21.00 — время раздачи лекарств; и пожалуй, главное событие дня в доме престарелых — по крайней мере для его обитателей. Большинство из нас склонны посмеиваться над бабушками и дедушками за их преувеличенный интерес к болячкам, лечению, диагнозам и медикаментам, за их готовность прописать целую кучу лекарств любому, кто будет их слушать. Это странное желание вдаваться в детали и подробности с возрастом лишь усиливается и часто является поводом шуток в духе черного юмора, которых старики просто не выносят. В таких домах дело с этим обстоит еще хуже, поскольку их обитателей отвергли родные и аудиторию свою они потеряли. А потому они цепляются за любую возможность поделиться деталями своих недугов с любым, кто окажется в пределах слышимости. И когда в комнату заходит санитар или медсестра с подносом таблеток, бедняги впадают в неописуемое возбуждение. Некоторые изображают недоверие, даже страх, но и они вскоре начинают заглатывать таблетки и запивать водой. Всем достается по одной маленькой таблетке снотворного, время от времени я и сам принимал такую — эффект всегда был нулевой. И еще каждому достается по нескольку других пилюль, потому как никого бы здесь не удовлетворила всего одна таблетка. Большинство препаратов здесь вполне безопасны, но именно на ночь дают в основном «пустышки», просто для успокоения. После приема лекарств в заведении устанавливается тишина, пациенты укладываются спать. Свет выключают ровно в 22.00.
Как и предполагалось, в южном крыле я дежурил один. Еще один санитар в северном крыле, и двое — в заднем, там, где «тяжелые». Уже далеко за полночь, когда все уснули, в том числе и дежурные санитары, я предпринял первую вылазку. Пошарил в ящиках стола приемной в поисках записей, журналов, файлов, ключей — словом, любых предметов, представляющих для меня интерес. Меры безопасности в подобных заведениях обычно просто смехотворны. Взломать компьютерную систему ничего не стоит, и вскоре я это сделал. Я никогда не выхожу на дежурство без портативного фотоаппарата в кармане — с его помощью удобно снимать документы, грязные туалеты, незапертые шкафчики с медикаментами, сырое и несвежее постельное белье, поддельные бумаги, просроченные продукты питания, запущенных пациентов и прочее. Список этот длинен и печален, а сам я всегда готов его продолжить.
Здание суда округа Форд располагается в центре красивого ухоженного сквера, в самом центре Клэнтона, на площади. Вокруг фонтаны, древние дубы, скамейки, военные памятники, есть даже два бельведера. Когда стоишь рядом с одним из них, тебе кажется, что ты слышишь, как проходит парад в честь Четвертого июля или как толкают штампованные речи политики во время предвыборной кампании. На гранитном постаменте — одинокий бронзовый солдат в форме конфедератов, сжимающий в руке ружье. Взгляд устремлен на север, туда, откуда движется враг, и все тут напоминает всем нам о величии проигранной битвы.
Кадастровые записи я нашел в архивах канцелярии, то есть там, где обычно хранятся подобные бумаги в здании суда каждого округа, в каждом штате. Для подобных случаев я обычно надеваю синий блейзер с галстуком, нарядные брюки цвета хаки, выходные туфли — в таком прикиде легко сойти за одного из городских адвокатов, которому вдруг приспичило что-то проверить. Они приходят и уходят. Никаких бланков заполнять не надо. Я обычно ни с кем не заговариваю; открываю рот, если кто-то сам ко мне обратится. Доступ в архив открыт каждому, и клерки здесь, как правило, не вмешиваются, им все равно.
Целью первого моего визита было общее ознакомление с записями, с системой, помогающей отыскать нужные бумаги. Акты, дарственные, выписки по наложению арестов на имущество должников, заверенные копии завещаний — словом, все документы, способные представить для меня интерес в ближайшем будущем. Отчеты о налоговых сборах хранились этажом ниже, в офисе податного чиновника. Материалы по судебным делам и искам — на первом этаже, у секретаря судебного округа. Через пару часов я уже отлично здесь ориентировался и ни разу не перекинулся ни с кем ни словом. Просто изображал приезжего адвоката, занимающегося своими рутинными делами.
