальные люди. Зачем я это рассказываю? Оно меня мучает, мне выговориться надо. Если хочешь, оборви меня. Можешь говорить, я разрешаю.