Я встал, весь такой испуганный, и произнес:
— Гилберт Гриффин.
— Уилма Дрел. — Мы обменялись рукопожатиями, просто потому, что так полагалось. Затем она развернулась и пошла прочь, и чулки на толстых ногах терлись один о другой и издавали шуршащий и противный такой звук, слышный даже с приличного расстояния.
Я покорно затрусил за ней, точно щенок. Уже сворачивая за угол, обернулся на Труди — та одарила меня взглядом, преисполненным крайнего неодобрения, даже презрения. Именно в этот момент ее имя окончательно утвердилось на первом месте в моем списке.
И еще я нимало не сомневался: Уилма займет в нем почетное второе место. А может, со временем выйдет и на первое.
Мы вошли в маленькое офисное здание из бетонных блоков, стены выкрашены в скучный серый цвет, дешевый металлический стол, на нем — снимки в дешевых деревянных рамочках. На снимках, сделанных на скорую руку где-нибудь в универсаме «Уолл-март», ее щекастые детишки и измученный муж. Уилма уселась за стол во вращающееся кресло с таким видом, точно управляла необыкновенно важным и процветающим бизнесом. Я пристроился на шатком стуле, который был на добрых двенадцать дюймов ниже своего вращающегося собрата, и смотрел на нее снизу вверх. Она на меня — сверху вниз.
— Вы подали заявление о приеме на работу. — Уилма взяла со стола мое заявление, отправленное по почте неделю назад.
— Да. — Иначе с чего бы я тут оказался?..
— На должность санитара. Вижу, у вас есть опыт работы в домах престарелых.
— Да, совершенно верно. — В заявлении я перечислил три подобных места, причем работу там я оставил без всяких конфликтов и недоразумений. Была и дюжина других заведений, но о них я предпочитал не упоминать. Проверка должна была пройти гладко, но я сильно сомневался, что она вообще состоится. Как правило, наниматели отделывались формальностью — парой звонков. В дома престарелых не стремились попасть воры, совратители малолетних или даже люди с темным прошлым вроде меня.
— Да, нам нужен санитар для работы в ночную смену, с девяти вечера до семи утра, четыре дня в неделю. Вам поручается наблюдение за холлами, проверка пациентов. Ну, в некоторых случаях уход за ними, неспециализированный, конечно.
— Этим, собственно, я всегда и занимался. — Водил их в туалет и ванную, подтирал полы, если они гадили, купал, переодевал, читал им книжки, выслушивал истории из их жизни, писал письма, покупал поздравительные открытки, общался с членами их семей, был судьей в их спорах, выносил горшки, застилал кровати. Дело свое я хорошо знал.
— Вам нравится работать с людьми? — поинтересовалась Уилма. Еще один дурацкий вопрос, который всегда задают работодатели. Точно все люди одинаковы. Впрочем, обычно пациенты — прекрасные люди. И в мой список входили не они, а обслуживающий персонал.
— О да, — кивнул я.
— И вам исполнилось…
— Тридцать четыре, — ответил я. Неужели так сложно подсчитать? Дата рождения указана в заявлении, в анкетных данных, в пунктах под номером три. На самом деле она хотела спросить совсем другое: «Почему тридцатичетырехлетний мужчина выбрал себе такую жалкую карьеру?» Но нанимателям никогда не хватает мужества задать этот вопрос.
— Мы платим шесть долларов в час…
Так и в объявлении было указано. И предложила она эту мизерную сумму точно подарок. Ведь сейчас минимальная зарплата составляет пять долларов двадцать пять центов в час. Компания, владеющая «Тихой гаванью», прячется под бессмысленным названием «ГВТГ груп» — весьма подозрительное дочернее предприятие со штаб-квартирой во Флориде. Этой самой «ГВТГ груп» принадлежат около тридцати домов для престарелых в дюжине штатов, и за ней тянется целый шлейф скандальных историй, связанных с незаконными увольнениями, судебными исками, отвратительным обращениям с пациентами, дискриминацией персонала и налоговыми проблемами. Но, несмотря на скверную репутацию, компания умудряется зарабатывать кучу денег.
— Что ж, прекрасно, — сказал я. И в самом деле, не так уж плохо. В большинстве подобных заведений мальчики, выносящие горшки, получают по минимуму. К тому же я здесь вовсе не ради денег, ну уж, во всяком случае, не ради шести долларов в час.