По приезде на новое место я первым делом пускался на поиски человека, прожившего здесь долгие годы и готового поделиться сплетнями. Обычно человек такой работает где-нибудь на кухне, чаще всего имеет черный цвет кожи и является женщиной. Нет, правда, если уж найдется темнокожая женщина, занятая готовкой, узнать все местные сплетни не составит труда. Лесть в таких случаях не работает, потому как эти дамы ложь чуют за милю. Да и еду нахваливать нежелательно, потому как они знают — еда дрянь. Но это вовсе не их вина. Им дают продукты и говорят, как и что именно из них приготовить. Поначалу я просто ежедневно заглядываю к ним, здороваюсь, спрашиваю, как дела, ну и так далее. Тот факт, что один из коллег, причем белый, проявляет подобное дружелюбие и тратит время на любезности, сам по себе необычен. И вот через три дня подобных реверансов Розель, шестидесятилетняя повариха, начала со мной флиртовать, а я принялся бить на жалость. Сказал, что живу один, готовить совсем не умею, так что не против перехватить несколько калорий на стороне. Тогда вскоре Розель, приходившая в 7.00, принялась готовить мне яйца всмятку, и мы с ней вместе пили утренний кофе. В это время я заканчиваю смену, но обычно болтаюсь на работе еще примерно с час. С целью избежать общения с мисс Руби я прихожу на службу за несколько часов до начала ночной смены, то есть, получается, изрядно перерабатываю. Как правило, всех новичков назначают на ночную смену — с девяти вечера до семи утра, с понедельника по пятницу, но я не возражал.
Мы с Розель пришли к выводу, что наша начальница, мисс Уилма Дрел, — тупая и ленивая сучка, которую давно следовало бы выгнать. Но особого смысла в том не видели, поскольку на ее место вряд ли придет кто-то лучше. Розель пережила стольких начальников, что уже сбилась со счета. Медсестра Нэнси получила у нас положительную характеристику, а вот Труди, работавшая в приемной, — нет. К концу первой недели моего пребывания в доме престарелых мы с Розель перемыли косточки всем сотрудникам.
Но самое занятное началось, когда мы стали обсуждать пациентов. Я сказал Розель:
— Знаешь, каждый день на ночь я даю Лайлу Спёрлоку кусочек сахара, пропитанный селитрой. Ну как тебе это нравится, а Розель?
— Господи, спаси и помилуй, — пробормотала она с ухмылкой, обнажившей невероятно большие зубы. Потом возмущенно всплеснула руками. Потом закатила глаза с таким видом, точно я сообщил ей нечто совсем уж невероятное. — Уж больно ты любопытен, белый парень! — Но я явно задел ее за живое и видел, как ей не терпится начать поливать грязью всех подряд.
— Вот уж не знал, что тут до сих пор используют селитру, — заметил я.
Розель медленно разворачивала большую фабричную упаковку замороженных вафель.
— Послушай, Гил, этот тип не пропускал здесь ни одной женщины. И многих заваливал в койку, вот так. А несколько лет назад его застукали с медсестрой!
— Кого? Лайла?!
— Господи, спаси и помилуй нас, грешных, сынок. Да он самый грязный старикан на всем белом свете. Так и тянет свои поганые лапы к каждой бабе, и не важно, сколько той лет. Лапал всех подряд — нянек, сестер, пациенток, санитарок. Даже дам из церкви, которые приходят петь рождественские гимны. И сюда раз наведался, посмотреть, чем бы поживиться. Ну тогда взяла я большой кухонный нож и пригрозила ему. Больше носа не совал.
— Но ведь ему уже восемьдесят четыре.
— Да, и вроде бы маленько притих. Диабет. Ногу ампутировали. Не особо разгуляешься. Но две руки как были, так остались. И он по-прежнему лезет под каждую юбку. Нет, меня он не трогает, но няньки и сестры стараются держаться подальше.
Я представил старика Лайла в постели с медсестрой — слишком уж занятная картина, чтобы не узнать подробностей.
— Так его застукали с сестрой?
— Именно. Не первой молодости, доложу я вам, но он-то на тридцать лет старше.
— И кто же его застукал?
— Ты Энди знаешь?
— Ясное дело.
Она осмотрелась по сторонам, перед тем как выложить то, что было местной легендой на протяжении долгих лет.