Уилма все еще изучала мое заявление.
— Выпускник средней школы. Колледж, значит, не заканчивали?
— Не было возможности.
— Плохо, — заключила она. Прищелкнула языком, сочувственно покачала головой. — Лично я получила диплом общинного колледжа. [9]— И мисс Уилма Дрел ткнула пальцем в пункт под номером два, подчеркивая тем самым свое превосходство. Откуда ей было знать, что я закончил колледж за три года? Но поскольку они ожидали увидеть на моем месте тупицу недоучку, говорить этого не стал. Это бы только все осложнило.
— Надо же, ни одной судимости, ни одного привода в полицию, — с насмешливым удивлением заметила она.
— Даже штрафа за превышение скорости ни разу не выписывали, — радостно подхватил я. Знала бы она! Нет, что правда, то правда — в тюрьме я ни разу не сидел, но несколько раз был к этому близок.
— Ни судебных разбирательств, ни банкротства… — пробормотала она. — Весь такой белый и пушистый.
— На меня ни разу не подавали в суд, — уточнил я, немного проясняя ситуацию. На самом деле я принимал участие во множестве судебных разбирательств, но в качестве ответчика — никогда.
— Как долго вы прожили в Клэнтоне? — спросила Уилма, стараясь разговорить меня: как-то неловко было так быстро заканчивать собеседование. Но при этом оба мы знали, что работу я получу, ведь объявление о найме печаталось вот уже два месяца.
— Пару недель. Приехал сюда из Тьюпело.
— И что же привело вас в Клэнтон?
Это следовало понимать так: Юг любить ты просто обязан. Люди редко отказываются отвечать на вопросы личного характера. Да и ответ мой был ей неинтересен. Наверное, спросила из любопытства, узнать, почему человек вроде меня переезжает в другой город ради работы за шесть долларов в час.
— Там, в Тьюпело, была несчастная любовь, — солгал я. — Вот и захотелось сменить обстановку. — Байка о несчастной любви всегда срабатывала безотказно.
— Я очень сожалею, — пробормотала она и тоже солгала. Ей было плевать.
Уилма Дрел наконец отложила мое заявление в сторону.
— Когда можете приступить к работе, мистер Гриффин?
— Называйте меня просто Гил, — сказал я. — А когда надо?
— Как насчет завтра?
— Прекрасно.
Обычно я был нужен им сразу, немедленно, так что предложение удивления не вызвало. Еще минут тридцать я просидел с Труди, заполняя бумаги. Она занималась этим рутинным делом с самым серьезным видом, всячески желая подчеркнуть, что ее должность важнее моей. Уже отъезжая от «Тихой гавани», я взглянул на окна и спросил себя, сколько здесь продержусь. Обычно меня хватало месяца на четыре.
Моя временная обитель в Клэнтоне представляла собой двухкомнатную квартиру в доме, где некогда располагалась ночлежка. Здание обветшало от времени, пришло в негодное состояние, зато находилось всего в квартале от городской площади. В объявлении квартира называлась меблированной, но при первом своем посещении я увидел лишь армейскую койку в спальне, обтянутый розовым винилом диван в гостиной да крохотный, размером с пиццу, круглый столик возле этого дивана. Еще имелась пара шатких стульев, старая электроплитка — неисправная — и старый холодильник, который едва работал. За все эти удобства я обещал платить владелице, мисс Руби, двадцать долларов в неделю наличными.
Видал я, впрочем, квартирки и хуже, но не намного.
— И чтобы никаких вечеринок, — с улыбкой предупредила хозяйка, и мы обменялись рукопожатиями.
Вечеринок она в своей жизни, несомненно, навидалась. Дать ей можно было от пятидесяти до восьмидесяти. И лицо пострадало не столько от возраста, сколько от нелегкой жизни и бесчисленных выкуренных ею сигарет. Впрочем, она усердно вела борьбу с возрастом — с помощью толстых слоев тонального крема, румян, помады, блеска для губ, туши, теней, подводки для глаз — и ежедневно выливала на себя флаконы духов. Их аромат смешивался с запахом табака, и эта комбинация напомнила мне запах застарелой высохшей мочи, столь характерный для домов престарелых.
И конечно, аромат виски. Буквально через секунду после рукопожатия мисс Руби предложила отметить сделку:
— Ну что, махнем по маленькой? — Мы находились в ее квартире на первом этаже, и не успел я ответить, как она направилась к бару. Достала бутылку «Джим Бим», налила по несколько унций в стаканы, добавила содовой, и мы с ней чокнулись. — Хлопнуть по рюмашке на завтрак — лучший способ начать день, — заметила она и отпила глоток. Было девять утра.
Потом она закурила «Мальборо», и мы вышли на крыльцо. Жила она одна, и я сразу понял: эта женщина страшно одинока. Ей просто хотелось хоть с кем-то поговорить. Я вообще редко пью, а уж виски — никогда, и после нескольких глотков язык у меня онемел. На мою собеседницу, судя по всему, спиртное никак не подействовало, и она стала рассказывать об обитателях Клэнтона, которых я никогда не знал. Минут через тридцать она поболтала кубиками льда в пустом стакане и спросила:
— Ну как насчет еще одного маленького «Джимми»? — Предложение я поспешил отклонить и вскоре ушел.
Знакомила меня с моими обязанностями медсестра Нэнси, приятная пожилая женщина, проработавшая в «Тихой гавани» тридцать лет. Мы с ней переходили из комнаты в комнату в северном крыле и здоровались с пациентами. По большей части обитатели дома размещались по двое. Подобные лица я видел и прежде: веселые, готовые радостно приветствовать новичка; печальные, которым было все равно; горестные, угнетенные мыслью о том, что придется провести еще один день в одиночестве, и, наконец, пустые, ничего не выражающие лица тех, кто уже как бы и не присутствовал в этом мире. Такие же лица были и у обитателей южного крыла. А вот в заднем крыле все обстояло несколько иначе. Вход в него преграждала массивная металлическая дверь, и чтобы отпереть ее, сестра Нэнси набрала на панели четырехзначный код.
— Тут у нас самые тяжелые, — тихо пояснила она. — Несколько «альцгеймеров», остальные просто выжили из ума. — В этом корпусе было десять палат, каждая на одного человека. Меня познакомили со всеми, без каких-либо инцидентов.
Затем я прошел за сестрой Нэнси в кухню, потом осмотрел крошечную аптеку, а также кафетерий, где пациенты ели и общались. В целом «Тихая гавань» представляла собой вполне типичный дом престарелых — чистенький, где все катилось по налаженной колее. И пациенты тут были счастливы, насколько это вообще возможно в их положении.
Позже я решил заглянуть в реестр судебных дел — проверить, отмечались ли здесь случаи издевательства над пациентами, не привлекали ли кого-то из персонала за пренебрежение своими обязанностями. Эту информацию могло предоставить агентство в Джексоне, где хранились все данные по подобным судебным делам. Вообще мне предстояло много чего проверить. Но в этом и состояла моя работа.
Мы вернулись в приемную, где сестра Нэнси начала объяснять правила посещений, и тут вдруг послышался странный звук — вроде бы рожка.
— Осторожнее, — сказала она и приблизилась к столу. Из северного крыла на огромной скорости к нам неслась инвалидная коляска. Управлял ею старик в пижаме. Проезжая мимо, он махнул рукой, давая понять, чтобы мы убирались с дороги, другой рукой он давил на велосипедный клаксон, закрепленный над правым колесом. Катил коляску мужчина, на вид не старше шестидесяти, с огромным животом, выпиравшим из-под старой футболки. Он был в грязных носках и без обуви.
— Да потише ты, Уолтер! — рявкнула Нэнси, но они уже промчались мимо и покатили по коридору, ведущему к южному крылу. Все встречные пациенты разбегались, некоторые поспешно прятались в свои комнаты. — Уолтер просто обожает свою коляску, — заметила медсестра.
— А кто у него в водителях?
— Донни Рей. За день, должно быть, наматывают по коридорам и холлам миль десять, не меньше. На прошлой неделе сбили Перл Дюнаван, чудом обошлось без перелома. Уолтер сказал, что забыл ей посигналить. До сих пор объясняемся с ее семьей. Кошмар какой-то. Но знаете, Перл довольна — ей теперь уделяется столько внимания.
И снова кряканье клаксона — я увидел, как парочка докатила до конца коридора и повернула обратно к нам. С шумом коляска вновь промчались мимо. Уолтеру было восемьдесят пять плюс минус год — я обладал достаточным опытом, чтобы определить возраст любого пациента с точностью до трех лет, — и он явно наслаждался этой поездкой. У Донни Рея глаза были возбужденно расширены, пот лил со лба, на футболке под мышками темные пятна. И снова, проезжая мимо, они не обратили на нас ни малейшего внимания.