— Тогда Энди работал в северном крыле, это теперь он в заднем. А тебе известно, что в дальнем конце северного крыла есть кладовка?
— Да, конечно. — На самом деле я этого не знал, просто хотел выслушать историю до конца.
— Так вот, в этой кладовке стояла койка, и Лайл с медсестрой были не первые, кто ею пользовался.
— Да ты что!
— Честно тебе говорю. До сих пор не верится, что там происходили любовные игры. Хотя в ту пору Лайл Спёрлок был, можно сказать, в самом соку.
— Так, стало быть, Энди застукал их в кладовой?
— Точно. Медсестру, конечно, уволили. И еще грозились перевести Лайла куда-то в другую богадельню, но тут вмешались его родные, уговорили оставить. Ну и скандал же был! Господи, спаси и помилуй!
— Значит, с тех пор ему стали давать селитру?
— Поздно спохватились. — Розель ловко раскидывала вафли на большом противне, чтобы засунуть потом в духовку. Снова осмотрелась по сторонам с виноватым видом, но ничего подозрительного не заметила. Долорес, вторая повариха, возилась с кофейной машиной, находилась далеко и слышать нас не могла.
— А ты знаешь мистера Люка Мэлона, из четырнадцатой?
— Да, он в моем крыле. — Мистеру Мэлону стукнуло восемьдесят девять, он не вставал с постели, был глух и подслеповат и часами лежал, уставившись на экран маленького телевизора, свисавшего с потолка.
— Так вот, они с женой постоянно занимали четырнадцатую палату. В прошлом году она умерла от рака. А примерно лет десять назад миссис Мэлон и старый Спёрлок крутили романчик.
— Любовная интрижка?
Розель очень хотелось рассказать мне все, просто ее надо было постоянно подстегивать.
— Ну уж не знаю, как это там у вас называется, но время они проводили хорошо. Тогда у Спёрлока были обе ноги, шустрый был старикан. Когда мистера Мэлона вкатывали в столовую играть в бинго, Спёрлок тут же шасть в палату номер четырнадцать. Вешал там на дверную ручку стул и прыгал в койку к миссис Мэлон.
— Их тоже застукали?
— Несколько раз, но не мистер Мэлон. Он бы не застукал, даже если бы находился рядом с ними в комнате. И ему никто ничего не сказал. Бедный старикан.
— Просто ужасно!..
— А все этот Спёрлок.
Тут она меня прогнала — надо было готовить завтрак.
Два дня спустя я дал Лайлу Спёрлоку вместо снотворного пустышку. Примерно через час снова заглянул к нему в палату, убедился, что сосед его крепко спит, и вручил похотливому старику два журнала «Плейбой». Подобные издания в «Тихой гавани» не запрещаются, но мисс Уилма Дрел и другие представители администрации предпочитали держать их при себе, чтобы исключить все риски. Алкоголь здесь был запрещен. Разрешалось играть в карты и бинго, но только не на деньги. Несколько оставшихся в живых курильщиков должны были выходить на улицу, чтобы подымить. А уж порнография была и вовсе немыслима.
— Только чтобы никто больше их не видел, — шепнул я Лайлу, и тот схватил журналы, точно голодающий еду.
— Спасибо, — со всей искренностью произнес он.
Я включил ночник на тумбочке старика, похлопал по плечу и сказал:
— Развлекайтесь. — «Полный вперед, старина!» Лайл Спёрлок тотчас превратился в самого преданного моего поклонника и обожателя.
А файл, который я завел на него, становился все толще. Как выяснилось, Лайл находился в «Тихой гавани» вот уже одиннадцать лет. После смерти его третьей жены семья решила, что заботиться о нем больше не в силах, вот и поместила в дом престарелых, где, согласно записям в журнале посетителей, его почти никто не навещал. За последние полгода лишь дочь заезжала два раза, из Джексона. Она была замужем за застройщиком торгового центра, человеком, судя по всему, весьма богатым. Еще у мистера Сперлока имелся сын. Он проживал в Форт-Уорте, занимался грузовыми железнодорожными перевозками и отца видеть не желал. Не писал ему писем, не посылал открыток к праздникам, если, конечно, верить записям в журнале регистрации почты. Большую часть своей жизни мистер Лайл Спёрлок руководил небольшой компанией по сбыту электроэнергии в Клэнтоне, и накопить на старость ему удалось совсем немного. Однако третья его жена, которая сама прежде два раза побывала замужем, унаследовала шестьсот сорок акров земли в Теннесси, когда в возрасте девяноста восьми лет скончался ее отец. Копия ее завещания была заверена в округе Полк десять лет назад. И мистер Лайл Спёрлок со временем унаследовал эти земли. Был шанс, причем немаленький, что обоим его отпрыскам об этом ничего не известно.
Понадобились долгие часы самых тщательных изысканий, чтобы обнаружить все эти ценнейшие сведения, эти самородки в толще кадастровых документов. Многие мои поиски заканчивались ничем, но когда внезапно раскрываешь такой секрет, испытываешь неподдельную радость.
Сегодня у меня выходной, и мисс Руби настояла, чтобы мы пошли съесть по чизбургеру. Машина у нее была «кадиллак»-седан 1972 года выпуска, длиной в полквартала, ядовито-красного цвета, в ней свободно могли разместиться восемь пассажиров. Я сел за руль, она на всем пути болтала, потягивала свой «Джимми», свесив в окно руку с зажженной сигаретой. Когда пересаживаешься из «жука» в «кадиллак», ощущение такое, будто ведешь автобус. Машина с трудом вписалась в узенький рукав, ведущий к окошку раздачи, предназначенный для куда более мелких и маневренных автомобилей, — дань минимализму. Но я все же умудрился втиснуться, и мы затарились бургерами, картошкой фри и колой. Мисс Руби настояла на том, что надо съесть все сразу и немедленно, и я был рад доставить ей это невинное удовольствие.
Опрокинув несколько раз по маленькой и запив коктейлем из колы и все того же «Джимми», я узнал, что у моей хозяйки никогда не было детей. Было несколько мужей, но все они ее бросили, уж не говоря о брате, сестре, кузене и племяннице. И она ужасно, отчаянно одинока.
Если верить Розель, работавшей на кухне, мисс Руби на протяжении двадцати или около того лет управляла единственным борделем в округе Форд. Узнав, где и у кого я поселился, повариха пришла в ужас, точно в доме мисс Руби кишмя кишели злые духи. «Негоже молодому белому парню жить в таком месте, — проворчала она. Сама Розель посещала церковь раза четыре на неделе. — Тебе лучше убраться оттуда, и поскорее, — предупредила она. — Там сатана из каждой щелки смотрит».
Не думаю, что то было делом рук сатаны, но часа через три после обеда, когда я уже начал засыпать, потолок вдруг задрожал. Были и другие звуки — настойчивые, все убыстряющиеся, обреченные привести к обоюдному удовольствию. И еще — поскрипывание, такой звук производит подпрыгивающий корпус дешевой металлической кровати. Затем — мощный удовлетворенный выдох победившего героя. Первый акт эпической драмы подошел к концу.
Час спустя поскрипывание возобновилось, кровать снова стала подпрыгивать. На этот раз герой был или крупнее, или же действовал более грубо и решительно. А она — кем бы там ни была — вдруг обрела голос, причем довольно громкий и выразительный, и я с любопытством и все нарастающим сексуальным возбуждением прислушивался, как эти двое продолжали свои игры, отбросив все предрассудки и осторожность, даже не думая о том, что их может кто-то услышать. В конце они практически орали во все горло, и мне страшно хотелось зааплодировать. Потом они затихли. И я — тоже. Закрыл глаза и заснул.
Примерно через час или около того наша трудолюбивая девушка начала все сначала, по третьему заходу. Была пятница, и я вдруг понял, что наступила моя первая пятница в этом доме. Поскольку у меня накопилось много сверхурочных, мисс Уилма Дрел милостиво разрешила не являться на дежурство сегодня. Нет, никогда больше не повторю эту ошибку. Я ждал и не мог дождаться, когда расскажу Розель, что мисс Руби вовсе не удалилась на покой, не перестала исполнять роль мамочки при борделе, что ее старенький хлипкий домик до сих пор используется в этих целях и что сатана, обитающий там, действительно жив и здоров.