— И вы не можете их контролировать? — спросил я.
— Пытались, но внук Уолтера адвокат, и он поднял жуткий шум. Даже угрожал нам судом. Как-то раз Донни Рей перевернул коляску, но старикан не получил никаких серьезных повреждений, ну разве что небольшое сотрясение мозга. Родным, мы, разумеется, ничего не сказали. А если с головой что-то и произошло, они все равно не заметят.
Знакомство с новым местом работы закончилось ровно в пять вечера — в это время сестра Нэнси уходила домой. А моя смена начиналась уже через четыре часа, и идти мне было просто некуда. О том, чтобы заехать в Клэнтон на квартиру, не могло быть и речи — мисс Руби уже взяла в привычку встречать меня. Если бы я появился, она прямо с порога предложила бы «хлопнуть по стаканчику „Джимми“». Время и место значения для нее не имели, выпить она была готова всегда. Но я не большой любитель виски. Потому и решил остаться. Надел белый халат санитара и отправился поговорить с людьми. Поприветствовал мисс Уилму Дрел, весьма занятую даму, управляющую заведением. Прошел на кухню и познакомился с двумя чернокожими поварихами, готовившими отвратительную еду. На кухне оказалось не настолько чисто, как хотелось бы, и я мысленно взял это на заметку. В 18.00 обитатели начали неспешно стекаться на обед. Некоторые шли без посторонней помощи и неимоверно гордились этим — специально вышагивали мимо менее везучих друзей по несчастью, желая продемонстрировать, что они гораздо удачливее и здоровее. Они приходили пораньше, громко приветствовали своих друзей, помогали удобнее устроиться тем, кто сидел в инвалидных колясках, бодро перемещались от стола к столу. Те, кто передвигался с тростью или с помощью «ходунков», оставляли эти подручные средства у входа в кафетерий, за дверью, чтобы другие не видели. Сесть за стол им помогали санитары. И я присоединился к последним — представился и предложил помощь.
В «Тихой гавани» проживали на данный момент пятьдесят пять человек, но за обедом я насчитал только тридцать восемь. Поднялся брат Дон произнести молитву, и в зале воцарилась полная тишина. Мне уже сообщили, что в прошлом Дон был священником, потому и настоял на том, чтобы возносить хвалу Господу перед каждой трапезой. Было ему под девяносто, но голос оставался на удивление четким и звучным. Читал он довольно долго, и еще до того, как закончил, несколько самых нетерпеливых начали стучать ножами и вилками. Еду подавали на жестких пластиковых подносах — такие были у нас в начальной школе. Сегодня на обед приготовили цыплячьи грудки без костей, с зеленой фасолью и картофельным пюре из порошка, быстрорастворимое. Ну и, разумеется, «Джелло». [10]Сегодня оно оказалось красного цвета. Завтра будет желтое или зеленое. И так в каждом доме престарелых, уж не знаю почему. Даже если ты прожил всю свою жизнь, шарахаясь от этого желе как от чумы, оно все равно настигнет тебя в итоге. Брат Дон наконец иссяк и сел. Трапеза началась.
Самым слабым обитателям дома, которые не могли добрести до столовой, а также непредсказуемым, тем, кто размещался в заднем крыле, еду развозили на тележках. Я вызвался обслужить их и убедился, что по меньшей мере двоим из пациентов долго не протянуть.
Для послеобеденного развлечения пригласили выводок «каб-скаутов», [11]и дети прибыли ровно в 19.00. Они раздавали старикам собственноручно разрисованные коричневые пакетики с печеньем, пряниками и прочей ерундой. Затем столпились возле пианино и пропели хором «Господь благослови Америку» и пару походных песен. Один восьмилетний мальчишка напрочь отказывался петь. Чтобы спасти положение, мелодию подхватили воспитательницы отряда. В 19.30 шоу закончилось, и пациенты стали расходиться по своим комнатам. Я отвез одного в инвалидной коляске, потом помог прибраться в столовой. Время тащилось страшно медленно. Меня приписали к южному крылу — одиннадцать комнат, по два пациента в каждой, и еще одна комната была одноместной.